Литмир - Электронная Библиотека
A
A

…Аршеневский саданул кулаком по сдохшему пулемёту. Эмгэха, она же L3MG, теперь бесполезна, ствол прогорел, а запасных от этого трофейного ручника не было. Отсюда, из извилистой балки, где размещались остатки штаба батальона, комбат пулемётным огнем поддерживал роту Масканина. В запале боя не уберёг ствол… Обидно, два барабана по девяносто патронов остались.

— Чёрт знает что… — сквозь зубы сцедил он, костеря себя за прогоревший ствол, да злым словом поминая приказ о запрете радиообмена.

Приказ есть приказ, это аксиома для военного человека. Приказ надо выполнять, не зависимо, что ты об этом думаешь. То что тебе, командиру батальона, здесь и сейчас кажется странным или преступным, или безумным, совершенно не означает, что твоя маленькая правда выглядит так же и на уровне дивизии или корпуса, в чьих штабах боевая обстановка отражается более полно и цельно. Это Аршеневский усвоил ещё в далёкой молодости. Однако последние полчаса он готов был наплевать на приказ. Не мог он спокойно смотреть, как гибнет его батальон. Запрет выходить в эфир на батальонных и полковых частотах попахивал маразмом. Замотивирован этот маразм вполне "обосновано", чтобы никто сдуру не ляпнул в эфире про резервы. Но, чёрт возьми, почти весь штаб батальона теперь, в буквальном смысле, на конях — носятся вестовыми по ротам и по тылам. И Негрескула не хватает. Он сейчас с остатками 15–й роты, в которой убиты все офицеры и унтера–взводники. И миномётов там не осталось. От батареи Танфиева тоже один пшик — два миномёта из девяти, да людей половина.

Мысли Аршеневского завертелись обрывками образов и матерными эпитетами в адрес Евстратова, бывшего в одном с ним звании, но исполнявшего сейчас обязанности командира полка. Евстратов додумался запретить радиосвязь после бомбёжки командного пункта полка, причём с мотивировкой о сохранении скрытности резервов. Однако одно с другим как–то не вязалось в представлении комбата. Похоже, тут просто разыгралось воображения Евстратова. Аршеневский так и представил себе гипотетические радиодивизионы, курсирующие в войсковом тылу хаконцев. Но такого просто не могло быть. Таких радиодивизионов максимум три на весь фронт, да и то, задействовали их в основном для пеленгации развед–диверсионных групп. Оно понятно конечно, на КП, видимо, авиацию навела какая–нибудь передвижная станция радиоперехвата. И скорей всего этих станций было несколько. Одна зафиксировала интенсивный радиообмен, остальные подключились позже. Метод триангуляции — и нате вам два–три квадратных километра, где в каком–то одном месте собрался начальствующий состав противника. Дальше подключается полковая разведка. Поставили задачу разведотделу хаконского полка выявить местонахождение командного пункта. Видать, выявили. И сообщили авианаводчикам.

— Дерьмо! — Аршеневский сплюнул накопившуюся горечь. Он отсёк колебания и осмотрелся.

Из балки санитар вытаскивал раненого, залитого кровью унтера, как до этого вытаскивал Бембетьева. У санитара была перевязана рука, повисшая плетью, с обрывком фиксирующей повязки. Проклятая шрапнель, где осколки спасуют, там она своё возьмёт. Комбат подумал, что и санитару шрапнелью досталось. Не знал ещё Аршеневский, что медпункт 13–й роты накрыло минами, и что почти все санитары либо убиты, либо тоже среди раненых.

А рядом с комбатом лежал убитый связист, на которого он несколько минут назад орал, требуя отладить повреждённую шрапнелью радиостанцию. Не повезло связисту, шальная пуля попала в голову.

— Четырнадцатого и пятнадцатого на связь! И штаб полка! — приказал комбат связистам, слушавшим эфир на полковой и батальонной частотах.

— А как же приказ? — спросил молодой прапорщик, полчаса назад назначенный начальником связи батальона. Он, как и его бойцы, сидел сейчас за радиостанцией из–за убыли личного состава. Хотел прапорщик что–то ещё добавить, но осёкся.

Глаза Аршеневского горели безумием. Вспотевший, не смотря на прохладу, измазанный грязью, с кровоподтеком на скуле от чиркнувшего камешка, выбитого из бруствера пулей, да с надвинутой на запавшие глаза каской, комбат с шумом втянул через нос воздух и рявкнул:

— Какой, в рот драный, приказ?! Связь мне, прапорщик!.. И если какая–то сука начнёт в ответ про "тишину" вякать, я этой суке лично венок сделаю! С эпитафией!

…"Сичкарь" Масканин давно бросил, бебут вернул в ножны. Теперь в его руке была трофейная сабля, уже не раз испившая велгонской крови.

Сейчас он бежал к вражескому офицеру с одной только целью — забрать его саблю. Тело по–прежнему было лёгкое как пёрышко, казалось, подпрыгнешь чуть сильней и взлетишь под облака. Масканин бежал не замечая препятствий, просто перепрыгивая их. Он рубил попадавшихся по пути штурмовиков не стремясь убить наверняка. Взмах — клинок отсёк кисть и полоснул по бедру. Взмах — другой враг валится с разрубленными коленями. Главное как можно больше вывести из строя. Лучше много раненых и обездвиженных, чем один убитый.

Вражеский офицер был хорошим фехтовальщиком, это Максим отметил ещё на бегу. Поручик сошёлся с ним, не сбавляя темпа. Офицер, судя по реакции и брошенному на Масканина оценивающему взгляду, был не таким как его штурмпехотинцы. На лице этого велгонца не имелось и следа отрешённости, напротив — ярко выраженная воля и оценка ситуации. Лицо разгоряченное боем, вспотевшее и азартное. И наверняка он отлично владел саблей и был жутко вынослив. Предвкушение схватки — вот что можно было прочесть на лице офицера.

Однако Масканин ни о чём таком не думал. Его не волновало искусство фехтования, как не волновал его и противник. Ему нужна была вторая сабля. А офицер для Максима был заведомо мёртв. Так же заведомо мёртв, как и сам Масканин, живший сейчас одной только смертью — своей и врагов.

Поэтому поручик не пошёл на классический поединок, ведь ничего кроме смерти для него не существовало. В настоящей рубке не до финтов и красивостей, примерно равные противники выясняют кому из них жить максимум несколько минут. А когда же противники не равны, пусть даже их много на одного, то исход решается секундами. Но это в нормальной рубке. Теперь же поручиком владела боевая ярость, даже равные по талантам враги не могли бы ему долго противостоять. То что сейчас мог Масканин, например, разрубить до пуза велгонца в бронежилете, спокойно выдерживающем пули, он не мог в своём обычном состоянии.

Поручик срубил офицера, почти не сбавив темп бега. Вторая сабля легла в левую руку, став её продолжением. В том же темпе, он врубился в гущу штурмпехотинцев. Он то бросался под ноги, подрубая сухожилия либо рассекая беззащитный пах. То рывками шарахался в стороны, уходя с директрисы стрельбы, рубя при этом руки, ноги и головы.

Он не следил за ходом времени, не знал куда склоняется чаша на весах победы. Для него всё это не существовало. Он жил смертью.

Как–то постепенно, всё хуже и хуже слушалась правая рука. Но он и левой владел наравне с ней. С клинками он не был правшой или левшой, обе руки были равноразвиты. Вот и движения стали даваться тяжелей. Телесная лёгкость никуда не пропала, просто сам воздух как будто стал вязким и плотным. Не видел поручик себя со стороны, не замечал как от него, забрызганного чужой и своей кровью, разбегаются не попавшие в сабельный вихрь велгонцы.

Не замечал и засевших в правом плече картечин, не ощущал многочисленных кровоточащих порезов. Отстранёно только удивился, если это можно было назвать удивлением, скорей уж досадой, удивился, что не смог быстро вскочить на ноги, после рубки в окопе, куда залетел, заметив велгонские каски.

Он пытался подняться на непослушные ноги, когда фронт ударной волны хлестнул по телу, лишив слуха. В голове воцарился оглушающий звон, а цветовая гамма и очертания мёртвых штурмовиков начали меркнуть…

Бронированный армейский внедорожник остановился на краю рощи, где стояли замаскированные танки. Редкие голоса, доносившиеся из рощи, перебивала бездарная игра на губной гармошке. Игравшему, с позволения сказать, музыканту, как говорят русские, медведь на ухо наступил.

69
{"b":"246724","o":1}