Мелита, пораженная увиденным, начала восхищаться совершенно искренне и потеряла всякое желание строить козни Тремикуру. Поскольку она привыкла жить, не ведая ни кокетства, ни любовников, то время, что другие женщины тратят на любовь и обман, она потратила на образование и действительно обладала вкусом и знаниями; она с первого взгляда сумела оценить талант известных художников, они сами были обязаны своим бессмертием ее уважению к своим шедеврам, которыми иные женщины подчас не позволяют себе наслаждаться в силу пристрастия к пустякам. Она похвалила легкость резца изобретательного Пино[9], руководившего скульптурными работами; восхитилась талантами Дандрийона[10], который употребил всю свою ловкость, чтобы подчеркнуть неуловимое изящество столярной работы и скульптуры; но более всего — забыв о том, каким необоримым искушениям она подвергается и давая Тремикуру повод для тщеславия, — она расточала ему похвалы, которые, впрочем, его вкус и выбор вполне заслуживали.
— Вот это мне нравится, — сказала она ему, — вот как надо пользоваться преимуществами большого состояния. Это уже не маленький домик, это храм гения и вкуса…
— Таким должно быть прибежище любви, — сказал он ей нежно. — Не зная того бога, который мог бы совершить для вас и другие чудеса, вы тем не менее чувствуете, что, для того чтобы его вдохновить, необходимо, по меньшей мере, быть вдохновленной им…
— Я думаю так же, как и вы, — продолжила она, — но почему же тогда другие маленькие домики, как я слышала, обнаруживают столь дурной вкус?
— Это потому, что их владельцы испытывают желание не любя, — отвечал он. — И еще потому, что амур не способствовал тому, чтобы вы явились вместе с ними в их домик.
Мелита слушала и могла бы слушать еще, если бы прикосновение губ к ее руке не дало ей понять, что Тремикур приехал сюда, чтобы получить компенсацию за все те любезности, которые он намерен расточать. Она встала, чтобы посмотреть другие комнаты. Маркиз, видевший, насколько она была тронута красотами одной лишь залы, и имевший возможность показать кое-что получше, надеялся, что более трогательные предметы взволнуют ее еще сильнее, и потому не помешал ей отправиться навстречу своей судьбе. Он подал ей руку, и они вошли в спальню, расположенную справа.
Это была комната квадратной формы со срезанными углами; кровать из светло-желтого набивного пекина[11], пестрящего различными цветами, словно сокрылась в нише, расположенной напротив одного из оконных проемов, выходивших в сад. В четырех углах комнаты не забыли поместить и зеркала. Завершенность спальне придавал арочный свод, на котором в круглой рамке размещалась картина, где Пьер[12] с присущим ему искусством изобразил Геркулеса в объятиях Морфея, разбуженного Амуром. Обивка комнаты была нежно-желтого цвета; паркет был выполнен в технике маркетри из дерева амаранта и кедра, в отделке использован темно-синий мрамор с белыми прожилками. На мраморных столах, имевших форму консолей и размещенных под четырьмя зеркалами, располагались изящные бронзовые и фарфоровые статуэтки, тщательно и безошибочно подобранные; наконец, красивая мебель различных форм, в наивысшей степени отвечавшая тем идеям, которые в этом доме находили выражение повсюду, заставляла и самые холодные умы хоть немного почувствовать то сладострастие, которое она предвещала.
Мелита не осмеливалась больше ничего хвалить; она даже начала бояться что-либо чувствовать. Она произнесла всего лишь несколько слов, и Тремикуру это могло бы показаться досадным; но он наблюдал за ней, и взгляд его был проницательным; он даже поблагодарил бы ее за молчание, если бы не знал, что выражение признательности может стать оплошностью, поскольку женщина легко отрекается от идей, за которые ее благодарят. Она вошла в следующую комнату, где ее ожидала новая ловушка. Это был будуар, о назначении которого излишне говорить той, которая в него вошла, поскольку ум и сердце догадываются о том сообща. Все стены в нем были покрыты зеркалами, а их стыки замаскированы стволами искусственных деревьев, впрочем, вырезанных из натурального дерева, сгруппированных между собой и покрытых листьями с удивительным искусством. Деревья эти были расположены в шахматном порядке и усыпаны цветами, от них отходили жирандоли, отбрасывающие на зеркала свет, интенсивность которого постоянно менялась благодаря газовой ткани большей или меньшей плотности, натянутой в глубине комнаты на их прозрачные поверхности. Магия здесь так хорошо сочеталась с оптическим воздействием, что казалось, будто находишься в естественной роще, освещенной при помощи искусства. Ниша, в которой находилась оттоманка, род ложа для отдыха, опирающаяся на паркет из розового дерева с фигурными вставками, была дополнительно украшена золотисто-зеленой бахромой и убрана подушками разного размера. Все обрамление этой ниши и потолок также были покрыты зеркалами; наконец, цвет дерева и скульптуры сочетается с тем, что они изображали; и опять здесь краски наносил Дандрийон[13], сделав так, чтобы она источала запах фиалки, жасмина и розы. Все это убранство помещалось за тонкой перегородкой; вдоль нее шел довольно обширный коридор, в котором маркиз разместил музыкантов.
Мелита пришла в экстаз. Вот уже четверть часа она обозревала этот будуар, уста ее были немы, но сердце не молчало; оно втайне роптало на тех мужчин, что используют всевозможные таланты, дабы высказать чувство, на которое они столь мало способны. Она сделала на этот счет мудрейшие умозаключения, но то были, так сказать, тайны, которые разум прячет в самой глубине сердца и которые должны вскоре там затеряться. Тремикур искал их там своими пронзительными глазами и разрушал своими вздохами. Он больше не походил на человека, которого она могла упрекать в этом чудовищном противоречии; Мелита изменила его, и она сделала больше, чем сам Амур. Он молчал, но взгляды его походили на клятвы. Мелита сомневалась в его искренности, но она, по крайней мере, видела, что он умеет хорошо притворяться, и чувствовала, что это опасное искусство может подтолкнуть ее на многое в столь очаровательном месте. Чтобы отвлечься от этой мысли, она несколько отдалилась от него и подошла к одному из зеркал, делая вид, что поправляет шпильку в прическе. Тремикур стал перед зеркалом напротив и благодаря этому ухищрению мог смотреть на нее с еще большей нежностью, не заставляя притом отводить взгляд — получалось, что это была ловушка, которую она расставила самой себе. Мелита сделала еще и это умозаключение и, желая устранить его причину и пребывая по-прежнему в плену иллюзии своего превосходства, начала отпускать насмешки в адрес Тремикура, думая, что в том преуспела.
— Ну, хорошо! — сказала она ему. — Когда же вы наконец перестанете на меня смотреть? В конце концов, это выводит меня из терпения.
Он устремился к ней.
— Итак, вы испытываете ко мне ненависть, — отвечал он. — Ах, маркиза, зачем быть столь несправедливой в отношении человека, которому даже не нужно вам не нравиться, чтобы быть уверенным в своем несчастии…
— Посмотрите, как он скромен! — воскликнула она.
— Да, скромен и несчастен, — продолжал он. — То, что я ощущаю, заставляет меня опасаться, а то, чего я опасаюсь, заставляет меня опасаться вдвойне. Я обожаю вас, но это чувство отнюдь не придает мне уверенности в себе.
Мелита продолжала шутить, но как же неловко скрывала она причину, ее на то подталкивающую! Тремикур взял ее за руку, и она даже не подумала вырвать ее. Он решил, что может позволить себе ее слегка пожать; она выразила свое неудовольствие и поинтересовалась, не хочет ли он ее покалечить.
— Ах! Сударыня! — сказал он, делая вид, что пришел в отчаяние. — Я прошу у вас тысячу раз прощения, я вовсе не думал, что кого-нибудь можно таким образом покалечить.
