Рядом с этими говорящими источниками чисто мону­ментальные памятники имеют лишь второстепенное значе­ние. Как уже было сказано, мы в значительной степени обя­заны им нашими сведениями о доисторическом быте Гре­ции; но и для исторических эпох в них содержится немало ценного материала: так, особенно могильные раскопки зна­комят нас с верованиями, нравами и экономическими отно­шениями древних, а изучение городских развалин ставит на твердую почву наши топографические исследования и вво­дит нас в городскую жизнь греков. Но главное значение мо­нументальных памятников состоит все-таки в том, что они дают нам возможность проследить развитие пластических искусств. Наиболее обильны наши источники по истории архитектуры; многие из знаменитейших строений древности вполне или отчасти стоят еще теперь, и даже там, где уцеле­ли лишь немногие обломки, почти всегда возможна идеаль­ная реконструкция всего здания. Впрочем, сохранившийся материал так обширен и так быстро увеличивается благодаря новым раскопкам, что сколько-нибудь удовлетворительной разработки его мы, вероятно, еще не скоро дождемся. — Из скульптурных произведений первоклассных мастеров до нас дошло, напротив, только одно: статуя Гермеса Праксителя, несравненную прелесть которой может, впрочем, вполне оценить только тот, кому удалось посетить развалины олим­пийского святилища. Но мы имеем еще целый ряд произве­дений второстепенных мастеров и множество копий перво­классных произведений, оригиналы которых утрачены; а рельефные украшения храмов еще и нас непосредственно знакомят с характером работы великих художников класси­ческой и эллинской эпох. — Более всех других были под­вержены влиянию времени, вследствие непрочности мате­риала, произведения живописи, и из них, действительно, не сохранилось ни одного, которое древние могли бы назвать выдающимся; до нас дошли лишь картины, изготовленные ремесленным путем для декоративных целей. Однако и то, что сохранилось, дает нам возможность составить себе пред­ставление о ходе развития греческой живописи и понимать указания наших письменных источников. Правда, о степени гениальности знаменитых художников древности мы можем только догадываться.

Таковы дошедшие до нас источники по греческой исто­рии. Этот материал так обширен, что в течение целого сто­летия его не удалось вполне разработать, и есть еще целые области, которых едва коснулось исследование. И все-таки, как скудны наши источники в сравнении с тем, что утрачено или что мы имеем в своем распоряжении для других перио­дов истории! Но было бы слишком опрометчиво из-за этого относиться с пренебрежением к тому, что уцелело, — тем более отчаиваться в возможности всякого истинного позна­ния. Конечно, мы знаем о Гёте несравненно более, чем об Еврипиде, о Наполеоне — чем о Перикле или Александре, о государственном устройстве Венеции — чем о государст­венном устройстве Афин. Но если нам и повсюду остаются неизвестными подробности событий, если мы и принуждены отказаться от надежды раскрыть психологические мотивы, если, наконец, пробелы в наших источниках и очень велики, — основные черты исторического развития греческого на­рода выступают перед нами с достаточной ясностью. Мало того, мы можем видеть их тем отчетливее, что здесь не при­ходится иметь дело с той массой подробностей, которая так часто затрудняет наш взор при изучении более близких нам эпох. История древности похожа на ландшафт, обозревае­мый с вершины горы; мелочи ускользают от взгляда, но тем рельефнее выступают характерные черты. Правда, кто видит движущую силу исторического развития в отдельных лично­стях, в „великих людях", а не в народных массах, стремле­ния которых воплощаются в этих героях, тот пусть лучше не прикасается к древней истории.

Но как бы мы ни относились к этим вопросам, — грече­ская история остается важнейшей страницей в истории чело­вечества. Все то, за что мы еще теперь боремся, — истина, свобода, равенство, — за все это боролись уже греки. Весь путь развития, в середине которого мы теперь находимся, лежит здесь перед нами готовый и законченный; мы видим, как возникает греческая культура, как она расцветает и при­носит плод и как она, в конце концов, умирает, погрузив­шись в мрак умственного и политического деспотизма, — и причины всех этих явлений ясно выступают перед всяким, кто умеет читать книгу истории. И греки боролись не на­прасно. Вся наша новая культура основывается на греческой культуре; грекам мы обязаны всеми благами, которые дела­ют нашу жизнь достойной жизни, — нашей наукой, нашим искусством, идеалами умственной и политической свободы. И эти блага будут существовать даже тогда, когда классиче­ское образование в современном смысле слова исчезнет. Ис­следовать историю такого народа должно было бы быть од­ной из наших важнейших задач, даже если бы ее источники были еще гораздо более скудны. Обязанность историка — проникнуть так далеко, как позволяют находящиеся в его распоряжении средства; там, где этих средств не хватает, он должен покориться необходимости и не переступать границ, поставленных нашему познанию.

Национальная индивидуальность обусловливается глав­ным образом языком[51] Греческий народ начал существовать лишь тогда, когда греческий язык выделился из индогерманского праязыка; поэтому первыми нашими сведениями о греческой истории мы обязаны языку. Его близкое родство с языком индусов, персов, германцев, кельтов, италиков и других народов, которых мы объединяем под общим именем индогерманцев, свидетельствует о том, что предки всех этих народов жили некогда в соседстве друг с другом на неболь­шом пространстве и говорили на одном и том же языке. Это заставляет предполагать — хотя отнюдь еще не доказывает, — что они принадлежали и к одному племени.

Где именно находилась родина исконного индогерманского народа, мы до сих пор не в состоянии определить. Но сравнение языков показывает, что наши предки были бродя­чим или полубродячим пастушеским народом, — а такой образ жизни, конечно, не мог выработаться в покрытых ле­сами горных местностях Южной и Западной Европы. Лишь потребность найти новые пастбища для возрастающего чис­ла стад заставила индогерманцев проникнуть в эти области и захватывать в них все более широкие пространства, пока мо­ре или сопротивление других племен не положили, наконец, предела их наступательному движению. При этом тесная связь между отдельными частями народа неминуемо должна была исчезнуть, различия в языке и нравах становились все более глубокими, и, наконец, народ распался на множество племен, утративших всякое сознание своего прежнего един­ства.

Греки, если судить по данным их языка, сохраняли тес­ную связь с остальными индогерманцами Европы еще и в то время, когда индусы и иранцы уже давно успели отделиться от общего ствола. Но так как страна, которую они занимали в историческое время, лежит на периферии области распро­странения индогерманского языка, то можно с уверенностью сказать, что и они покинули старую родину сравнительно очень рано[52] Первой страной, в которой греки поселились оседло и где они выработали свою национальную индивиду­альность, была, вероятно, Фессалийская долина; отсюда они позже, по мере своего размножения, заселили горные облас­ти на западе и юге, тогда как отлив на север сдерживался напором следовавших за греками других индогерманских племен.

Таким образом, греки оказались запертыми на южной оконечности Балканского полуострова, между Эгейским и Ионическим морями, до линии, идущей от Олимпа к Акрокеравнским горам, т.е. до 40° с.ш. Эта страна занимает около 70—75 тыс. кв. км и, следовательно, по величине приблизи­тельно равна Баварии и почти в два раза больше Швейцарии или Силезии. Она представляет плоскогорье, круто спус­кающееся к Средиземному морю; высшая горная вершина, которая именно благодаря этому сделалась в мифологии ме­стопребыванием богов, — Олимп, на севере Фессалии — достигает высоты почти в 3000 м, а многие другие горы воз­вышаются более чем на 2000 м; таковы горные системы Пинд и Парнас в Средней Греции, Киллене и Тайгет в Пело­поннесе. Между цепями гор остается место обыкновенно лишь для тесных долин или узких низменностей у устьев рек; единственной значительной долиной полуострова явля­ется окруженный горами бассейн Фессалийского Пенея. Зато море и суша перерезывают здесь друг друга, как нигде на земном шаре; если исключить область Пинда, то на всем по­луострове не найдется ни одного пункта, который отстоял бы от берега более чем на 60 км, и с каждой высокой горы видно открытое море. Вследствие этого не могли образо­ваться крупные реки; даже большая часть ручьев совершен­но высыхает в период летнего бездождья, так что мы легко можем понять изречение греческого поэта, что вода есть лучшая из всех вещей. Таким образом, почва малопригодна для земледелия и только при упорном труде может прокор­мить население; такова в особенности менее плодородная восточная половина полуострова у Эгейского моря, где мес­та, пригодные для обработки, кажутся оазисами среди об­ширной каменистой пустыни. Но по красоте видов Греция может поспорить даже с прибрежьями Средиземного моря; благородные контуры гор, склоны скал, лишенные расти­тельности, мрачная зелень хвойных лесов, белая снежная пелена, которая большую часть года покрывает высокие го­ры, и далеко внизу синяя гладь моря, и блеск южного солн­ца, разлитый над всеми этими красотами, — все вместе со­ставляет очаровательную картину, которая неизгладимо за­печатлевается в душе зрителя.