В военное — она была нужна!..

Умение пользоваться людьми у Скобелева было поразительно. Приехал к нему какой-то румынский офицер.

Во всех статьях, как следует, бухарестский джентльмен. Бриллиантовая серьга в ухе, зонтик от солнца в руках, талия, затянутая в корсет, на щеках — румяна... Блестящий мундир, шпоры, звонящие как колокола, на лице — пошлость и глупость неописанная. Оказалось — отпрыск одной из знаменитых фамилий, в гербе которых окорок, потому что родоначальник когда-то торговал свиньями, и за успешное разведение этих полезных животных возведён в дворянское румынского княжества достоинство. Шаркал, шаркал этот франт перед Скобелевым... На шее у него громадный Станислав, такой, какой носят на лентах сбоку... Точно икона...

— Нарочно заказал! — наивно признался этот Иоанеску или Попеску — не помню. — По собственному рисунку... Ваш — мало заметён...

Вид у него был столь внушителен, что солдаты на первых порах приняли его было за самую «Карлу Румынскую», так они называли тогда князя.

Я диву дался, чего Скобелев возится с этим франтом.

Оказалось, что франт ещё во время мира целые годы жил в придунайской Болгарии и сообщал массу интересных сведений о ней генералу, а потом этот блестящий представитель нарумяненного и затянутого в корсеты молдаванского дворянства стал самым преданным поставщиком даже для солдат. Он и сапоги покупал в Румынии для нас и другие вещи. И всё это безвозмездно, только ради того, чтобы в своё время похвастаться дружбой со Скобелевым. А под Плевной этот же знаменитый потомок мудрого свинопаса, желая постоять за честь своего герба (золотой окорок на голубом поле), показал чудеса храбрости, отправляясь то туда, то сюда по приказанию Скобелева.

   — Вот, братцы, румын-то каким молодцом идёт! — кидал своим Скобелев. — Нам-то, кажется, и стыдно пускать его вперёд.

И те действительно бросались, чтобы не оставить за румыном чести первой встречи с неприятелем.

Служил у Скобелева под началом некий невидный, ныне уже отправившийся ad patres[69] генерал.

Фальстаф с подчинёнными, он был притчей во языцех. Трусоватый по природе, пуще всего дрожавший за свою собственную жизнь, он тем не менее любил хвастаться мужеством и отвагой.

   — Я и Скобелев, мы со Скобелевым! — только и говорил он.

   — Знаете, я только в Скобелеве признаю опасного себе соперника!.. Как вам кажется, кто храбрее, я или Скобелев? — неожиданно обращался он к своему адьютанту.

Если тот уже обедал и не желал пообедать вновь, то отвечал:

   — Разумеется, Скобелев!

   — Не угодно ли вам отправиться домой и проверить, всё ли бумаги и ответы готовы!..

И адьютант уходил спать. Если же он был голоден или на кухне у Фальстафа готовилось что-нибудь уж очень вкусное, то ответ следовал совершенно иного свойства.

   — Знаете, ваше-ство, это ещё вопрос — храбрее ли вас Скобелев... У него слишком пылкая отвага... Вы другое дело...

   — Послушайте, юноша... Вы уже обедали?

   — Нет ещё... Скобелев слишком бросается вперёд... Тогда как вы...

   — Вот что, оставайтесь-ка вы у меня обедать... Ну, так что же я... Говорите, не стесняйтесь... Я люблю слышать о себе правду.

   — Вы именно — вождь...

   — Семён... Подай бутылку красного вина на стол, знаешь, того, которое я привёз из Бухареста. Так я вождь?

   — Да... Вы ничего не боитесь, но спокойно в убийственном огне располагаете ходом боя...

   — Семён... К концу обеда, пожалуйста, захолоди нам бутылочку шампанского...

Адьютант делался ещё серьёзнее и ещё искреннее начинал хвалить своего генерала.

Раз этот Фальстаф сам себя живописал так.

   — Я, знаете, стоял в огне... Гранаты падают и здесь, и там, и передо мной, и позади меня, и направо, и налево... Падают и все рвутся... А я, знаете, засмотрелся на картину боя и (замирающим голосом) так увлёкся, что даже забыл о своём положении. В это время проезжает мимо Скобелев… Генерал обращается ко мне: «Я вам удивляюсь... Неужели вы не боитесь — мне жутко!..» В это время прямо перед носом у меня (каков нос!) лопается граната... «Михаил Дмитриевич — вот мой ответ!» Это я ему...

   — Что же Скобелев?

   — Молча пожал мне руку, вздохнул и поехал!..

Разумеется, шутники и насмешники рассказывали об этом Скобелеву, тот сам от души смеялся, но стал вдвое любезнее с Фальстафом...

   — В первом бою он мне за своё хвастовство сослужит службу! — замечал он между прочим.

   — Мы с вами, генерал, понимаем друг друга! — обращался к нему Скобелев.

Фальстаф рдел от восхищения.

   — Мы — боевые, нам не в чем завидовать друг другу... Так... Скорей даже я вам позавидую.

   — О, помилуйте, ваше-ство, что ж тут считаться!

   — Разумеется.

И Скобелев лукаво улыбался в усы... И действительно, в первом бою он подозвал несчастного и приказал ему вести вперёд на редут свои войска.

   — Покажите им, как мы с вами действуем... Замените меня.

И тот дрался как следует, воодушевляя солдат.

«Соперничество родит героев!» — подшучивал потом генерал между своими...

   — Ну, что вы? — встретил он потом вернувшегося с боя льва.

   — Я сегодня собой доволен! — величественно произнёс тот.

   — Это ваша лучшая награда!.. — сочувственно вздохнул Скобелев, но тем не менее, кажется, ни к чему его не представил.

   — Могу сказать, я видел ад...

   — И ад видел вас...

Генерал не выдержал, прослезился и бросился обнимать Михаила Дмитриевича.

Другой уже под Брестовцем, тоже куда какой храбрый на словах, на деле всякий раз, как только предполагался бой, сейчас же начинал снабжать кухню Скобелева необыкновенными индейками или какой-то особенно вкусной дичью...

   — N прислал вам молочных поросят...

   — И вместе — рапорт о болезни? — с насмешливым участием спрашивал Скобелев.

   — Точно так-с...

   — Скажите ему, что завтра он может не приезжать на позицию...

Что и требовалось доказать, — как прежде исправные ученики оканчивали изложение какой-нибудь теоремы.

   — N приказал кланяться и прислал вам гусей и индюка.

   — Бедный, чем он болен?

   — Индюк-с? — изумлялся посланный.

   — Нет — генерал?

   — Они здоровы-с...

   — Ну, так к вечеру верно заболеет.

И действительно ординарец вечером привозил рапорт о болезни N.

   — У него большая боевая опытность, — смеялся Скобелев. — Он как-то нюхом знает, когда предполагается дело. Его не надуешь...

   — Зачем же держать таких?.. — спрашивали у генерала.

   — А по хозяйственной части он незаменим! Я всю её свалил на него — и отлично сделал... Посмотрите, как он ведёт её... В лучшем виде... И ведь старается... Вдвое против других старается... Отряд всегда поэтому обеспечен... Будь он не так часто «подвержен скоропостижным болезням», — наверное, солдаты хуже бы ели... Ну и пускай его болеет, Господь с ним.

Другой — майор, совершенно соответствовавший идеалу армейского майора, с громадным брюхом, вечно потный, точно варившийся в собственном бульоне, имел Георгиевский крест, солдатский; так он нарочно спрятал его даже. Ни разу не надевал.

   — Зачем вы это?

   — Да как же... Я по хозяйственной части... А вывеси-ко Георгия... Вы знаете жадность Скобелева на Георгиевских кавалеров?..

   — Ну?

   — Он сейчас в бой пошлёт... Благодарю покорно... Я человек сырой.

И кто поверит, что этот трус был любимцем Скобелева.

А между прочим это было так... Потому, что никто другой не обладал подобной гениальностью добыть для целого отряда продовольствия в голодной, давно уже объеденной местности... Там, где, казалось, не было клочка сена, «храбрый майор» находил тысячи пудов фуража...

   — Сегодня вечером будет у нас маленькая пифпафочка!.. — незаметно улыбался Скобелев. — Вот, майор, вам случай получить Владимира с мечами...