Таково было положение дел в Элладе, когда Афины предприняли тот роковой поход против Сицилии, которому суждено было в самой Греции произвести перетасовку всех политических сил и который, наконец, дал возможность пе­лопоннесцам осуществить давно намеченную ими цель — уничтожить Афинскую державу и вместе с ней демократию. Но прежде, чем перейти к этим событиям, мы должны рас­смотреть работу тех духовных сил, которые подготовили почву для этого переворота.

В эпоху Персидских войн первое место в ряду общест­венных интересов все еще занимали поэзия и пластическое искусство; к ним обращался каждый, кто чувствовал в себе призвание к духовному творчеству. Работа VI столетия уст­ранила главнейшие технические трудности и порвала те узы традиционализма, которые до тех пор задерживали развитие художественной деятельности. Теперь ее путь был свободен; а экономический расцвет, в течение продолжительного пе­риода мира, который следовал за Персидской войной, дал возможность как государствам, так и частным лицам тратить на художественные цели более чем когда бы то ни было раньше. Таким образом, все условия благоприятствовали тому, чтобы искусство достигло в эту эпоху такого расцвета, какой уже более не повторялся в истории человечества. Произведения этого периода, даже в тех скудных обломках, в которых они дошли до нас, служат для нас неиссякаемым источником эстетического наслаждения; они представляют прочную и непоколебимую основу, на которой зиждется по­эзия и пластическое искусство всех позднейших времен. Та­ким образом, эпоха Перикла является нашему духовному взору в светлом ореоле золотого века.

Наиболее благоприятную почву для своего развития ху­дожественная деятельность нашла в тех двух городах, кото­рые благодаря борьбе с варварами сделались средоточиями могущественных держав, — в Афинах и Сиракузах; наряду с ними — также в Арголиде, достигшей цветущего состояния благодаря торговле и промышленности. Напротив, Спарта, которая до Персидских войн была любимым местопребыва­нием муз, теперь отошла на задний план; борьба с револю­цией заставила это государство оградить себя китайской стеной от всяких новых течений в области мысли и в то же время изо всех сил стремиться к сохранению старины. Ази­атская Греция также отстала в этом отношении от метропо­лии и западных колоний — отчасти вследствие экономиче­ской катастрофы после неудавшегося восстания против Дария, от которой она лишь медленно оправлялась, отчасти и главным образом потому, что ее лучших людей уже начала привлекать только что народившаяся наука. Потому что по своему духовному развитию Иония все еще стояла на полве­ка впереди остальной Греции.

Афины уже во время господства Писистратидов сдела­лись центром умственной жизни греческого народа. Здесь жили в эту эпоху Jlac из Гермионы и Симонид из Кеоса (ок. 558—468 гг.), основатели эллинской классической музыки. Достойным преемником их был ученик Ласа, фиванец Пиндар (520—440 гг.). Этим художникам обязана своим совер­шенством хоровая поэзия. Изящество языка, обилие глубо­ких идей, красота ритмов и искусная инструментовка соеди­нились в их произведениях в одно гармоническое целое, ка­кого еще не видел свет и которое вызывало безграничное удивление в современниках. Многочисленные внешние зна­ки отличия и щедрое материальное вознаграждение выпада­ли на долю поэтов: куда бы они ни приходили, им везде был готов радушный прием, и самые знатные люди нации напе­рерыв добивались чести быть воспетыми в их песнях. А Си­монид, благодаря своим близким отношениям ко дворам сиракузского и акрагантского тиранов, имел даже возмож­ность влиять на политические дела и однажды избавил Си­цилию от грозившей ей войны.

Таким образом, греческая лирика достигла высшего рас­цвета, какой был возможен для нее в эту эпоху. И, может быть, Пиндар со своими вычурными ритмами и темным язы­ком, который делал текст при музыкальном исполнении поч­ти непонятным для слушателей, уже переступил надлежа­щую границу. К тому же большая часть его стихотворений была написана по заказу — по столько-то сот драхм за пес­ню; откуда же могло явиться здесь поэтическое вдохнове­ние? Эпоха Персидских войн создала еще целый ряд талант­ливых поэтов в таком же роде, например, родосца Тимокреона и племянника Симонида, Бакхилида; но ни один из них не сравнился с великими художниками предшествующей эпохи. Около середины V столетия хоровая лирика в духе Симонида и Пиндара вообще пришла в упадок, отчасти под влиянием демократического направления эпохи, которое шокировала хвалебная песнь в честь отдельной личности и которое заставило искусство обратиться к служению всему обществу.

Таким образом, при своем дальнейшем развитии грече­ская поэзия и музыка вступили в связь с культом. Исходной точкой здесь был дифирамб, хоровая песнь, которую пели в праздники Диониса в честь этого бога. Великие музыканты конца VI и начала V века, JIac, Симонид и Пиндар, писали и клали на музыку тексты для таких представлений; однако мы совершенно лишены возможности составить себе поня­тие о сущности этого рода поэзии, так как от той эпохи не уцелело ни одного сколько-нибудь значительного отрывка дифирамба. По-видимому, предводитель хора декламировал отрывок из мифа о Дионисе, а хор пением и танцами выра­жал свои чувства по поводу слышанного.

От дифирамба оставался один шаг к драме. Предводи­тель хора был противопоставлен хору как актер, и таким об­разом сделалось возможным представление, которое, конеч­но, соответствовало характеру сатиров, составлявших хор. Эта так называемая сатирическая драма возникла в городах, расположенных на Истме, — прежде всего в Сикионе, кото­рый с древних времен был одним из главных мест поклоне­ния Дионису; здесь около конца VI столетия жил первый великий представитель ее, Пратин из Флиунта.

Преобразование этих фарсов в серьезную драму про­изошло в Аттике и приписывается сказанием Феспису из округа Икарии, где также процветал культ Диониса. Первые пьесы такого рода он исполнил, по преданию, при Писистрате, в 534 г., на учрежденном незадолго до того празднестве Больших Дионисий в Афинах. Сюжеты заимствовались из героических сказаний, на которые народ смотрел как на ис­торию; в этом смысле Эсхил и назвал свои пьесы крохами со стола Гомера. Несколько позже, под впечатлением потря­сающих событий Персидских войн, была сделана попытка выводить на сцену также случаи из современной истории, — впервые, вероятно, Фринихом в его „Падении Милета"; од­нако этот ложный прием вскоре был оставлен. Хор, конечно, перестал теперь маскироваться сатирами; удержалось только название — песнь козлов, трагедия. Лирические партии компонировались большею частью по образцу Стесихора, а текст писался тем самым смешанным из эпического и до­рийского наречий языком, которым со времени Стесихора пользовалась вся хоровая лирика; напротив, диалог писался трохеическими тетраметрами и ямбическими триметрами, которые впервые ввел в употребление Архилох, и на родном аттическом языке. Но вначале центр тяжести пьесы лежал всецело в песнях и танцах хора, наряду с которыми дейст­вию уделялось лишь незначительное место, так как хору противопоставлялся только один актер. Однако уже рано стали вводить и второго актера, благодаря чему сделался возможным диалог без участия хора; и уже Эсхил в своих последних пьесах выводил трех актеров — число, которое впоследствии осталось обязательным для греческой траге­дии. Поэтому хоровые партии все более и более уступали место диалогу и превратились, наконец, в музыкальные вставки, не имеющие прямого отношения к ходу действия. С течением времени стали также все шире пользоваться соло и дуэтами актеров; тем не менее античная трагедия никогда не решилась совершенно сбросить с себя узы хора.

Первый великий представитель трагедии — Эсхил (ок. 525—456 гг.) из аттического дема Элевсина. Он был совре­менником Персидских войн, и в его пьесах отражается ми­ровоззрение того поколения, которое сражалось при Мара­фоне и Саламине. У него все возвышенно и торжественно; поэт проводит перед нашими глазами существа из высшего мира; мы удивляемся им, но они слишком далеки от нас, чтобы мы могли принимать в их судьбе действительное уча­стие. Действие растянуто уже благодаря бесконечным хорам с их напыщенным и часто до непонятности вычурным пото­ком слов, которого не выносило уже ближайшее поколение. Поэтому Эсхил был принужден делить каждый из служив­ших ему сюжетами мифов на три пьесы (так называемая трилогия), которые давались одна за другой и заканчивались сатирической драмой. Но внимание публики не выносило такого большого напряжения, и хотя впоследствии обычай, по которому каждый поэт выступал сразу с тремя трагедия­ми и одной сатирической драмой, остался в силе, но у пре­емников Эсхила между этими пьесами не было никакой внутренней связи.