— …Дамьен…

Ты убежден, что голос крови его не обманет, что он в любом случае узнает тебя. Это мне напоминает святую веру наших предков в Суд Божий: рука, опущенная в кипящее масло, останется невредимой, подтвердив невиновность испытуемого. Что ж, такая вера важней реальности, без такой опоры на чудо человечество все еще не слезло бы с дерева — надеюсь, хоть с этим ты не будешь спорить. Вот и справляйся теперь с действительностью, ибо кто, кроме тебя самого, сможет объяснить твоему внуку, что ты всю жизнь чувствовал себя женщиной до кончиков ногтей, ныне покрытых алым лаком? Психоанализ подскажет тебе нужные формулировки. Давай, расскажи ему, опиши во всех подробностях свои былые душевные страдания, которые мне непонятны хотя бы уже потому, что в мире более миллиарда человеческих существ живут на грани голодной смерти. Интересно, мечтают ли эти люди о смене пола и есть ли у них на это средства? С мамой говорить на эту тему бесполезно, несмотря на двадцать лет вашей совместной жизни. По ее словам, она уже со всем смирилась, хотя всегда ревновала к нашей с отцом близости и потому боялась, что когда-нибудь у меня возникнут проблемы с мужчинами; но могла ли она, родившаяся в протестантской семье, где свято чтили застывшие традиции, вообразить, что эта проблема возникнет у отца ее детей, пожелавшего стать женщиной?!

К этому нужно добавить языковую проблему, требующую сменить весь наш привычный лексикон, а это куда сложней, чем сказать себе: «мой папа стал бабой» или «дедушка моих детей превратился в женщину». Кто посмеет отнестись к этой ситуации с юмором, даже если она в чем-то и выглядит комичной? Вот видишь, я верчусь на одном месте как волчок, и трещу как сорока…

— …но Дамьен…

Ах, конечно, Дамьен… ты хочешь с ним встретиться, посмотреть, как он вырос… узнаю прежнего любящего отца. Если он бросится в твои объятия с криком: «Дедуля, ну, где ж ты пропадал?» — семейство умиленно зааплодирует; тут-то мы и убедимся, что наши дети легко свыкаются с любыми переменами. Такой вариант был бы совсем неплох, ведь кроме Дамьена есть еще и Жереми. Исалина привыкла сидеть с внуком по средам. Она с ним гуляет, рассказывает сказки, водит в кукольный театр… В эту среду она тоже поедет за Дамьеном в детский сад, вот и уговори ее взять тебя с собой, у нее нет причин для отказа; ты подождешь его во дворе вместе с ней. И не беспокойся, я ничего ему не скажу, да у меня попросту язык не повернется сообщить ему такое. Пускай ребенок, невинная душа, разбирается сам!

И вот наступила среда, день встречи. Дамьен радостно бросился к бабушке, как обычно ждавшей его у выхода. Но, увидев рядом с ней странную спутницу, встревожился, а услышав «Здравствуй, Дамьен!», произнесенное низким баритоном, завопил, что это «не настоящая дама, а липовая, лицо у нее — как у клоуна, и шишка у нее на горле, как у его папы, и губы жирные, и ножищи огромные, и ручищи страшные, такими только маленьких детей душить». И, дрожа как осиновый лист, заключил:

— Не хочу, чтобы она ехала с нами в машине, это волк, переодетый бабушкой!

Исалина, восхищенная живостью ума и остротой восприятия своего внука, с нескрываемым удовольствием пересказала эту сцену дочери. В каждом ее слове звучало злорадное торжество. Она была в восторге от того, что современные дети так смело выражают свои эмоции, наплевав на традиционное почтение к всемогущим взрослым.

«Все-таки эта детская жестокость ужасна, бедный папа Кати!» — подумала Жюдит, отметив про себя, что впервые назвала отца «папа Кати», а не «ката…». Но тут же решила умерить злобную радость, которая угадывалась под маской благопристойности, надетой матерью, и напомнила ей, что дети растут быстро и время проходит так же быстро. Кто сможет сейчас предсказать реакции Дамьена-подростка? Может, ему даже понравится величать своего деда «Кати». В этом возрасте мальчишки любят шокировать окружающих эпатажными выходками. Кто, например, помешает ему вдруг, ни с того ни с сего, огорошить приятелей гордым заявлением: «Ну, у меня дома есть кое-что покруче: мой дед — женщина!» — или сказать то же самое на менее изысканном языке, который обожают все подростки: «Эй, ты, крезанутый, а мой дед — баба!»

Исалина попросила Жюдит оставить при себе свои злобные выпады: пока Дамьен подрастет и поумнеет, время все расставит по своим местам. Типично исалиновский стиль: держать язык за зубами во имя соблюдения приличий, не давать воли эмоциям ради семейного единства и общественного спокойствия… «Ох, до чего же все это нелепо!» — подумала Жюдит, но больше не посмела атаковать «каменную стену».

Вечером того же дня, когда бредовая выходка отца едва не поставила под угрозу устоявшуюся жизнь семьи, Жюдит читала Дамьену сказку, полную фантастических приключений, и вдруг ей пришло в голову, что, если бы ее сыновьям не предстояло вырасти, напрочь забыв волшебный мир детства и вступив в следующий безжалостный, железобетонный мир школьной жизни, она могла бы сказать им спокойно, как ни в чем не бывало, что их дедушку превратила в женщину зловредная фея Гадафу из Гспона, и ее заклятие потеряет силу только после свадьбы старшего из них. Во времена фей и колдунов детей женили очень рано, поскольку продолжительность жизни была короткой, и злые чары, соответственно, разрушались гораздо быстрей. Но кто же, кто в наши дни позволит себе, не рискуя прослыть дураком или полным психом, прибегнуть к такому решению?!

Тупик. Остается только ждать.

Уютно примостившись в теплых надежных объятиях Патрика, Жюдит никак не может определить собственное состояние: проснулась она, что ли, или еще дремлет, или ей снится, что она не спит? Во всяком случае, она слышит, как скрипит зубами, а в голове у нее мелькают бессвязные картинки: вот Исалина, уроженка Н., закутанная в мантию Царицы Ночи, сотрясаясь от необузданной ярости, в какую обычно впадают разгневанные дивы, нанимает через интернет киллера-пакистанца, чтобы заказать ему это новое существо, этого мутанта, — бывшего отца и деда, подорвавшего семейные устои и посеявшего смуту в мозгах ее дочери. Мотив: избавить Дамьена и Жереми от тягот отрочества… Преступление во имя благой цели — разве это не разумно, дооочь моя-а-а?!

Матушка, матушка, да имеешь ли ты право?..

Потом все улаживается: Гадафу из Гспона, наконец, обезврежена, Кати снова превращается в Хильдерика, дети обретают прежнего деда, который, в свой черед, начинает рассказывать им волшебные сказки. Жизнь входит в привычную колею, happy end! Кошмар окончился, едва начавшись.

Но тут раздается глухой шум, и чей-то голос кричит:

— Кто там колотит в дверь?

— Я, реальность. Отворяй скорей!

— А я продавец снов. Прочь отсюда!

И Жюдит слышит собственный голос:

— Никто, — отвечает реальность, — поскольку один из них заключен в другом.

Жюдит вслушивается в мерные удаляющиеся шаги и чувствует, что ей безумно хочется проснуться, а потом слышит — или, может, ей только чудится, что слышит, — череду ясных звуков, коротенькую мелодию, сложенную из нескольких простых нот. Но до чего же странно: звук «а» вдруг начинает растягиваться, искажая слова: опера-а-ация, деформа-а-ация, адапта-а-ация, а следом разверзаются другие бездны: «катастрофа» переходит в «ката», «ката» в «ката-ге», а «ката-ге» вырастает до катагенеза[85].

— Как же так, — шепчет Жюдит, — ведь это обратная эво-лю-у-уция!..

Дороте Жанен [Dorothée Janin] — современная французская писательница и журналистка, автор романа «Жизнь на земле» [ «La Vie sur terre», 2007] и сборника из пятнадцати новелл «Микки Маус Розенбергер и другие заблудшие» [ «Mickey Mouse Rosenberger: et autres égarés», 2010]; снимается в кино; работает в журнале «Grazia». Рассказ «Моя мама» [ «Ma mère»] взят из этого сборника.