— Возьмут, капитан, возьмут наши! — бодро кричит Ивкову Доронович.
— Ещё бы не взять!.. — радостно отвечает тот, следя, как расстояние между наступающей чёрной массой солдат и серой насыпью вала всё сокращается и сокращается. — Ещё бы не взять! Один удар только, и кончено.
— Как кстати в барабан-то ударили...
Вон чёрные фигуры солдат всё ближе и ближе; вон несколько копошится у самого вала, видимо, остановились и своих сзывают... А залпы оттуда следуют за залпами. Редут, точно живое чудовище, навстречу ободрившимся солдатам грохочет во все свои медные и стальные пасти, как дикобраз ощетинивается штыками... Близко, близко, у самого вала наши. Могучее «ура» ещё шире, как пламя, взрываемое ветром, раскидывается по всему этому скату...
— Господи!.. Вот подлецы-то! — с ужасом вскрикивает Ивков.
— Что? Что такое?
Капитан молча показывает направо... Трусливая кучка солдат, отставшая от своих в то время как эти почти уже добежали до валов, залегает и открывает по туркам огонь... К ним присоединяется всё больше и больше солдат... Что-то недоброе предчувствуется в этом... «Ура» мрёт, не разгоревшись вовсю; солдаты, бывшие у самых валов, тоже подхватывают огонь и давай подстреливать, тратя на это свою энергию... Ружейный огонь льётся, не умолкая... Наконец, уже всё остановились... Кучка трусов заразила всех паникой... Очевидно, вперёд уже не подадутся. Нельзя идти стреляя, нельзя стрелять на ходу... Стрельба во время наступления — один из признаков трусости... Вот-вот пойдут назад — нельзя же лежать под огнём... Назад ещё хуже, чем вперёд, больше потерь будет, а всё-таки уже ни на шаг не подвинутся...
Полк разбился о редут...
Как будто волны, отхлынули оттуда солдаты и бегут вниз... Сначала задние поддались... Вскочили залёгшие первыми трусы и — стремглав в лощину, за ними и остальные. Не все... то и дело кое-кто спотыкается, падает и остаётся на месте: устилается мало-помалу скат неподвижными телами. Сколько уже чернеет таких! Какая масса их... Толпа разбилась на единицы... Она уже чужда внутренней связи; это люди, почти не узнающие друг друга... Самые храбрые отступают молча, хмуро, в одиночку. Только кучка трусов слепо бежит назад, крича что-то идущим навстречу новым подкреплениям. Эти новые тоже поддаются панике и оборачивают тыл... А мёртвых всё больше и больше... Вон одно место ската совсем почернело. Должно быть, не один десяток там плотно улёгся друг к другу... Не один десяток... Сжав зубы, Ивков подаётся вниз — быстро подаётся. Солдаты тоже понимают, в чём дело.
— Ах ты Господи! — шепчет Парфёнов. — Только бы ещё одним разом, и конец делу...
— Эка беда какая!.. Без всякого толку спужались...
— Стадо!.. Подлое стадо!.. — озлобленно бормочет Ивков, боясь, чтобы и с его ротой не случилось то же самое.
Вот передовые кучки бегущих навстречу.
— Куда вы? — заскрипел на них зубами Ивков. — Трусы! Подлецы! Негодяи!
Все приостановились было... Только один совсем уже перепуганный солдатик сослепу бежит прямо на капитана...
— Трусы!.. У редута были — ушли... Срам!..
Харабов молча идёт вперёд, сознавая всю бесполезность упрёков. Нельзя за себя отвечать в такую минуту... Самый храбрый человек может струсить...
— Ваше высокоблагородие, — ни с того ни с сего набрасывается на него бегущий солдатик. — У самого турецкого редута был... У самого вала, ей-Богу... Только бы скакнуть — и конец... Я под валом первый стоял, — чуть не плачет он. — Только бы скакнуть, а тут кричат: «Назад, назад, назад!» Ну, все и побегли... Ах ты Господи!.. Все и побегли...
Солдатик, весь красный, весь разгоревшийся, отчаянно жестикулирует.
— Кабы дружно было... — подтверждает другой и не оканчивает: пуля догоняет беглеца и укладывает его на мягкую землю...
— Что ж вы осрамились, ребята? — корит их Парфёнов.
Солдаты взглядывают только в лицо ему и быстро бегут мимо.
— Это ещё что за стыд!.. — слышится чей-то громовой голос позади. — Это что за табор бежит? Смирно!.. Из-под редута бежать... Срам! Не хочу я командовать такой сволочью!.. Идите к туркам!.. Вы не солдаты!.. Ружья побросали, скоты!.. — продолжает тот же новый голос.
Ивков оглядывается — навстречу бегущим тот же Скобелев на своём белом коне.
— За мной! Я вам покажу, как бьют туром... Стройся!.. За мною, ребята, я сам вас поведу. Кто от меня отстанет, стыдно тому... Живо, барабанщики, наступление!..
Громкая дробь барабана покрыла и грохот залпов, и рёв орудий, то и дело выбрасывавших снопы огня и клубы дыма из амбразур турецкой батареи...
* * *
Медленно цепь подвигалась вперёд. Сухие, нахмуренные лица солдат уже поводило гневом... Стиснутые зубы, зловещий огонь, загоравшийся в их глазах, мало предвещали хорошего защитникам редута. Шли в одиночку, молча... Звено от звена сохраняло правильные интервалы. Руки крепче стискивали холодные дула ружей; после недавнего возбуждения сердце билось спокойно, в голове, казалось, не было и мысли об опасности. На падавших товарищей уже не обращали внимания, — ни о чём не думалось... Свинцовые пчёлы, густыми и шумными роями наполнявшие воздух, мало производили впечатления, совсем мало. Не потому чтобы инстинкты жизни замерли — нет, просто закостенели все... Чему быть, того не миновать. «Дорваться бы скорей!» — только одно и шевелилось в мозгу этих обстрелявшихся уже людей, жадно смотревших на серый профиль редута, который опять окутывало туманом. «Дорваться бы скорей!..» И когда шальная пчела жалила товарища рядом, когда он, как подкошенный, падал на мокрую землю, не сожаление шевелилось у уцелевших — нет, сказывалась только жажда расплаты, дикая злоба поднималась в груди, дикая, холодная, от которой сердце не билось ни скорее, ни медленнее, от которой и правильный шаг цепи не прибавлялся. Пред нею была лощина. Ивков озабоченно поглядывал на неё; цепь его шла отлично, лучше не один бы тактик и не пожелал, но в тёмном овраге придётся дать отдых минут пять — десять, не больше. Как бы всё это настроение не изменилось, как бы все эти сухие, озлившиеся лица не подёрнулись колебанием, нерешительностью, как бы из цепи одни не выбежали вперёд, это подало бы повод остальным сохранить своё положение позади, а потом совсем отстать.
— Братцы! Посмотрите, что они делают с нашими! — обернулся генерал, не сходивший с лошади.
Гул прошёл по цепи, перебросился назад в следовавшие за нею звенья, сообщился колонне, которая уже, выставив нескольких солдат на гребень пройденной Ивковым горы, сама осталась позади за гребнём в прикрытии.
— Посмотрите, как эта сволочь наших раненых мучит!
Гул всё рос и рос... Холодный пот выступал на лицах солдат. Парфёнов, глядя на то, что совершалось около валов зловещего редута, заплакал навзрыд.
Из-за этой серой насыпи выбежали турки, поодиночке рассыпались на скате... Вон они наклоняются к нашим раненым. Какие-то крики застыли, всколебав на минуту холодный воздух. Крики эти растут... мольба в них, бешенство... Раненые, видимо, старались уползти, торжествующий враг позволял им это, чтобы смеясь тотчас же настигнуть ослабевших, исходивших кровью людей. Вон один из наших раненых приподнялся, неверной рукой выстрелил в подбиравшегося к нему низама. Тот пригнулся на минуту, потом выпрямился, кинулся к стрелявшему, и в одно мгновение такой дикий вопль, вырванный невозможной болью, донёсся к нашим, что генерал решил тотчас же воспользоваться этой минутой озлобления.
— Ребята, без отдыха, вперёд!.. Бегом на этих скотов... Спасём уцелевших и накажем негодяев... Я сам поведу вас... Слышите!.. Поручик Доронович, ведите охотников!.. Займите вон ту траншею...
Быстро пробежали лощину — ни одного отсталого не было. Как был тих и безлюден этот овраг до того, таким и остался.
Скобелев уже далеко впереди. Пригнувшись, охотники взбегают по скату вверх... Гора вздрагивает от бешеных залпов... Точно валы эти трещат, расседаясь на своих песчаных насыпях, точно лопаются и крошатся довременные граниты. Не доходя до редута — узенькая траншейка; оттуда гремит перебегающая дробь выстрелов, кайма серого дыма от них, поднимаясь вверх, заслоняет собой редут... Скоро не она одна заслонила его, заслонил и туман, опять сгустившийся кругом. Редута не видно... Его только слышно... Гроза бушует в этой серой туче. Точно злые духи сорвались с адских цепей и торжествуют в глубине этой мглы, смешанной с пороховым дымом, своё близкое торжество, точно сам царь тьмы в гневе и грохоте бури сходит сюда на кровавую тризну... Возбуждённому мозгу могло бы показаться, что планеты сталкиваются и, охваченные огнём, разлетаются на тысячи кусков, когда сквозь оглушительный треск перебегающей перестрелки гремят навстречу нашим цепям дружные залпы, сливая свой бешеный гром с яростным рёвом стальных орудий... Целые тучи пуль несутся навстречу храброй горсти охотников, снопы картечи сметают с чёрного ската всё, что встречается на пути; гранаты из дальних редутов, впиваясь в сырую землю, рвутся в ней на осколки, острые края которых точно высохли и разгорелись от жажды. Наверху тоже не ладно: там лопаются шрапнели, точно чудовищные струны трескаются в воздухе под чьей-то могучей рукой. Лужами стоит кровь... В этих чёрных лужах барахтаются умирающие; предсмертные вопли тонут в грозовом рёве бури... Навстречу идущим солдатам бегут, точно сослепу, раненые. Бегут, наталкиваются на них, хватаются за товарищей, цепляются, точно в этом вся их надежда...
