Так было достигнуто мнимое подобие прагматизма в истории первобытной Греции; и если по отдельным вопро­сам уже в древности не было недостатка в сомнениях, то в общем греки смотрели на эту систему как на историческую истину. Мало того, в главных чертах ее и теперь еще препо­дают как истину. Вот почему традиционную историю грече­ской древности нельзя было обойти и здесь.

Арена первобытной истории греков ограничивалась главным образом странами, расположенными вокруг Эгей­ского моря. Но уже в то время, когда складывались великие эпопеи, географический горизонт стал постепенно расши­ряться. В одной из позднейших песен „Илиады" упоминают­ся египетские Фивы; песни о странствованиях Одиссея упо­минают о киммерийцах, исконных обитателях северного по­бережья Черного моря, и о светлых летних ночах на севере, о которых греки могли узнать только на этом берегу; „Телемахия" знает, наряду с Египтом, и Ливию, а позднейшие пес­ни „Одиссеи" обнаруживают знакомство с сикелами и стра­ной Сиканией. Ни одно предание не сохранило имен смель­чаков, впервые решившихся выйти в открытое море, которое фантазия населила всевозможными чудовищами и сказоч­ными существами и которое на самом деле таило в себе не­мало ужасов и опасностей; но их подвиги продолжали жить в песнях о походе аргонавтов и о возвращении героев из-под Трои.

За открытием новых земель вскоре последовала колони­зация. Некогда, в седую старину, недостаток земли заставил греков уйти на острова Эгейского моря и на западное побе­режье Малой Азии; теперь эти области были заняты, и кому на родине становилось слишком тесно, тот принужден был переселяться в более отдаленные края. При этом в первое время торговые интересы еще вовсе не принимались во вни­мание уже по той причине, что в Греции еще не существова­ло промышленности, которая работала бы для вывоза. Иска­ли плодородных стран; а были ли вблизи хорошие гавани, это имело второстепенное значение. Поэтому первым делом поселенцев быдо — поделить между собой землю; еще в на­чале V века сиракузские старожилы называли себя надельниками. В этом заключается основное различие между греческой и финикийской колонизацией: каждое финикийское поселение было прежде всего торговой факторией, которая при благоприятных условиях могла развиться в земледель­ческую колонию; греческие поселения были с самого начала земледельческими колониями, из которых, правда, многие с течением времени стали крупными торговыми пунктами.

Древнейшая колонизация этого периода все еще напо­минала беспорядочное движение тех переселенцев, которые некогда хлынули на острова и берега Малой Азии; таковы, например, поселения ахейцев и локрийцев на юге Италии. Но по мере того, как греки направлялись все в более и более отдаленные страны, колонизация должна была принять дру­гой характер. В самом деле, плавание по лишенному остро­вов западному морю, и в особенности путь в Ливию и по бурному Черному морю, требовали опытности в морском деле, которою не обладали жители земледельческих при­брежных областей греческого полуострова, — а они-то и основывали до сих пор поселения за морем. Поэтому Атти­ка, Беотия, Арголида перестали теперь принимать прямое участие в колонизационном движении. Их место заняли го­рода, которые или совсем еще не упоминаются у Гомера, или только мимоходом, но которые, благодаря своему вы­годному положению, стали средоточиями морской торговли: Халкида и Эретрия у пролива Эврипа, который представляет наиболее удобный путь для сообщения между Грецией и Фессалией; Мегара и Коринф на Истме, где оба моря, омы­вающие Грецию, отделены друг от друга несколькими кило­метрами; Родос, Лесбос и другие острова Эгейского моря; наконец, прибрежные города Ионии, особенно Милет. Это не значит, что все колонисты, вышедшие отсюда, чтобы в далеких странах найти себе новую отчизну, были в самом деле жителями этих городов. Эти города служили лишь сборными пунктами, куда стекались выходцы из окрестных областей — все те, кто не мог найти себе пропитания на ро­дине, или кого в чужой край гнала жажда приключений или недовольство политическим строем. Однако, города, из ко­торых исходила колонизация, брали на себя организацию этого предприятия: они давали руководителей и поставляли корабли, и их учреждения служили образцом для колоний.

Но раз колония была основана, она обыкновенно стано­вилась в совершенно независимые отношения к своей мет­рополии. Отношения были такие же, какие, по греческому закону, существовали между отцом и взрослым сыном; гра­жданину метрополии оказывали в колонии всевозможные почести, а колония, в свою очередь, могла рассчитывать на то, что во всех тяжелых обстоятельствах найдет помощь в метрополии. Что колония находилась в особенно оживлен­ных сношениях с метрополией, — это разумеется само со­бой; и с течением времени колонии становились для метро­полии самыми надежными оплотами ее торговли и самыми лучшими рынками для произведений ее промышленности.

Таким образом, воспоминание об этой связи сохраня­лось до позднего времени. Но ближайшие обстоятельства, которыми сопровождалось основание колоний, возникших ранее VI века, окутаны мраком сказаний. Исторических за­писей в это время еще совсем не было, и дошедшие до нас даты основания колоний почти все добыты посредством сче­та поколений или путем еще более шатких соображений. Такого рода известия могут дать нам только самые общие указания и должны быть в каждом отдельном случае сопос­тавляемы с прочим содержанием традиции. Одно не подле­жит сомнению, — что в первую половину VII века колони­зация южного побережья Фракии была в полном ходу и гре­ки уже заселили также берега Тарентского залива.

Ни одна страна не представляла столько благоприятных условий для греческой колонизации, как берега Италии и Сицилии по ту сторону Ионического моря. Находясь на од­ной широте с метрополией, эти страны обладали климатом, который был совершенно сходен с греческим; только зима здесь еще несколько мягче, а лето менее тягостно, чем у Эгейского моря. Девственная почва береговых равнин и речных долин отличалась баснословным плодородием, а густой высокий лес, покрывавший горы, давал отличный материал для постройки кораблей. К тому же и поездка туда, даже при очень примитивном состоянии мореплавания, не представляла каких-либо серьезных трудностей, так как вос­точная оконечность Япигии отделяется от Акрокеравнского (Керавнского) мыса в Эпире расстоянием в 75 км, и в ясную погоду с одного берега виден противоположный.

И действительно, сношения между обоими берегами развились очень рано. В Мессапии найдены были черепки ваз микенского стиля, а некрополи доэллинской эпохи в Восточной Сицилии свидетельствуют о культуре, которая отчасти стоит под влиянием микенской. Кажется даже, что еще в доисторическую эпоху происходили переселения с Балканского полуострова в Италию по Отрантской дороге. По крайней мере, есть указания на то, что некогда на запад­ном берегу Тарентского залива жили хоны; наконец, тожде­ство имени этого народа с именем эпирских хаонов, живших у Акрокеравнского мыса, едва ли случайно. Может быть, именно поэтому италийцы называли эллинов греками; а гре­ки, по преданию — эпирское племя, которое, впрочем, в ис­торическую эпоху было забыто.

Как бы то ни было, во всяком случае в течение VIII и уже никак не позже начала VII века, эллины завладели вос­точным побережьем теперешней Калабрии. Новые поселен­цы сами называли себя ахейцами и считали себя потомками пелопоннесских ахейцев. И действительно, их язык очень родствен с арголидским наречием, а могучий Кратис, при­нимающий в себя воды с северного склона Силы и несущий их в Ионическое море, получил свое имя от одной из рек, орошающих пелопоннесскую Ахею. С этого времени ита­лийские хоны исчезают из истории; вероятно, они слились с ахейцами в один народ.

Новая родина названа была по имени одного рано ис­чезнувшего туземного племени Италией, и это имя потом постепенно распространилось на весь полуостров до самых Альп. В этой обширной стране грекам открылось безгранич­ное поле деятельности, и сознание этого выразилось в назва­нии „Великая Греция", которым приблизительно в VI веке начали обозначать колонии по ту сторону Ионического мо­ря, в противоположность к тесноте, какая ощущалась в мет­рополии благодаря чрезмерной густоте ее населения. Если даже это и было сильным преувеличением, то оно в извест­ном смысле было оправдано блестящим развитием ахейских поселений. Весь берег Тарентского залива покрылся коль­цом цветущих городов: на севере, у устья Брадана, Метапонтий, красноречивой эмблемой которого был ржаной колос в его гербе; затем Сирис в плодородной низменности у устья реки того же имени, казавшийся поэту Архилоху идеалом колонии; далее к югу, где Кратис впадает в море, — Сибарис, богатство и роскошь которого скоро вошли в послови­цу. С Сибарисом соперничал Кротон, вблизи Лацинского мыса, на вершине которого новые поселенцы воздвигнули храм царице неба Гере, — храм, сделавшийся главной свя­тыней италийских греков. От этого здания до сих пор сохра­нилась колонна, которая высоко поднимается над синими водами Ионического моря, служа маяком для кораблей. На­конец, еще южнее, у мыса Стило, находилось последнее из ахейских поселений, Кавлония.