Судебная коллегия приговорила Дмитрия Ивановича к 25 годам лишения свободы, он готов отсидеть «от звонка до звонка», так как уверен, что и на свободе без Верки жизни у него не будет.

«У меня и в мыслях не было рожать, когда я узнала, что беременна. От кого — сама не знаю. Вышла из больницы, и со мной истерика случилась. Бабы мои на работе говорят: Рожай для себя, ведь тебе уже за тридцать». А я им в ответ: «Делайте, что хотите, не прокормлю одна». Где мне прокормить, себе на проезд на работу еле хватало, обратно — пешком ходила. Я решила — в роддом сдам, а вы куда хотите, туда и девайте.

Как рожала, я не помню, ад, конечно, да и только. Никаких таких чувств, про какие рассказывают бабы, когда на грудь ребенка уложишь, я не испытала. Кроме боли, ничего не помню, только узнала, что пацан, и отрубилась. Не хотела его и видеть, но врачи сказали, что мальчик очень слаб — 1 кг веса и его необходимо покормить грудью. Ну, ладно, думаю, покормлю пару дней и отдам в детдом.

В тот день, когда меня выписывали, я решила покормить его напоследок. Он не брал грудь, начал плакать. Я подумала, ну и оставайся, дурачок, голодным, но тут он вцепился ручонками и давай с жадностью высасывать из меня молоко. Потом, когда он заснул, меня разобрала тоска. Как подумаю, что он будет без меня жить в детдоме, так и слезы начали капать. Что-то щелкнуло внутри. Завернула я его в пеленки и забрала с собой. Сынишку Иваном назвала, в честь деда, который из рода нашего один порядочным был. Соседи помогали то едой, то вещами.

Вырастили общими усилиями, в первый класс пошел, но в школе его все обижали. А он сдачи никому дать не может, станет в уголок и плачет. А я ему: «Да дай сдачи, сынок!» А он не мог.

Дразнили безотцовщиной, особенно девчонки. В шестом классе вообще худо стало: били его все школьники, кому не лень, ежедневно в классе дежурить заставляли, спортзал после уроков драил, а девчонки, дуры, Дятлом прозвали.

Вот я и решила: соглашусь на предложение Федора, который в школе кочегаром работал, жить с ним совместно — пускай не родной отец, но все же мужик в доме будет, может, и Ивана чему-то научит.

Первое время все шло хорошо. Иван к нему сильно привязался, ходил за ним, как хвостик, помогал на работе, да и дома гвозди с молотком в руки стал брать.

Федор его к футболу приобщил, скворечник научил делать и даже матами обидчиков покрывать.

Иван мой за год сильно изменился, с синяками домой стал приходить, а я радовалась: сдачи научился давать, значит, сможет в жизни за себя постоять.

В девятом классе у сына моего девочка появилась, Ольга. Правда, страшненькая такая, худющая, но добрая и хозяйственная. Дружили они крепко, по субботам в кино ходили, а один раз в месяц я его и на танцы пускала, но, чтобы Федор не знал, — не любил он, когда деньги попусту из дому уходят.

Но через год беда случилась: в школе мальчики решили пошутить, да и отодвинули стул, когда Ольга на вопрос учителя отвечала, а когда на место садилась — упала, сильно отбив себе копчик.

Впоследствии девочку парализовало. Иван от ее постели не отходил, ухаживал за ней, но судьба-злодейка сыграла свою роль — Ольга умерла спустя полгода.

После похорон Ивана как будто подменили: стал угрюмым, злым и полностью замкнулся в себе. Как же мне тогда страшно было. Мне казалось, что вместе с Ольгой умерла его душа, и он, как неприкаянный, не может найти себе место. Как говорят, беда сама не ходит, вот и началась черная полоса нашей жизни. Федор запил. Он в один прекрасный день пошел на работу и… через три дня дружки его появились, говорят: Федор передал, чтоб деньги дала да закусь нехитрую, а он, мол, занят сильно — начальство нагрузило.

Передачку Федору я сама понесла. Захожу в кочегарку, а там Федор пьяный в стельку лежит, да как стал на меня кричать, что без приглашения к нему заявилась. Я психанула, бросила ему под ноги кулек с едой и с пятью рублями и ушла.

За Федором и Иван стал пропадать. Сначала на день из дому уходил, а после и ночью перестал появляться. Чуяло сердце мое беду. Я Ивана и нежно, и с криком спрашивала, где он пропадает, почему мать одну бросил, почему на Федора наплевать? Но тут я ошибалась — именно о Федоре Иван и думал, только тогда я этого не знала, а он молчал, каждый раз придумывая разные истории своих исчезновений.

Я навсегда запомню, как начался август 2002 года. Я устала ждать. Устала ждать, пока Федор выйдет из запоя и вернется к нормальной жизни, а Иван, как и прежде, будет находиться дома, ночами напролет вырезая из дерева различные фигурки.

3 июля постучались в дверь. «Иванушка мой вернулся», — подумала я и с радостью помчалась открывать. Но, открыв эту чертову дверь, я увидела перед собой двух милиционеров. Представились, зашли в дом и одной фразой просто разорвали мое сердце: «Ваш сын Иван сейчас находится в больнице… в тяжелом состоянии, — колотое ранение в грудную клетку».

Как ехала и как зашла в больницу, плохо помню, в глазах мутилось, в ушах звенело, как будто кто-то бил в колокола. В палату меня не пускали четыре часа — Ивану только операцию сделали, сказали: состояние критическое, шансов мало.

Врач один, толстенький такой, видно, знал, что Иванушка не выживет, подошел ко мне и сказал: «Поговорите с сыном, пока он в сознании» и, похлопав меня по плечу, ушел.

Гляжу на него, и сердце кровью обливается. Бледный такой, беззащитный, глаза грустные-грустные, а губы неестественно бледные.

— Прости меня, мать, — сказал мне Иван. — Федора жалко было. Задолжал он Хабарю (это в нашем районе блатной один был) 500 долларов, в карты проиграл, от чего и запил. А я думаю, помогу ему, ведь он так слезно просил меня. Вот и стал к Хабарю ходить — отыгрываться. И 500 долларов за месяц отыграл, да еще 200 заработал, а когда за деньгами пришел — тут-то меня и подрезали.

— Сынок, — зарыдала я.

А когда в себя пришла, Ивана-то в живых не было — умер прямо в моих объятиях.

Не думала я, когда рожала, что ради сына готова на все. А оказалось — готова. Помчалась я, как фурия, в кочегарку.

Захожу, а Федор пьяный на полу спит. Схватила канистру с бензином, облила его… в общем — сгорел он заживо.

И не жалею я, что так поступила, собакам — собачья смерть. Жалею только о том, что сына в детдом не сдала, так, как хотела, — жил бы он сейчас, а не хоронила молодым пацаненком. На похороны меня менты в наручниках повезли, но и на том им спасибо.

Вот такая моя история, бабы, пятнадцать лет мне дали, три уже отсидела».

— Отбой! — послышался громкий голос «смотрящей», в камере вырубился свет, и заключенные женщины легли на нары, продолжая вполголоса рассказывать свои жизненные истории, наполненные болью, страданием и скорбью.

Ю. А. Афанасьев был неплохим предпринимателем с множеством различных идей и больших планов на будущее. Он все тщательно планировал, придерживался установленного плана, но имел один большой недостаток — любил эксплуатировать людей за мелкий грош.

Когда Афанасьев в 1996 году загорелся идеей поставить свою торговую точку, он решил обратиться за помощью к своим знакомым строителям. Он предложил им заняться строительством торговой точки малой архитектурной формы в поселке Черноморка под Одессой. Василий Юрьевич Головлич и Виталий Александрович Попов отлично знали скупую натуру своего знакомого Афанасьева и за строительство торговой точки стали требовать деньги наперед. Афанасьев стал божиться, что на данный момент деньги у него все в товаре, но он непременно рассчитается, когда работа будет выполнена. Не имея на данный момент других предложений по строительству, Головлич и Попов все же согласились на условия, надеясь на то, что они с работодателем знакомы уже давно. Строительство началось. Рабочие работали на совесть и торговую точку сдали «под ключ» в назначенный срок. Афанасьев принял работу, оценил ее по достоинству, но с деньгами расстаться никак не мог.