Нет ни в ком этого торжества победы, радостного ликования уцелевшей толпы. Молча сидят на брустверах... Дымки закуренных трубок курятся кое-где. Не слышно говора... Вон паренёк — новичок в ратном деле — остановился над громадным турком, раскинувшимся в кровавой луже, и вглядывается в его лицо, пристально вглядывается, точно хочет допроситься чего-то. И на него пристально смотрит турок — только неподвижным, полным ужаса взглядом... Разбросил руки и смотрит; и оба они — мёртвый и живой — не могут отвести глаз один от другого.
Тихо едет генерал к редуту... Мрачно оглядывается он по сторонам, оценивая потери сегодняшнего дня... Вот он остановил коня над одним из офицеров... Тень скользнула по молодому лицу...
— Это, кажется, Неводин? — оборачивается он к адьютанту.
— Точно так, ваше-ство!..
— Хороший офицер был. Георгиевский кавалер... Жаль... Скорей санитаров сюда!.. Собрать раненых!..
Молча выехал он в редут... Сошёл с коня, вошёл на бруствер.
Пытливо оглядывает окрестности...
— Спасибо, ребята, за службу, — тихо благодарит солдат. — Потрудились честно сегодня... Орлами налетели... Видел я, как дрались вы... Львы!.. Я счастлив, что командую такими молодцами... Устали?..
— Устали, ваше-ство...
— Отдохните... Полдела сделали... Теперь удержаться надо... Поручик Доронович!.. Сидите, сидите!.. Поздравляю вас с Георгиевским крестом.
— Не заслуживаю, генерал...
— Это как?
— В овраге...
— Ну, душенька, вы двадцать оврагов заставили позабыть... Спасибо, ребята, ещё раз!.. Вот и солнце, кажется... Знамёна на валы! — громко скомандовал он.
Мёртвый редут словно разом оживился...
Два батальонных знамени взвились над бруствером... Первый сегодня солнечный луч загорелся на их крестах, лёгкий ветер колыхнул и, словно паруса, развернул их полотнища... Один этот редут с своими знамёнами был освещён солнцем. Кругом всё ещё тонуло в тумане. Точно корабль в океане, нёсся куда-то этот клочок земли...
Умирающие, подымая взгляды среди мучительной агонии, встречали свои знамёна... Развеваясь над серыми валами, они точно призывали благословение небес на этот мир несчастия и муки...
— Майор Горталов, вы остаётесь комендантом редута! — обернулся генерал к небольшого роста офицеру. — Могу я рассчитывать на вас? Тут нужно удержаться во что бы то ни стало...
— Или умереть, ваше-ство!..
— Подкреплений, может быть, не будет... Дайте мне слово, что вы не оставите редут. Это сердце неприятельской позиции... Там, — и генерал кинул горькую улыбку, — назади ещё не понимают этого... Я поеду убеждать их... Дайте мне слово, что вы не оставите редута!..
— Моя честь порукой!.. Живой не уйду отсюда...
И Горталов поднял руку, как бы присягая.
Генерал обнял и поцеловал Горталова.
— Спаси вас Бог!.. Помните, ребята, подкреплений не будет — ещё раз! Рассчитывайте только на себя!.. Прощайте, герои!..
Отъехав на версту, генерал оглянулся на редут. Весь он казался на высоте. Два знамени его в солнечных лучах гордо веяли над серыми насыпями.
Клубившийся кругом туман ещё не окутал их своим однообразным маревом. Корабль, казалось, величаво нёс в этом волнующемся океане свои паруса и мачты...
— На смерть обречённые! — И ещё печальнее стал генерал, прощаясь взглядом с лучшими из своих сподвижников.
* * *
— Нас, значит, оставили совсем... Никого и ничего на помощь?.. После того, как всё уже почти сделано?..[74]
— Никого и ничего, ваше превосходительство, — козырял щеголеватый штабной.
— Значит, третья Плевна?..
И генерал не окончил.
Нервно стало подёргиваться лицо, голос дрогнул, оборвался, и вдруг этот железный человек, спокойно тридцать часов выносивший всё: и гибель лучших своих полков, и смерть друзей, и трагические переходы боя от поражения к победе и от победы к поражению, — зарыдал, наклонясь над лукой седла... Окружающие отъехали на несколько шагов...
— Что это с ним? — удивлённо шепнул штабной одному из ординарцев.
Тот только смерил взглядом эту чистенькую фигуру на чистеньком седле и отвернулся.
— Никого!.. Ни одной бригады... Ведь здесь все. Устоим. Осман уйдёт...
— Ни одного полка свободного нет...
— А там? — взмахнул он на северо-восток.
— Берегут дорогу на Систово...
— Академические стратеги! — упавшим голосом проговорил ординарец.
— Только один Крылов... честная душа. Если бы не его шуйский полк, я бы не выручал тех, что один против ста отбиваются теперь на моих редутах... Один против ста — львами!.. Сколько героев — и всё это на смерть!..
Он выпрямился в седле и снял шапку.
— Слышите?.. — махнул он ею по направлению к редутам.
Огонь разгорался там с такой бешеной силой, что, казалось, в треске ружейных выстрелов и в рёве орудий, не смолкавшем ни на одно мгновение, рушились в прах все эти твердыни, вставшие на страже Плевны... Силуэты редутов, ещё недавно выделявшихся на сером небе, окутало густыми тучами порохового дыма... В этих тучах умирали львы; в этом дыму десятки таборов обрушивались на остатки героических рот, изверившихся в победе и не желавших спасения... Но грохот бойни, неистовые крики нападающих, ответные вызовы защищавшихся — вот всё, чем сказывалась битва... Глаз не видел ничего... Казалось, само грозное божество смерти и истребления задыхалось в этом стихийном дыму приносимых ему жертв...
— Слышите?.. Люди дрались и будут ещё драться, но таких — не будет... Они лягут там... Они дали слово и умрут... Слышите? Их горсть, а вон какое «ура»... Прямо в лицо врагам... Окружённые со всех сторон. Раздавленные!.. Ну что ж!.. Они сделали всё... Невозможное оказалось возможным... Больше нельзя... Господа!..
Голос его дрогнул — опять... Пауза... Все притаили дыхание...
— Господа, мы отступаем... Мы отдадим туркам взятое... Сегодня — день торжества для наших врагов. Но и нам он славен... Не покраснеют мои солдаты, когда им напомнят тридцатое августа... Господа, мы уходим... Шуйцы прикроют отступающих... Вперёд и скорее!..
Шпоры до крови разодрали белую кожу великолепного коня, который стремглав бросился по неровной и влажной почве... Ветер свистал мимо ушей вместе с пулями, уносившимися вдаль... Бешено мчались всадники, точно от каждого мгновения зависела жизнь дорогих и милых людей... Молоденький ординарец сорвался с коня и покатился вниз, но ждать его было некому и некогда, и спустя минуту один он опять догнал генерала... У этого из-под закушенной губы проступила кровь, глаза безнадёжно смотрели вперёд и ничего не видели, фуражка осталась в руках и слипшиеся волосы космами легли на лоб... Конь совсем обезумел под нетерпеливым всадником, мундштук рвал рот, и заалевшая пена разбрасывалась по сторонам от окровавленной морды... Штабной, спеша за генералом, вежливо, почтительно кланялся каждой пролетавшей мимо пуле, причём, если бы окружающим был досуг, они, разумеется, могли бы оценить, до какой степени удивительной гибкости и эластичности дошла шея этого доблестного и щеголеватого офицера...
— Вон они, вон они! — протянул руку генерал.
В тумане порохового марева уже можно было различить неопределённую массу редута... Неопределённую потому, что вся она была загромождена людьми... Извне лезли озлобленные турецкие таборы, на валах стояли отбивавшиеся штыками наши. Видно было смутно движение новых масс неприятеля, стягивавшихся сюда, но ненадолго... Скоро новые клубы дыма совсем затянули эту зловещую картину упорного боя, и всадники опять только слышали, но не видели его...
— Идут ли шуйцы?.. — обернулся генерал...
— Они уже выдвинулись, готовы...
И снова бешеная скачка вперёд, и снова остервеневший конь хочет точно перегнать самый ветер...
В редуте уже совершался последний акт этой кровавой трагедии.
