— Они все ошибаются, я не позволю тебе умереть. Нам умереть, — поправилась я и зашептала, горячо обнимая его. — Пожалуйста, Вирт, держись. Прошу тебя. Ты же такой сильный. Ты же вытащил меня из‑за Грани. Что тебе стоит еще раз сделать это? Если ты заблудился и не знаешь куда идти, иди на мой голос. Я всю ночь буду говорить с тобой, только не уходи. Не оставляй меня одну. Я знаю, ты очень хороший, а я была такая дура и обижала тебя, говорила, что хочу, чтобы ты разорвал нашу связь. Ты же не поверил мне, ведь правда? Только не разрывай связь, прошу тебя. Если ты так далеко ушел, что не можешь уже вернуться, разреши мне уйти с тобой. Я не испугаюсь. Я пойду даже туда, только бы быть вместе с тобой. У меня никого нет ближе и роднее тебя. И никто мне не нужен кроме тебя. Не оставляй меня тут одну. Пожалуйста.

Свечка догорела и погасла, а я все говорила и говорила. Рассказывала о чём угодно, о своем детстве, о мастере Туре, о змее Куног, о том, как боялась его, как перестала бояться. Рассказывала даже о самом сокровенном, о том, что чувствовала в нашу единственную ночь, и как хочу испытать это снова.

Я наверное за всю жизнь столько не говорила, как в эту ночь.

Время перевалило за полночь, а я не замолкала, только прислушивалась к тому, как он дышит, и проверяла, не увеличилась ли чернота на ноге. Поначалу дыхание его было действительно очень тяжелым, и нога в месте укуса и на ладонь вокруг была просто ледяная. Но где‑то после полуночи мне показалось, что дыхание его стало не такое хриплое, а нога немного потеплела. Встала с лавки и зажгла лучину. Чернота вокруг раны пусть на миллиметр, но уменьшилась.

Какое же это было счастье. Я сползла на пол и заревела, как белуга, уткнувшись головой ему в живот.

Такого холода Вирт не испытывал, даже когда тонул зимой в ледяном водопаде в Хрустальных горах. Обжигающий лед, заставляющий скручиваться все внутри и орать до рвоты, до боли в горле.

Ледяная вода была повсюду, забилась в ноздри, в рот, в уши, сковала руки и ноги и несла его куда‑то с сумасшедшей скоростью, не позволяя хотя бы на секунду вынырнуть и перевести дух. Перед глазами мелькали странные картины, пугающие и одновременно притягивающие. Чаще других мелькало лицо какой‑то девушки — единственное светлое пятно в этом кошмаре, но хватало и других картин, среди которых особенно страшной была перекошенная морда какого‑то жуткого симбионта зверя и человека, высасывающего из него кровь, а вместе с ней и Магию. А еще прийти в себя не позволяла чудовищно — адская боль в ноге. Боль была такая, что если бы он мог, я бы отгрыз себе ногу к чёрту.

А потом ко льду добавилось пламя, и это был уже Ад.

Он висел над жерлом вулкана, медленно поджариваясь, и думал только об одном. Почему он не падает в него? А потом начал осознавать, что не падает только по одной причине — его держит какая‑то светящаяся паутина, сплетенная из тонких, но удивительно крепких нитей. Что он буквально опутан ими. Он попробовал порвать одну, но стоило сделать это, как все другие начали печально звенеть и плакать. И этот плач рвал ему сердце хуже того Адового огня, что горел сейчас внизу.

Что‑то важное было связано с этими нитями. Что‑то настолько важное, что он согласился бы вечно висеть так, только бы они не плакали больше и это пламя их не каснулось. Когда огонь подобрался совсем близко, он испугался, что они обгорят, и снова попытался выпутаться из них, но они не давали ему сделать это, и как живые снова и снова льнули к нему.

— Дурашки, я же ради вас это делаю, — попытался объяснить Вирт, но вдруг почувствовал, как нити напряглись и очень медленно, но с диким упрямством потянули его за собой. Тянули неуверенно, какими‑то рывками, но упорно оттаскивая его от жуткого места. Последний рывок и он с головокружительной скоростью полетел вниз и очнулся.

— Минари! — Вирт открыл глаза и посмотрел на лежащую рядом жену. Она лежала, уткнувшись ему в подмышку, беспокойно вздрагивая и сжимая шершавой ладошкой его руку. Он зажег небольшой магический ночничок, и поднес ее руку к свету. Нежная кожа на ладошке лопнула, обнажая кровавые мозоли. Перевернул вторую руку, и увидел ту же картину. Осторожно размотал на ней полотенце и осмотрел всю с ног до головы. Коленки и локти содраны, щиколотка на правой ноге распухла и посинела.

Он смотрел на нее и с ужасом осознавал, что ей пришлось пережить. Они лежали в чьей‑то бане, а это значило, что ей удалось дотащить его до деревни. Но даже это не заслоняло главное — то, что не зная ничего, и не умея ничего, она все же сумела вернуть его к жизни и вывела из‑за Грани.

Так же осторожно замотав ее в полотенце и притянув к себе, он лег рядом с ней. Всё подождёт до завтра, решил он, сжимая ее израненную ладошку. Им обоим сейчас требовался отдых, и не стоило ее будить даже ради лечения.

На следующее утро проснулась и испуганно вскочила, оборачиваясь к мужу.

Как я могла заснуть, — проклинала себя. Я испуганно дотронулась до него, ожидая всего чего угодно, кроме его сонного.

— Минари, ты уже проснулась?

Судорожно вздохнула и, рыдая, упала ему на грудь. Вирт резко распахнул глаза и не на шутку испугавшись, принялся успокаивать меня, прижимая к себе и гладя по вздрагивающим от рыданий плечам и спине.

— Тихо, моя девочка, тихо. Ну что ты? Все в порядке, я жив, ничего страшного не произошло.

Всхлипнув, я прижалась к его губам и начала лихорадочно целовать, сама не ожидая от себя такой бешеной страсти. Каким‑то образом оказалась под ним и судорожно обхватила его ногами.

Вирт немного поморщился и я, опомнившись, отпрянула и откинула плащ, чтобы осмотреть его бердо.

Чернота ушла, но красный, совсем недавно затянувшийся шрам остался.

— Прости меня, — прижалась к нему губами, и Вирт потянул меня на себя, тоже целуя в ответ, везде, где только мог дотянуться.

Не знаю, куда бы мы так зашли, во всяком случае, его руки уже сжимали мою грудь, а губы скользили по животу, когда внезапные шаги во дворе и громкий стук в дверь нарушили нашу такую тесную радость от встречи.

— Слышь, девка, отзовись! Жива ты, или нет? Магдалена, факел давай.

— Жива, — крикнула я испуганно, вспомнив вчерашнее его: 'Не отзовешься, подпалю'.

— Живы! — крикнул Вирт и Дрон радостно отозвался.

— Господин магистр, счастье‑то, какое! Сейчас, сейчас отворю, — он начал отпирать запор, а я растерянно посмотрела на себя и Вирта, лежащих, в чем мать родила.

— Погоди, не открывай, Дрон, — крикнул Вирт придавливая меня и закрывая от возможных посетителей, — мы сами выйдем.

Дрон на мгновение замолчал, а потом радостно хохотнул.

— Понял, понял, как не понять. Сами, так сами, а щеколдочку я открыл.

Мы вскочили, и Вирт потянулся к развешенной мной на шнурке одежде. Еще мокрая и местами не до конца отстиранная, она мгновенно просохла и стала, как новенькая.

— Заюшка моя, — он по очереди поцеловал мои ладошки, — и ты такими ручками стирала?

Слезы сами собой навернулись на глаза, и я тихонько всхлипнула и потянулась, чтобы обнять его.

— Откуда они? — спросил он, нежно проводя по мозолям и посылая в них целительные импульсы.

— От носилок, ты очень тяжелый, я не могла иначе тебя тянуть.

У Вирта сделались просто страшные глаза, и он с силой притянул меня к себе.

— Я всё уберу, шрамов не будет, — прошептал он, и действительно рукам как‑то сразу стало легче.

Вирт сам натянул на меня рубашку и платье, и застегнул пуговицы, а потом неумело заплел косу и накинул плащ. У него плаща, к сожалению, не оказалось, он остался лежать, привязанный к носилкам, где‑то на просеке.

Мы вышли из бани и Вирт спросил бородача.

— А чего это ты нас в развалюхе этой положил? Помнится в прошлый раз ты мне комнату получше ответ?

— Простите, господин магистр, это все Магда, дура бестолковая. Я ей сразу говорил, что оклемаетесь, а она загрызень, загрызень.

Дрон, выразительно посмотрел на жену.

— А что мне думать оставалось? Загрызни всю ночь выли, полночи в лесу гремело и полыхало, а тут вы. Я сразу поняла, что Вас загрызень цапнул. Вы уж меня простите, господин Вирт, но ежели б не она, — ткнула она в меня пальцем, — мы б Вас уже сожгли, и дожидаться не стали, оклемаетесь или нет.