— Нет, где моя шапка? — хватается он за голову.

   — Напрасно вы думаете, что дело не удалось, — слышится в стороне чей-то хладнокровный голос. — Солдаты исполнили всё, что им было приказано. Ворвались в траншею, перекололи, кого застали там, взяли несколько турецких ружей и вернулись назад. Ведь в этом и была суть сегодняшнего предприятия.

   — Я боюсь за левый фланг и иду туда! — слышится голос Скобелева.

Куропаткин принимает на себя правый, в центре распоряжается Мельницкий. Траншея уже в порядке Солдаты оправились — ждут. Мы в одном ошиблись. Хотели наказать турок — и вызвали их решительную атаку... Видимо, они готовятся броситься на нас с превосходными силами. Таким образом, мы сегодня наказываем их своими боками и, если они одолеют то поплатимся вновь приобретёнными позициями... Сейчас должен решиться вопрос — кому будет принадлежать первый кряж Зелёных гор.

Густой огонь турецких выстрелов всё ближе и ближе.

Турки идут на нас в атаку со всех сторон.

Силы их громадны.

Стройных, красивых атак я не видал. Всё это делается в величайшей суматохе. Кучка решительных людей идёт вперёд, остальные мечутся, снуют, бегут назад, поселяя в резервных частях панику В безобразном хаосе всё делается как бы стихийно, само собой. Иногда сами атакующие думают, что дело потеряно, когда оно выиграно Часто в траншеях позади громко бранят наступающие роты, судя по рассказам бежавших назад трусов, а между тем, в конце концов, предприятие оказывается исполненным хорошо Так точно и в ночь на 3 ноября. Где же тут изображения наших баталистов со стройными рядами солдат, красиво рвущихся вперёд за картинно развевающимися в воздухе знамёнами?

Не успели наши солдаты вскочить на бруствер — как на правом фланге, в сорока шагах, на левом — в шестидесяти — открылась линия неприятельского огня. С неистовыми криками, в количестве самое меньшее двенадцати таборов, турки ломились на нас. Ломились беспорядочной массой, осыпая нас тысячами пуль, точно рои пчёл, жужжавших над головами. Огонь был так силён, что освещал не только дула, но лица и линии неприятельской атаки. Одновременно с этим показали себя и кришинские пушки. С пронзительным стоном перелетали гранаты и рвались далеко позади, там же лопались в высоте и шрапнели, вспыхивая красными огнями над погружёнными в мрак лощинами... Только одна граната лопнула против нашей батареи, между ней и бруствером, выхватив из траншеи шесть жизней... Признаюсь, в тот самый момент, когда я ждал беспорядочной защиты, суматохи, судя по недавней нашей атаке, солдаты в траншее поразили меня изумительной правильностью действий. Что значит разница между нападением и обороной. Те же самые, которые бежали тогда назад в паническом страхе, теперь хладнокровно стояли на банкетах бруствера, выдерживая на себя неприятеля.

   — Ребята, не стрелять без команды... Возьми дула ниже... — слышались позади приказания офицеров.

Неприятель близится. Мёртвое молчание нашей траншеи точно не наводит ужаса на таборы. Сам Осман-паша здесь. Слышатся приветственные клики низама и ободряющее властное слово. Огонь турецких выстрелов выдаёт эти таборы, освещая даже массу атакующих. Они вот-вот здесь у самой траншеи. И жутко стоять тут лицом к лицу, но ноги точно приросли, не хочется сойти назад за бруствер.

   — Рота-а-а — пли!.. — так и село у меня в ушах. Оглушающий треск залпа…

   — Рота-а-а — пли! — слышится правее, и такой же грохот там.

Команда точно удаляется от нас к флангам.

   — Заряжай, ребята, скорее!

В сером пороховом дыму я вижу нервно, порывисто работающих солдат. В течение шести минут оттуда, где стою я, уже четыре залпа пустили прямо в лицо турецкой атаке — вдруг новые команды, но в ответ слышатся рассеянные, одиночные выстрелы.

   — Это что?

   — Да экстракторы не действуют, — жалуется один из солдат.

Ружья Крнка показали себя. После четвёртого выстрела — щёлкает, щёлкает солдат экстрактором — патрон всё сидит себе в дуле. Нужно выбивать его шомполом. И теряется в самую горячую кипень масса дорогого времени.

Атака на правом фланге подошла к нам на двадцать шагов. Но тут уже не роте, а целому батальону скомандовал сам Скобелев.

   — Батальон — пли!

И тысяча выстрелов слилась в один оглушающий хаос, тысяча пуль из хорошо положенных дул вырвала десятки и сотни жизней в неприятельских таборах. Момент молчания, затем только стук экстракторов... Громкие стоны и вопли впереди, во тьме перед траншеей, и точно вся местность всколыхалась там... Топот, крики, удаляющийся шум людной массы... Атака отбита... Но не надолго... Не прошло ещё и пяти минут, как мы слышим опять впереди движение лавины шагах в ста, останавливающейся перед нами.

   — Их строят для нового наступления. Я боюсь одного, чтобы они не прорвали где-нибудь траншею. Положение серьёзно, может быть, придётся лично защищаться каждому. Советую вынуть револьверы, — говорит нам Скобелев шёпотом.

Мы это и делаем. Нервное волнение растёт, с лихорадочным нетерпением стараемся рассмотреть, что такое впереди за чёрной линией бруствера. Унылые рожки турок запели свои сигналы, и во тьме вспыхнула опять густая полоса ружейного огня... Полоса эта всё ближе и ближе. Но она движется гораздо скорее, чем в первый раз, видимо, что турки хотят взять стремительностью натиска. У нас с глухими стонами падают люди вглубь траншеи с брустверов... Раненых окажется много. Прямо навстречу мне идёт кто-то, шатаясь как пьяный... Уже лицом к лицу различаю я солдата, схватившегося рукой за грудь. Точно он хочет удержать в ней что-то... А сквозь прижатые к груди пальцы струится нечто, кажущееся ночью чёрным. Он даже не стонет...

Скобелев проходит мимо... Залпы наши идут стройно. Атака турецкая и на этот раз отбита. Я отправляюсь за генералом.

   — Сегодня они, очевидно, задались целью выбить нас... Они ещё никогда не нападали так настойчиво... Сейчас, верно, начнётся третья атака... Ай!.. — схватывается генерал за бок. Я услышал перед этим только звук, точно что-то шлёпнуло около.

   — Что такое, что с вами?.. — заговорили все.

   — Тише... Меня сильно задело... — Скобелев прижимает ладонь к боку... Мельницкий подхватывает его.

   — Оставьте... Разве можно?.. Солдаты видят... — шёпотом говорит он. — Здорово, молодцы! — особенно громко приветствует он солдат... — Поздравляю вас, славно отбили атаку!

   — Рады стараться! — слышится с бруствера.

   — Смотрите же, честно стоять!.. Послужите, братцы, России! И ещё бросятся — и ещё отобьём. Ведь турки — сволочь, ребята.

   — Точно так, ваше-ство!

   — Ну, то-то же... Чего их бояться...

   — Вы ранены? — подбегает Гренквист...

   — Ваше превосходительство!.. На своё место!.. Что бы ни случилось, ребята, — дружно стоять, держись один другого. Помните — умереть на местах и не отдать траншеи... Вся Россия смотрит теперь на нас...

   — Ура! — вспыхивает около Скобелева и гулкими перекатами разносится по флангам.

   — Ах, как больно, однако, — шепчет Скобелев под этот крик.

   — Идите в землянку скорей.

   — Нет. Весть, что я ранен, распространится по всей траншее. Нужно идти на левый фланг. — И он отправляется туда ободрять солдат: «Сохраним это место для наших братьев... Мы его кровью добыли. Не дёшево оно нам стоит...» Минута была действительно торжественная. В эту ночь, будь турки посмелей и понастойчивей, они могли бы броситься в самую траншею, и нам каждому пришлось бы самому защищать себя лично. Разумеется, мы бы опять отняли траншею. Но чего бы нам это стоило?

   — Не отдадим, ваше-ство! — слышится отклик.

Траншея была пройдена, мы все, наконец, вошли в землянку. При огне лицо Скобелева казалось слегка побледневшим. Снимают полушубок, Скобелев раздевается и...

   — Да где же она?..

   — Что такое?.. Кто она?

   — Раны нет! — радостным голосом замечает Куропаткин.

   — Как нет? — Кровь кидается в лицо Скобелеву.

   — Так... Поздравляю с контузией! — громко выкрикивает кто-то.