— Постараемся...
— Смотрите же... Идти стройно... Турки почти уже разбиты... Благословясь, с Богом!
Солдаты сняли шапки, перекрестились. Оркестр заиграл марш, и под звуки его стройно двинулась атака. Настроение солдат было действительно восторженное. Шли! смело, блестяще, отсталых не было...
Не успели мы доехать до леса, как навстречу нам стремглав скачет ординарец Скобелева — Харанов, без папахи, и издали ещё машет рукой. А подъехал — говорить не может от устали.
— Ваше-ство... турки подняли... белый флаг...
— Как, где?.. Не может быть, так скоро... Ну, господа, за мной скорее.
ХХVIII
Я до сих пор не могу забыть этого безумного, радостного чувства победы. Несёшься вперёд, дышишь полною грудью, и всё-таки кажется, что воздуха и простора мало... Скобелев рвёт шпорами бока своему коню... Конь стрелой мчится вперёд, а генералу всё кажется медленно. Ветви ему хлещут в лицо... Не чувствуешь даже, как позади остаются ручьи и овраги. В одном месте брызнуло водой — даже и не моргнули... Вперёд и вперёд... Из рядов несётся радостное торжествующее «ура» владимирцев, бегом следующих за генералом... Не замечаешь трупов, разбросанных по сторонам. Уже потом, анализируя пережитые ощущения, смутно припоминаешь, что чуть не из-под копыт коня подымались какие-то люди с простреленными грудями, с окровавленными головами, протягивали к тебе руки... Приходят на память другие, схватившиеся друг с другом, да в момент смерти так и закостеневшие... А там, в горах, ещё не знают... Там ещё идёт бойня, люди падают, умирают, мучаются, дерутся...
— Вся ли армия сдаётся? — голос Скобелева стал каким-то хриплым.
— Таборов десять бежало.
— Харанов! Стремглав сейчас же к Дохтурову... Слышите... Пусть кавалерия вдогонку... Чтобы ни один человек не ушёл у меня... Поняли?
И ещё глубже шпоры вонзаются в белую кожу коня, и ещё бешенее мчит он генерала вперёд и вперёд.
— Имею честь поздравить, ваше-ство! — наскакивает какой-то офицер.
— С чем?
— Казачий полк номер один под начальством самого Дохтурова обскакал бегущих турок с тылу, бросился в шашки, несколько сот положил на месте и взял в плен...
— Сколько? — нетерпеливо перебивает генерал.
— Шесть тысяч человек.
— Спасибо... Счастливый день...
Впереди — депутация нам навстречу. Доктор и санитары со знаками красной луны. Высоко над головами держат они большие листы бумаги — женевские свидетельства. Около наши солдаты толпятся.
— Пусть убирают своих и чужих раненых... Обещать полную безопасность... Солдаты! Это не пленные, слышите?
— Слышим, ваше-ство!
— Это свободные люди... Доктора! Они будут помогать и нашим, и туркам. Поняли?.. Они — друзья наши... Смотрите же у меня, не обижать!
И опять безумная скачка вперёд... Тут уже груды трупов... Массы раненых... Опушка — громадная долина... Мы останавливаем коней...
...Вспоминаешь ли ты, ты, недвижно лежащий теперь под этим парчовым покровом, ты, сомкнувший зоркие очи свои, эту минуту счастливого торжества, когда так легко дышалось тебе, когда, казалось, весь простор перед тобою был тесен для твоего счастия... Где твоя сила, где эта мысль, быстрая как молния и могучая, как она?.. Хотелось взять его за плечи... Крикнуть прямо в это мёртвое лицо... Победа, генерал, победа!.. Но, увы!.. Он уже не шевельнётся на знакомый привет, и восторженное «ура» торжествующих полков уже не способно зажечь этот тусклый, из-под опущенных ресниц, едва-едва светящийся взгляд...
Душно... Душно... Тоска давит, плакать хочется над тобою... Кто уложил тебя так рано, тебя, перед которым в бесконечную даль уходили подвиги, торжества... Тебя, венчанного славою, тебя, так рано узнавшего её тернии...
Хороша была эта долина, рядом у опушки оставленного позади леса, открывшаяся перед нами... Вон налево руины Шипки под грозными массами крутых отсюда и резко очерченных Балкан... Вон внизу на холмах целый фронт редутов... Из-за их брустверов видны солдаты, тускло мерещатся штыки... Но это солдаты наши и штыки наши. В других ещё стоят красноголовые турки, но уже молча, сложив свои ружья... Залпы только гремят ещё на вершинах шипкинского перевала.
— Где же белый флаг? — нетерпеливо спрашивает Скобелев.
— Правее.
Там за рекой — правильные колонны каких-то войск... Там ещё туман. Не разобрать в его желтоватом освещении, свои или чужие...
— Была не была, едем! — И Скобелев решительно даёт шпоры коню.
Вода ручья брызжет из-под копыт лошадей прямо в лицо нам... С того берега гремит «ура» — наши!..
— Где же белый флаг? — кидает им с ветру, с бегу Скобелев.
— Позади, ваше-ство!
Мы проскакали мимо... Опять бешеный карьер... Вот редут, сплошь наваленный мёртвыми и ранеными... Вон большой холм, точно сахарная голова. Снизу вверх спираль траншеи... Не видать земли, всё усыпано красными фесками... Ярко, пёстро С верхушки во все стороны грозно смотрят крупповские орудия, выше их ещё медленно развёртываются и полощутся в воздухе два белых флага.
— Мерзавцы! — срывается с губ у Скобелева.
— Кто мерзавцы?.. — удивляюсь я.
— Разве можно было сдать такую позицию...
— Да и защищать нельзя... Обошли кругом...
— Защищать нельзя... Драться можно, умереть должно!..
Как будто из тумана выдвигается фигура какого-то офицера... Он подносит Скобелеву саблю пленного паши...
— Кто командует?..
— Вейсиль-паша.
— А Эйюб?
— Эйюба давно нет.
— Как он сдался?
— Без всяких условий... На милость победителя.
— На милость?..
— Точно так.
— Возвратить сабли пленным, свято сохранить их имущество, чтобы ни одной крохи у них не пропало... Предупредите, за грабёж буду расстреливать!..
Навстречу кавалькада... Только не наши... Совсем не наши... И кепи чужие и мундиры не те, к которым уже привык взгляд.
Впереди Вейсиль. Мясистое лицо с низко нависшими бровями. Суровое, некрасивое.
Скобелев подаёт ему руку и говорит несколько приветливых слов.
Турки мрачны. Им тяжело, невыносимо тяжело.
— Сегодня гибнет Турция, такова воля Аллаха! Мы сделали всё.
— Вы дрались славно, браво... Переведите им, что такие противники делают честь... Они храбрые солдаты.
Им переводят...
— А всё-таки мерзавцы, что сдали такие позиции! — заканчивает он про себя.
Отовсюду восторженные крики... Отовсюду стихийное «ура»... Лица солдат возбуждены, лучезарны.
— Спасибо, друзья, спасибо, товарищи... Спасибо, мои орлы! — кричит им Скобелев в свою очередь.
— ...Сколько у них было людей и пушек? — спрашивает он, кивая на пленных. Тем переводят.
— Тридцать пять тысяч войска и сто тринадцать орудий!
— И сдались!.. Хороши генералы...
Турки, сходя с редута, окружали нас сплошною стеною... В их массах слышалось: «Ак-паша, Ак-паша»... Все они нетерпеливо пробивались взглянуть на Скобелева.
— Что они говорят? — обернулся Скобелев к переводчику.
— Говорят, немудрёно, если их победили, русскими командовал Ак-паша, а с Ак-пашой драться нельзя...
Наверху ещё шёл бой... Скобелев слушал-слушал и вспыхнул.
— Передайте паше: если через два часа турки в селении Шипка и на высотах не положат оружие, я их буду штурмовать и никому пощады!..
— Они сейчас же сдадутся... — струхнул Вейсиль...
Издали послышалась музыка: развёрнутый, под распущенными знамёнами, стройно подходил Владимирский полк.
— Сейчас, сейчас...
— Я хочу им сам отдать приказание положить оружие... Господа, останьтесь здесь... Передайте туркам, что я сам еду с ними...
И Скобелев поехал, со всех сторон окружённый вооружёнными турками...
Двое или трое следовало за ним из русских.
— Однако наше положение странно!..
