Ясно, что реформа Клисфена была еще очень далека от того, что спустя пятьдесят лет называли в Греции демокра­тией. Привилегии по имущественному цензу, установленные Солоном, остались в силе и теперь; поэтому впоследствии афинские олигархи ставили себе целью возвращение к кон­ституции Клисфена. Но в свое время эта реформа представ­ляла значительный прогресс и нанесла тяжелый удар кон­сервативной аристократической партии. Последняя не была в состоянии собственными силами бороться с демосом, ко­торым руководил Клисфен, поэтому она прибегла к тому же средству, которое незадолго перед тем употребил Клисфен против Писистратидов, именно обратилась за помощью к Спарте.

Действительно, спартанская олигархия имела полное основание смотреть подозрительно на демократическое раз­витие, которое начало обнаруживаться в только что освобо­жденной Аттике. Царь Клеомен I еще раз предпринял поход в Афины и без труда добился изгнания Клисфена и его глав­ных приверженцев (508 г.); поводом к этому послужило ста­рое обвинение в святотатстве, тяготевшее над Алкмеонидами еще со времени восстания Килона (выше, с.275). Предво­дитель консервативной аристократии Исагор, в качестве первого архонта, стал во главе правительства. Но когда одержавшая верх партия сделала попытку уничтожить и клисфеновскую конституцию, демос восстал: Клеомен и Исагор были заперты в крепости и уже на третий день вы­нуждены капитулировать под условием свободного отступ­ления. Теперь вернулись Клисфен и остальные изгнанники. Ясно было, впрочем, что этим успехом достигнуто очень мало. Если бы Спарта взялась теперь за дело серьезно и пе­реправила через Истм сильное войско, то аттической демо­кратии, казалось, грозила неминуемая гибель. В Греции не у кого было искать помощи; напротив, кроме Спарты, Афины вели в это время войну еще со своим сильным соседом на севере, с Беотийским союзом, из-за Платеи, которая, отло­жившись от Фив, искала и нашла помощь у Афин. Поэтому они обратились к Артафрену, персидскому сатрапу Сард; и когда он в награду за свое содействие потребовал подчине­ния персидскому царю, афинские послы, не задумываясь долго, согласились на его требование — шаг, которому на­род впоследствии отказал в ратификации, когда миновала опасность со стороны Пелопоннеса.

Между тем царь Клеомен собрал войска пелопоннес­ских союзников и двинулся через границу Аттики до Элевсина, а беотийцы и халкидцы в то же время напали на Атти­ку с севера. Но в пелопоннесском лагере не было большого воодушевления к войне, предпринятой для порабощения Афин, и именно сильнейший из союзных городов, Коринф, находившийся тогда в очень хороших отношениях с Афина­ми, отказался от дальнейшего участия в походе. Затем и вто­рой спартанский царь, Дамарат, которому вместе с Клеоменом принадлежало главное начальство над войском, открыто выступил против политики своего товарища по власти. Та­ким образом, армия расстроилась, и Клеомен принужден был вернуться в Спарту без всякого успеха.

Теперь афиняне могли беспрепятственно обратить свое оружие против своих врагов в Средней Греции. На берегу Эврипа беотийцы потерпели полное поражение; еще в тот же самый день победоносное войско перешло на о. Эвбея и одержало решительную победу над халкидцами. Вследствие этого Халкида попала в зависимость от Афин, и часть по­местий халкидской знати была отдана в собственность афин­ским колонистам. Беотийцы же продолжали войну, поддер­живаемые Эгиной, флот которой опустошал берега Аттики. Решительного успеха не добилась ни одна из воюющих сто­рон, и наконец заключен был мир на условиях прежнего владения. Молодая аттическая демократия блистательно до­казала свою жизнеспособность.

Свержением Писистратидов закончился период тирании в самой Греции. В малоазиатских городах тираны держались еще только искусственно, благодаря поддержке персов. Правда, в Сицилии тирания именно в это время достигла высшей точки своего развития; но и здесь ей суждено было пасть уже спустя немного десятилетий. Нация уже переросла монархию, борьба между знатью и гражданством была окон­чена. Но оба эти сословия нашли теперь общего врага в мас­се безземельных, которые добивались участия в государст­венной жизни. Однако в ближайшее время всякие внутрен­ние раздоры отступили на задний план ввиду опасности, ко­торая грозила независимости нации с востока.

Греческому народу выпала на долю счастливая возмож­ность развиваться самобытно, почти не подвергаясь насиль­ственным внешним влияниям, вплоть до достижения полной духовной и политической зрелости. Ни один чужеземный завоеватель не пытался проникнуть в Грецию; а когда сами греки начали распространять свое владычество над острова­ми и побережьями Средиземного моря, они не встречали серьезного сопротивления в варварских обитателях этих стран. Даже финикийцы в первое время везде уступали гре­кам и почти без борьбы предоставили им все торговые окру­га, которые они до тех пор эксплуатировали.

В VI столетии эти обстоятельства начали изменяться. Малоазиатские греческие города подпали под лидийское, Кипр — под египетское владычество; на западе финикийцы сплотились вокруг Карфагена в единое государство, которое вскоре начало наступать на греков. Но только расцвет пер­сидского могущества грозил серьезною опасностью свободе греческой метрополии.

Древние восточные монархии — Мидия, Лидия, Вави­лония, Египет — были одна за другой покорены Киром и Камбизом. Владения персидских царей простирались от Эгейского моря и Большого Сирта до Яксарта и Инда. Это было государство, равного которому мир не видел ни рань­ше, ни впоследствии. Персидская монархия на исходе VI века была не только первой, но и вообще единственной великой державой, наряду с которой существовали только незначительные мелкие государства. Казалось, только от воли персидского царя зависело определить границы своего владычества.

В самом деле, государство располагало почти неисто­щимыми военными силами. Если обширное Иранское плос­когорье и было сравнительно скудно населено, то при своем громадном протяжении (около 3 млн кв. км) оно все-таки имело очень большое абсолютное население. Зато чрезвы­чайно густо были населены плодородные равнины по Ев­фрату и Тигру, Нильская долина и древняя культурная стра­на — Сирия. Царь имел возможность собрать любое количе­ство войска, какое только он мог прокормить. Кроме того, обладание морским побережьем на протяжении от Нила до Геллеспонта доставляло средства, чтобы снаряжать сотни боевых кораблей, во главе которых стоял превосходный флот финикийских торговых городов.

Финансовые силы государства не уступали его военным силам; под скипетром персидского царя были соединены богатейшие страны тогдашнего мира. Наряду с земледелием процветали торговля и промышленность, особенно в запад­ной половине государства; еще греки V столетия смотрели на города вроде Мемфиса, Вавилона, Сузы, Экбатаны с та­ким же удивлением, как средневековые путешественники на Каир или Багдад. Доходы царя простирались при Дарии до 7600 персидских серебряных талантов (около 19 ООО кг золо­та), к которым присоединялись еще значительные натураль­ные повинности. Так как на текущие расходы далеко не тре­бовалось таких крупных сумм, то цари могли накоплять большие богатства. По достоверным известиям, Александр получил в добычу в Сузе 40—50 тыс. а в Персеполе 120 тыс. талантов серебра. Нужно помнить при этом, что Афинская государственная казна к началу Пелопоннесской войны заключала в себе только 6000 талантов, между тем как все доходы Аттического государства около этого време­ни не превышали 600 талантов.

И все эти неисчислимые богатства находились в полном распоряжении одного человека. По сравнению с волей царя не имела никакого значения ни одна другая воля в государ­стве; знатный сатрап, как и простой поденщик — все в оди­наковой степени были рабами царя, все повергались в прах перед своим владыкой — зрелище, наполнявшее глубоким отвращением всякого эллина. Таким образом, политическая сила государства обусловливалась в значительной степени личностью царя.