— Я есть хочу! — обращается он к генералу. — Возьмите меня к себе в дивизию.

   — Ну, вот что, я вам дам денег, отправляйтесь к родным домой.

   — Значит, тогда прощайте.

   — А что так?

   — Потому что я драться хочу более, чем есть... Останусь в таком случае с румынами.

   — Что же мне делать с вами?

   — Возьмите к себе.

   — Да как же взять-то? Ведь вы числитесь в румынских войсках.

   — Вашему-ству стоит только захотеть.

Тот его и определил в Углицкий полк. С полком мальчик неразлучен и в траншеях, и на турок ходит, и с солдатами недавний классик чувствует себя как нельзя лучше... Его очень любили и берегли. Встречается опять со Скобелевым.

   — Ну, послушайте, миленький... Я вас хочу домой отправить. К родным.

   — Они меня не примут.

   — Я вам дам средство кончить курс. Назначу вам стипендию.

   — А я сбегу всё-таки и опять сюда... Ведь из классической гимназии Скобелевым не выйдешь.

Так его Скобелев и оставил в походе...

Еду я раз со Скобелевым по Брестовцу — навстречу офицер. Истомлённый, усталый...

   — Ваше-ство... Послан к вам.

   — Обедали?..

   — Нет... Послан к вам...

   — Ну, едем обедать сначала...

   — Помилуйте, я весь оборван!..

   — У меня дам не будет.

После третьей Плевны идёт Скобелев по Бухаресту. Поравнялся с офицером... Худой, в пыли весь, всё старо на нём, отрёпано...

   — Какого полка?

Тот сказал.

   — Что же вы здесь делаете?..

   — Обедать приехал... Наголодались мы на позиции-то…

   — Где же вы обедать будете?

   — Да... не знаю... Совался я... Дорого, помилуйте... Невозможно даже... Да и как войдёшь-то... в хороший ресторан стыдно и показаться...

   — Вот ещё. Чего же это стыдиться? Трудов да боевых лишений?.. Пойдём со мною.

Берёт того под руку, ведёт к Брофту, угощает... Рекомендует знакомым.

Сытый и довольный выходит офицер... Придя домой, в жалкий отелишко, где остановился, — застаёт пакет от Скобелева.

«Обедая, вы позабыли около своей тарелки восемь полуимпериалов... Денег терять не следует. Посылаю их к вам!.. М. Скобелев».

Понятно, какое впечатление всё это производило на молодёжь.

Очевидно, что за любовь и Скобелев отвечал заботливостью. Кстати, один характерный факт: в скобелевских траншеях, когда генерал проходил мимо, солдатам было приказано не вставать. Это возмутило скалозубов. Скобелев же объяснил просто:

Солдату отдых нужен. Коли он будет вскакивать, так или генерал не показывайся на позицию, не живи с ними, или солдат вечно будет в устали...

В октябре 1877 года, побывав на левом фланге нашей Дунайской армии и объехав затем позиции Гурко вокруг Плевно, я встретил в главной квартире М. Д. Скобелева. Штаб его был расположен в Брестовце.

   — Вы меня совсем позабыли... А Мак-Гахан приехал уже в Брестовец...

   — Ия буду на днях.

   — Отлично... Я вот к «генералу» приехал, — указал он на отца...

Я сообразил, что отношения между ними колеблются требованием денег с одной и скупостью с другой стороны.

   — Приехал и жалею... Его превосходительство сегодня не в духе...

   — Ладно...

   — А вы бы к старшим, генерал, относились попочтительнее... Вы знаете, что воинская дисциплина не допускает неуместных замечаний...

И оба расхохотались.

В Брестовец я выехал на другой же день...

   — Где генерал? — спрашиваю я на улицах этого села, сплошь осыпавшихся гранатами с ближайших турецких позиций... Иной раз нельзя было выйти из болгарской землянки, чтобы у самых ног не шлёпнулась пуля или не просвистел мимо ушей осколок разорвавшегося где-то артиллерийского снаряда.

   — Где генерал?

   — А вишь, перестрелка с левого хлангу идёт!.. — заметил солдат.

   — Ну?

   — Значит, это он объезжает позицию.

   — Я поехал на огонь. Наши громили Крышино, из ближайших турецких траншей, действительно, били по Скобелеву... Били залпами. Указание довольно ясное, где искать Михаила Дмитриевича. Действительно, смотрю, и оказывается, что с левого фланга нашего на белой лошади своей несётся Скобелев, осматривая позиции. Мчится он не за цепью, а перед ней, не обращая внимания на град осыпающих его пуль... Издали уже я вижу фигуру генерала... Вот он остановился как вкопанный шагов за двести от ложемента турок. Лошадь не шевельнёт ушами. Сам он высматривает турецкую позицию, а выстрелы неистово так и гремят оттуда...

   — Что вы это напрасно подвергаете себя опасности! — заметил ему кто-то.

   — Нужно же показать своим, что турки не умеют стрелять!

В сущности, он высматривает таким образом неприятельские позиции и потому всегда хорошо ориентирован и знает расположение турок столько же, сколько и своё...

В четыре часа мы отправились к нему.

Ак-паша, как называли его турки, белый генерал, занимал в Брестовце землянку. Там он спал и работал. Во дворе большой шатёр, куда ежедневно сходятся обедать по сорока, по пятидесяти офицеров. Гостеприимство Скобелева не знало границ в этом отношении.

   — А я жду теперь неприятностей из главной квартиры! — сообщал он.

   — За что?

   — Поддался личному впечатлению. Отдано приказание никого не выпускать из Плевно — ни турок, ни болгар...

   — Зачем?

   — А затем, чтобы ещё тяжелее сделать положение осаждённых... А тут из Крышина подъехало сорок подвод с ранеными христианскими женщинами и окровавленными детьми. Голодное всё, жалкое... Они ревут, просят их выпустить из этого железного кольца, которым мы охватили город...

   — Вы их, разумеется, и выпустили?

   — На все четыре стороны... А теперь за это влетит.

   — Почему же узнают?

   — Вот! Я сам донёс об этом.

И кстати, я вспомнил сцену, виденную несколько дней назад. Несчастную старуху, вышедшую из Плевно и попавшую на позицию другого генерала, по его приказанию гнали казаки назад в осаждённый город нагайками.

Не успел я здесь пробыть и трёх дней, как 27 октября вечером было получено из главной квартиры приказание занять первый кряж Зелёных гор и укрепиться на нём. Подробности и значение этого дела рассказаны в моём «Г оде войны». Здесь же я заимствую из него только эпизоды, относящиеся непосредственно к Скобелеву.

Приготовления и делу начались с утра. Чистили ружья, перевозили поближе к батареям снаряды, собирали как можно более шанцевых инструментов, солдаты переменяли, по стародавнему обычаю, бельё, надевали на себя всё, что имели лучшего. Начальники обходили свои части, приготовляя их к не совсем обычному ночному бою. Большинство солдат были новички. За них боялись особенно. В офицерах тоже оказывался большой недочёт, потому что убыль между ними ещё не пополнена была, да и пополнить её не из чего. Это особенно смущало. «Ах, где те, с которыми мы брали Ловец и плевненские редуты!» — поминутно повторял Скобелев... Большинство их лежало уже в чужой земле, другие томились в лазаретах — назад редко кто возвратился: или раны ещё не залечены, или после ампутаций пришлось уйти на родину калекой. Многие из нынешних офицеров были ещё внове, их не знали вовсе, на оставшихся старых боевых товарищей смотрели с сожалением. Первыми пойдут в бой, показывая пример, первыми, разумеется, и лягут. Со стороны в Брестовце и лагерях не было заметно ничего особенного. Также целый день играла музыка, а в Углицком полку с утра заливался хор песенников... День начался холодный, сырой и мрачный...

В четыре часа Скобелев выехал из Брестовца, по своему обыкновению одетый с иголочки, свежий, даже раздушенный. Тонкая фигура его на белой лошади действительно производила сильное впечатление в этот серый день, когда кругом до такой степени густился туман, что в полуверсте деревья казались какими-то смутными пятнами, точно там ещё гуще лежала мгла. Скобелев тогда составлял для меня загадку. Неужели в этой железной груди нет места страху, опасениям, тоске, охватывающим каждого перед боем? Я обратился к нему с прямым вопросом.