— А чего ты от официоза хочешь? — искренне удивился Торгаев.

— Правды.

— А она нужна? Я имею в виду, в полном объёме?

Масканин хмыкнул и вынужден был признать, что Степан по большому счёту прав. Кому положено — те знают, а обывателя баламутить, пожалуй, не стоит. Страна и так всё больше уставала от войны и жёсткая цензура — всего лишь один из рычагов поддержания внутренней стабильности.

— Ну что, пошли? — предложил Максим и скатал газету в трубочку.

— Пошли. Тут неподалёку есть неплохой ресторан. Жаль только музыки не будет. Никогда не обедал с оркестром.

— Нашёл о чём жалеть. По мне — так без этих балаганов аппетит куда лучше.

— Не знаю. Не пробовал.

— Это, конечно, дело вкуса, но… Обязательно что ли надо поковырять пальчиком собачье дерьмо, чтобы понять, что это дерьмо?

— Ты прям как мой батя, — хохотнул Торгаев и прижал рукой ножны, чтоб они не «гуляли» при ходьбе.

— Будут тебе, Стёпа, увеселения. После Победы.

— К чёрту их, — с ехидной улыбкой отмахнулся Торгаев. — Мне и дома будет не скучно. С хозяйством не поскучаешь. Особенно летом в жатву — ох, веселуха!

— Поздравляю, Стёпа, — торжественно сказал Масканин и пихнул друга локтём в плечо, — слова твои преисполнены мудрости. А если вспомнить, как ты только что пялился на барышень… в общем, ты доказал мне, что ты теперь взрослый.

— Знаешь, я чрезвычайно горд, что вырос в твоих глазах.

Они обменялись дружественными зверскими оскалами и свернули по дороге на почтамт. Перед обедом Максим хотел отправить жене письмецо.

Больше всего сейчас Уэссу хотелось увидеть небо. Палата без окон, коридор и процедурная — тоже, только в туалете под самым потолком узкая прорезь с толстым стеклом. Ходить капитан начал не так давно и его безмерно радовало, что можно, наконец, самостоятельно посещать нужник. Это ведь не дело справлять нужду в утку. Хорошо хоть санитары присматривали, если б санитарки — он бы сгорел от стыда.

Боль теперь беспокоила редко. Живот заживал, рука уже начинала слушаться, появился здоровый аппетит. В общем, он шёл на поправку. Вот только некоторые странности, подмечаемые им в этой части госпиталя, иногда порождали смутное беспокойство.

Первое, что ставило в тупик, ограничение свободы передвижения, словно он находится под негласным арестом. Из коридора его не выпускали; санитары — здоровенные парни с акцентом западных фермеров из какого–нибудь Сент—Кристофа, вели себя вежливо, но всячески давали понять, что выходить за дверь на лестницу не положено. Да и дверь выглядела массивно и наверняка запиралась. Второе: отсутствие окон. О причинах оного Уэсс терялся в догадках и так и не решил, зачем это надо. Третье: из докторов его навещала только Эльбер Викс. Приходила она часто, но ненадолго. Складывалось впечатление, что здесь она единственный хирург, но тогда, что это за госпиталь такой? И наконец, четвёртое: вчера вечером Уэсса озадачила волна враждебности, исходившая от нового санитара при его появлении в коридоре. Эмоциональный фон санитара вскоре стал нейтральным, а Уэсс не подал виду, что просёк его настрой.

В туалете капитан присел у батареи и подвёл итог. Выходило, что он помещён либо в тюремную больницу либо в психлечебницу. Второй вывод, немного пораскинув мозгами, он отмёл. Потом встал и залез ногами на батарею, держась рукой за стенку кабинки нужника. В животе закололо, но боль была терпимой. Уэсс подтянулся на цыпочках и заглянул в узкое окошко. Сквозь толстые стёкла он увидел дюймовые прутья, вмурованные в бетон. Решётка! И кусочек синего неба со стайкой белых облаков.

Небу он обрадовался, словно ребёнок и минуты две таращился то на бесконечную синь, то на облака. Потом спустился на пол и грязно в сердцах выругался.

Итак, значит, решётка. Мозаика почти сложилась, оставалось только выяснить, как его сюда занесло и как отсюда выбираться. Дьявол! Чёртов провал памяти! От досады капитан долбанул кулаком здоровой руки в кафельную плитку стены. Плитка треснула. Он несколько секунд рассматривал получившуюся паутинку трещин и невесело улыбнулся.

А потом в этот же день состоялся разговор с доктором Викс в процедурной. Она усадила его за стол напротив себя и скорее не спросила, а сообщила:

— Вы любите кофе.

— Да, — согласился Уэсс, рассматривая её светло–серые глаза.

Эльбер встала и шагнула к ширмочке, за которой обычно хранились всякие медицинские принадлежности. Но вместо ванночек, шприцов и прочих штуковин там сейчас находился поднос с парующей весьма объёмной туркой, две чашки и стеклянная сахарница с ложками.

Поставив поднос на стол, Эльбер жестом показала, чтоб капитан не стеснялся и налил себе кофе сам. А она тем временем уже помешивала сахар, тяня чашку к губам. Уэсс кофе с сахаром не любил и с наслаждением сделал первые глотки.

— Мне кажется, Херберт, вы созрели для разговора, — начала Эльбер.

— Вы правы. У меня есть вопросы, на которые я бы хотел услышать ответы, — Уэсс решил не ломить напрямую, а насколько это возможно, прояснить степень свободы, отпущенной доктору. В том, что она ограничена некими рамками, он не сомневался.

— Хорошо, Херберт. Начнём с того, что вы помните. Какое последнее по времени событие с вашим участием доступно вашей памяти?

Уэсс медленно сделал глоток и ответил:

— Простите, Эльбер, но не зная вашего допуска, ответить не могу.

— Понимаю. Тогда, где по–вашему вы находитесь?

— В госпитале под арестом…

— Я не об этом.

Уэсс усмехнулся и вновь отхлебнул, посмаковав вкус напитка.

— У меня, Эльбер, есть только два предположения. Первое: я во что–то вляпался или набедокурил и теперь нахожусь под следствием. Однако ума не приложу, что бы я такого мог сделать. Да к тому же меня, видимо, крепко по голове огрели, раз память до сих пор не вернулась. Я помню себя до… где–то до начала октября.

По реакции доктора, капитан понял, что вызвал у неё живой интерес. И продолжил с улыбкой:

— Надеюсь, вы не огорошите меня известием, что на дворе какой–нибудь пятьдесят пятый год? Или пятьдесят седьмой? Знаете ли, не хотелось бы мне, чтобы провал оказался настолько продолжительным.

— Нет, Херберт, — поспешила успокоить доктор, — сейчас всё тот же сто пятьдесят третий год эры стабильности.

— Мне кажется, вы сказали это с иронией, нет? — Уэсс поймал согласную улыбку и про себя отметил, что Эльбер чертовски красива. Жаль, что между ними разница в возрасте, а то можно было бы как–нибудь потом попытать счастья. — Второе предположение: я нахожусь в плену.

Попал ли он в цель, Уэсс не понял. Доктор осталась невозмутима. А воздействовать на неё он не хотел. Во–первых, она ему нравилась как женщина, да и как–никак это ведь её золотые руки подлатали его раны. Во–вторых, сам не зная почему, он не сомневался, что об его способностях тут известно. И было бы просто глупо прошибать лбом стену, не зная что творится вокруг и не понимая своего места в здешнем раскладе.

— И какое из предположений вам кажется наиболее вероятным? — спросила Эльбер.

— Сам не знаю, — искренне ответил капитан. — Но я готов дать руку на отсечение, что во всём этом спектакле вы, Эльбер, и ваши несловоохотливые санитары — именно те, за кого себя выдаёте. Может я и ошибаюсь, но мы ведь в Велгоне, не так ли? Однако для меня загадка, что это за место, за что я здесь и как я вернулся.

— Вы хотели сказать: «вернулся домой»? — Эльбер дождалась согласного кивка и спросила: — А что если я вам скажу, что вы в Светлоярске?

Уэсс спокойно сделал глоток и самоуверенно ответил:

— Простите, но не особо верится. Я бы ещё поверил, если б у вас был стэбингский акцент… но подделать бракстонский говор!

Эльбер пожала плечами. Тут Уэсс прав, подделать говор жителей северной провинции Бракстон, куда не то что иностранцев никогда не пускали, а и жителей других провинций ограничивали в миграции, — да, подделать бракстонский диалект очень трудно.

«Пора!» — решила Эльбер, отмёв последние колебания. Да и Острецов уверял, что парню мозги не вывихнули. Значит, можно действовать. Грубо, конечно, но зато эффективно.