<…> Мирей дремала, нежно прижимая меня к груди. Она упросила меня не спешить и побыть в ней подольше, мне же была приятна мягкая податливость ее тела. Она по-матерински долго тискала меня в объятьях, время от времени тяжело вздыхала, то покрывая лицо поцелуями, то поглаживая по голове.

Когда Камель пришел нас будить, мы, должно быть, только что заснули. Эй, голубочки, мне пора за работу! Он стыдливо отошел, дав нам время прийти в себя и натянуть одежду. Наш первый раз был до того прекрасен, что мы никогда об этом не говорили. Слова порой способны лишь опошлить то, что хранит сердце.

Мирей, мое сокровище, любовь моя, покой моей души, эта сладостная истома, когда я дремлю, уткнувшись носом в ложбинку у тебя на груди.

Ты и я, в ночи на траве возле дерева, твой баюкающий голос, твои ласкающие пальцы у меня на затылке, приносящие успокоение. Мое лицо, уткнувшееся тебе между ног и погруженное в дыхание лона. <…> Ей удивительным образом удавалось смирять мою ревность, и вот уже мои улыбающиеся губы прильнули к нежной мякоти межножия, платье задралось, зубами я рву оковы кружев. Слегка смутившись, она поначалу начинает смеяться, но как только мои губы сливаются с нежной, сокровенной плотью, из ее горла начинают рваться глухие, утробные вздохи. Несколько травинок с твоей аккуратной клумбочки — это как пряные былинки любви у меня во рту.

Уже совсем стемнело, Мирей, здесь, в камере, так страшно. Я слышал, что тут запросто могут и опустить.

Элиза Брюн [Elisa Brune] — доктор экономических наук, писательница и журналистка из Брюсселя, обладательница нескольких литературных премий. Под именем Элизы Элы она выступает также и как художница: в одной из парижских галерей недавно состоялась первая выставка ее живописных и графических работ. В последние несколько лет занимается исследованиями женской сексуальности. Книга, из которой взят рассказ «Неровное дыхание», по словам автора, — не роман и не эссе, «под ней могли бы подписаться сорок, а то и две тысячи женщин. Это крик женщин, которые вкалывали — и продолжают вкалывать, — в поисках наслаждения».

Перевод Александры Васильковой. Перевод рассказа выполнен по изданию «Alors heureuse… croient-ils!: la vie sexuelle des femmes normales» [Paris: Le Rocher, 2008].

Чего только не навоображаешь иногда.

Двадцатилетняя Стефани по вечерам бегала в парке вместе с однокурсником, который и не думал скрывать, что влюблен в нее. Дело происходило во время экзаменационной сессии, и бег давал им возможность проветрить мозги, а главное — побыть вместе.

Он все еще был девственником, а она уже потеряла невинность, и это порождало у нее приятное ощущение собственного превосходства. Она представляла себе, какие страхи, тревоги и вопросы его терзают. Какое любопытство его томит. Какое нетерпение сжигает. И блаженно поеживалась, чувствуя себя средоточием его грез и причиной сильнейших гормональных потрясений.

Она казалась себе весталкой, единодушно избранной всеми женщинами и посланной непорочному мужчине, чтобы придать определенность его желаниям.

Я — приобщенная тайн великая жрица, ты — тоскующий поклонник.

Она сознавала, каким обаянием, какой властью наделяет ее эта роль — роль воплощенной Тайны, — и наслаждалась драматической напряженностью каждой встречи. Под прикрытием смеха и болтовни разыгрывалась вечная пьеса, жестокая и трагически серьезная история юного трубадура, воздыхателя недоступной принцессы.

Преодолев препятствие (как и все — после многих усилий и многих разочарований), оказавшись наконец по ту сторону барьера, она без стеснения наблюдала за беднягой, которому еще предстояло это сделать, за тем, как энергично он берет разбег. Его решимость умиляла и вместе с тем восхищала. Несмотря на одолевавшие его, по ее предположениям, сомнения и тревоги, он не сдавался и упрямо добивался своего, ухаживая за ней настойчиво, но ненавязчиво. Ей нравилось, что он даже и не задумывается о возможности неудачи, хотя риск, пока ответ не получен, остается, и лишь выдержав испытание, предстаешь во всем блеске славы. В любви, как и в игре, предпочитают тех, кто делает крупные ставки, — при условии, что счастье им улыбается.

Одной из уловок, которыми она себя развлекала, было прерывисто дышать — впрочем, во время бега это получалось само собой — в надежде, что он прислушивается к ее дыханию и представляет себе, как она предается любви. Ему ведь не с чем было сравнивать, он понятия не имел о том, как женщины ведут себя в миг наслаждения, а потому, несомненно, все истолковывал на свой лад, и заурядная одышка должна была погружать его в бездну смятения. Так думала она.

Подражая недвусмысленным вздохам Джейн Биркин, исполняющей «Я тебя люблю… и я тебя нисколько» (пожалуй, ей случалось перестараться), она нарочно подводила его к самому краю, стараясь распалить и лишить сна.

Она и сейчас не знает, кто из них двоих заходил в воображении дальше, зато ей известно, что желание, которое предполагаешь в другом, подстегивает не меньше того желания, которое испытываешь сам.

Некоторые особенности жанра (выдержки из диссертации, посвященной литературной мистификации в области эротической литературы)

Эротика не всегда считалась позорной частью литературы, обрекающей своих авторов на существование в режиме строгой анонимности и тайного распространения «аморальных» книг. В древние времена греки и римляне открыто творили в эротическом жанре, отводя ему место среди произведений низкого жанра (комедий, эпиграмм, элегической поэзии), и, несмотря на то что эротическая литература меняла свою направленность в зависимости от эпохи и каждое столетие выбирало свою особенную тематику (романтическую в XVI–XVII веках; садистскую в XVIII веке; гомосексуальную в XX веке), все причуды эротической литературы корнями своими уходят в античность. В этом контексте довольно удивительным кажется тот факт, что одна из главных странностей эротической литературы — склонность ее авторов к мистификации — тоже берет свое начало в античности. Зачем автору скрывать свою личность в эпоху, когда на праздник Диониса толпы людей шествуют по улицам и каждый сжимает в руке бутафорский фаллос, символизирующий процветание и плодородие? Однако уже в VII веке до н. э. начались споры об авторстве. Подробный учебник по эротологии, созданный в Древней Греции еще в бытность знаменитой Сапфо, присваивался одновременно двум авторам — некоей Астианассе, служанке в доме богатого грека, и афинскому софисту Поликрату.

В эпоху Ренессанса появилось довольно много женщин (в основном это были куртизанки), писавших эротические произведения. Однако парадоксальным образом их книги отличались исключительным целомудрием. Так, Жанна Флор, Пернетта Дю Гийе и даже Маргарита Наваррская упражнялись в изящной словесности, оставаясь, впрочем, на уровне сентиментальной, любовной прозы, именуемой ими эротическим жанром. Первой женщиной, вышедшей за рамки «чувствительной» прозы и обратившейся к прозе «чувственной», была Луиза Лабэ, посвящавшая любовные сонеты предмету своей страсти, поэту Оливье де Маньи, и написавшая в 1555 году «Споры между Безумием и Любовью», в которых она воспела плотское наслаждение и физическую любовь. Несмотря на то что сам Сент-Бёв восхищался блистательной прозой Луизы Лабэ, а позже Дариюс Мийо написал на ее стихи кантаты, общество приняло эротические сочинения Лабэ с негодованием и провозгласило писательницу «публичной девкой».