Ни слова, молчите. Прежде в этой комнате жила покойная баронесса, здесь за вами наблюдают со всех сторон. Через отдушины все звуки отсюда долетают до ушей барона. Молчание!
Дрожа от страха, я затаила дыхание…
Знайте, барон — отвратительный маньяк, атеист, непревзойденный знаток химии, безумный естествоиспытатель, он производит опыты над несчастными женщинами, неосмотрительно ему доверившимися. Не верьте его заманчивым речам, опасайтесь воздействия его магнетических сил, но пуще всего остерегайтесь приготовленных им химических составов. Самые невероятные тайны ведомы ему… Трепещите!..
Содрогаясь всем телом, я бросилась к ногам доброй мадам Жербоски, умоляя ее поведать мне больше, но она с ужасом оттолкнула меня и, прижав к губам моим платок, подхватила фонарь и удалилась тем же путем, подняв с помощью известного ей тайного устройства зеркало. Когда, наконец, страх покинул меня, на смену ему явилось отчаяние, и, вцепившись в шнур звонка, я изо всех сил дернула его… Каково же было мое изумление, когда вместо колокольчика, на звуки которого должны сбегаться слуги, я услышала за деревянной обшивкой глухой рокот, напоминавший громовые раскаты, и увидела, как под воздействием потайных механизмов на окна опустились решетки, зеркало поднялось, и, весь в черном, появился барон… Тут я поняла, что, согласившись поехать к Ольницу, я сама позволила себя пленить. «Пора покончить с притворством, — произнес сей странный человек, спускаясь на пол и садясь рядом со мной. — Если бы вы доверились мне и, внимая голосу разума, восприняли взгляды мои, если бы вместе со мной пожелали проникнуть в святая святых природы, я бы предоставил вам свободу. Однако воспылав нелепой страстью к школяру, вы насквозь пропитались нелепыми предрассудками, губительными как для высших знаний, так и для небесных наслаждений, к коим я намерен вас приобщить. Поэтому вам суждено страдать до тех пор, пока я не удостоверюсь, что у вас нет иных желаний, кроме как принять посвящение и участвовать в наших сакральных таинствах».
Состояние мое оставляло желать лучшего, но мой загадочный мучитель по-прежнему сохранял присущее ему хладнокровие, и ни жалобы мои, ни слезы нисколько его не трогали. Отчаяние придало мне сил, я закричала, и только тогда он сделал вид, что готов помочь мне: «Вы можете потерять сознание, — невозмутимо произнес он, — скорей понюхайте эту соль». Вспомнив слова мадам Жербоски, я с ужасом оттолкнула флакон; однако стоило мне ощутить дурноту, как я, опасаясь лишиться чувств, забыла о предупреждении и вдохнула незнакомый мне аромат. Результат не замедлил сказаться: горло мне обожгло словно огнем, и я не могла издать ни звука; барон же, видимо, намеренно причинив мне страдания, довольно усмехался. «Какой образчик! Какой прекрасный материал для моих опытов! — воскликнул он, глядя на меня… — Какая кровь! Какая тонкая кожа! Какое удовольствие привить этой женщине любовь и страсти! — Я вздрогнула от такого кощунства. — А в остальном, не тревожьтесь, о вас станут заботиться, у вас будет все — кроме свободы; впрочем, вскоре вы сами от нее откажетесь. Магнетизм лишит вас сил, жизнь ваша превратится в игру воображения, и материальное существование перестанет вас интересовать. Сегодня вечером я пришлю вам рукописи, дабы вы смогли подготовить ум свой к постижению высоких научных истин, о которых нам с вами предстоит беседовать».
<…>
Перед тем как удалиться, барон к великому моему изумлению взял меня за руку, легонько укусил в предплечье, срезал прядь волос и, почтительно заверив меня в своей любви, унес добытые им трофеи, оставив меня в совершеннейшей растерянности.
Часа два я сидела в полнейшем оцепенении; неожиданно раздалось легкое поскрипывание: я встрепенулась и увидела, как обрамлявшие камин пилястры, отъехали в сторону, а из глубины выдвинулись две черные полочки, на одной из которых была сервирована изысканная с виду легкая трапеза, а на другой лежали две рукописи. Схватив устрашающие фолианты, я увидела, что буквы в них начертаны красным… Я содрогнулась. Но любопытство оказалось сильнее страха, и я углубилась в чтение. Среди множества отвратительных сентенций внимание мое привлек один абзац:
Любовь — это бешенство, ее можно привить, как прививают бешенство — посредством укуса. На полях же было написано: (Диета)
Обугленные косточки горлиц, камфара и змеиная кожа. (Манипуляции) Многократные укусы.
«Итак, мне предлагается уверовать, что мир материален, — с негодованием воскликнула я, — а добродетели, дарования, все, что возбуждает душу, — всего лишь иллюзия…» Продолжая возмущенно перелистывать страницы, я наткнулась на странный рецепт:
Так как любовь является физическим слиянием двух индивидов, для единения тел необходимо дать соответствующий импульс атомам. Произведите раздражение фибров посредством воздействия на них пепла от волос и ресниц производящего опыт. Процесс всасывания пепла порами кожи дополнить втиранием оного пепла в кожу. Производящий опыт изготовляет напиток из собственного дыхания, превращенного в жидкость.
Теперь в доставленных мне блюдах я видела исключительно вредоносные зелья и разрушительные яды и ничего не рискнула попробовать. Несчастная! Моя гибель от истощения, видимо, входила в планы барона. Тогда, назло ему, я решилась проглотить несколько ложечек риса; рис показался мне вкусным, и я опустошила всю плошку, оставив на дне лишь какую-то кислую субстанцию, поразившую меня своим запахом. Пока я размышляла, стоит ли мне ее пробовать, из мрака вылетела записочка, извещавшая меня, что на дне лежат «яйца муравьев с острова Ява, страшный яд послушания. Не ешьте!» Стоило мне положить записку на прежнее место, как она моментально исчезла; однако в промелькнувшей во мраке фигуре я успела узнать добрую мадам Жербоски, а потому немедленно отодвинула гадкий соус. Неожиданно вошел барон, и меня словно громом поразило. Бросив взгляд на пустую плошку, он удовлетворенно улыбнулся, сел подле меня и сказал: «Вы ознакомились с моей теорией, и я тешу себя надеждой, что, когда вы глубже ее изучите, вы поймете, что она пребывает в гармонии с природой и свободна от той чепухи и иллюзий, коими прельщают вас с самого детства. Да, сударыня, все имеет физическое начало. Прибегнув в урочное время к моему искусству, самый безобразный мужчина сможет одержать победу даже над Лукрецией. Достаточно лишь дополнить природу и научиться производить впечатление, кое она производит на противоположный пол. Не следует забывать, что понятие красоты условно: в каждой стране оно свое, но и негритянка, и англичанка равно воспламеняются при виде представителей иного пола. В сущности, задача моей методы — искусственным образом возбудить вожделение; пробудите вожделение — и вы пробудите любовь. Именно это я и сделал: элексир Венеры уже струится в ваших венах».
С ужасом я отпрянула от него, но он удержал меня и, прижав к моей груди ладонь, густо посыпанную белым порошком, принялся его втирать, иначе говоря магнетизировать меня. Внезапно я утратила способность двигаться. Тогда он взял меня за руки и повторил свою речь. Когда яд подействовал, я ощутила, как в сердце мое закрадывается волнение, а по всему телу распространяется несказанный жар… Ах, как низко я пала! Кажется, я позволила себе бросить нежный взор в сторону этого негодяя; он же, нисколько не удивленный успехом своим, улыбнулся и еще ближе придвинулся ко мне. «Возбуждение нарастает, ваше чело пылает, — шептал он. — Флюиды, исходящие от порошка, возбуждают ваше воображение, и я уверен, что вы грезите только о любви. Но сам я пока намерен сохранять спокойствие».
Столь неожиданная дерзость помогла мне взять себя в руки; издав исступленный крик, я попыталась вырваться из его объятий. Тогда барон бесстыдно положил руку мне на грудь, и вновь неизъяснимое волнение повергло меня в истому, описать которую я не в силах. О, какой позор! Какое унижение рода человеческого! Увы, приходится признать, объятия барона показались мне необычайно приятными, прошлое мгновенно забылось, и я погрузилась в сладострастные мечты, в которых престарелый уродливый барон предстал передо мной в волшебном ореоле красоты и очарования юности! Казалось, Ольниц наслаждался, ловя мои взгляды, столь отличные от тех, кои я бросала в его сторону накануне; затем, похотливо обозрев мою грудь, он отвел глаза и произнес: «Я не хочу быть обязанным исключительно исступлению вашему; завтра мы снова увидимся. Сейчас мне надо успокоиться. Поэтому я лишь высосу холод из ваших прелестных ножек». Не дав мне опомниться, он сдернул с меня чулок, прижался губами к ноге моей и, осыпая сверху донизу поцелуями, неожиданно алчно впился в нее зубами, скусив, однако, всего лишь небольшой кусочек кожи. С непередаваемым восторгом он поместил свою добычу в маленький золотой кубок с тонкими стенками, поднес кубок к огню спиртовки и, дождавшись когда кусочек обуглится, проглотил его. «Долой предрассудок! — хладнокровно изрек он, обращаясь ко мне. — Артемисия[2] выпила пепел своего супруга, и у вас ее поступок вызывает восхищение. Следуя ее примеру, я отождествляю себя с вами и таким образом усиливаю ваше влечение. Ваши же страхи порождены смехотворными софизмами, принятыми на веру простонародьем и забавляющими философов».
