Теперь Спарта считала своевременным выйти из того выжидательного положения, которое она занимала до сих пор. Как только власть в Афинах перешла к новому прави­тельству, в середине лета 418 г., царь Агис II двинулся во главе всего лакедемонского ополчения в Аркадию, увеличил здесь свое войско союзными отрядами, посредством искус­ного маневра обошел позицию аргосцев и их пелопоннес­ских союзников при Мефидрии и в Флиунте соединился с беотийцами и войсками союзных городов Коринфского пе­решейка. Он имел теперь под своим начальством около 20 тыс. гоплитов и далеко превосходил неприятеля как чис­ленностью, так и качеством своего войска. Но укрепленную позицию аргосцев на вершине прохода, через который ведет дорога из Немей в Аргос, невозможно было взять нападени­ем с фронта; поэтому Агис, поручив беотийцам следить за врагом, сам с лакедемонянами и аркадцами двинулся из Флиунта, перешел по неприступным тропинкам через гору и долиной Инаха спустился на Аргосскую равнину. Он нахо­дился теперь в тылу неприятеля, и это заставило аргосцев покинуть Немейский проход; но так как беотийцы не пре­следовали противника, то Агис оказался между стенами Ар­госа и аргосским войском в такой опасности, что счел нуж­ным заключить с аргосским стратегом Фрасиллом переми­рие на четыре месяца и под его защитой удалиться из Аргосской области. Оба войска были очень недовольны этим ис­ходом дела, так как на обеих сторонах были уверены в побе­де; аргосцы едва не забросали Фрасилла камнями и пригово­рили его к лишению имущества, а в Спарте Агис лишь с трудом избег тяжелого наказания.

Только теперь, когда все было кончено, высадились у Аргоса 1000 афинских гоплитов и 300 всадников под на­чальством стратегов JIaxeca и Никострата. Но чтобы по воз­можности ослабить дурное впечатление, которое должна была произвести в Аргосе эта медлительность, к войску при­командировали в качестве посла Алкивиада, как человека, который до сих пор вел все переговоры с Аргосом и пользо­вался там большими симпатиями. Это был опасный выбор; Алкивиад превысил данные ему полномочия и начал дейст­вовать на собственный риск. Под его влиянием союзники, не обращая внимания на только что заключенное перемирие, перешли к энергичным наступательным действиям против лакедемонских союзников в Аркадии, и афинские стратеги тем менее могли уклониться от участия в их предриятии, что в план действия не входило нападение непосредственно на спартанскую территорию. И действительно, Орхомен после непродолжительной осады вынужден был присоединиться к Аргосу. Между тем элейцы потребовали, чтобы войска были двинуты к Лепрею, и когда их предложение не было приня­то, 3000 выставленных ими гоплитов покинули союзное войско и вернулись домой. Этот раскол имел роковое значе­ние для дела союзников. Лакедемоняне, при известии о взя­тии Орхомена, выступили в поход со всем своим войском, соединились с отрядами Тегеи и остальных южно-аркадских округов и двинулись к Мантинее. На равнине, под стенами этого города, дано было сражение, величайшее из всех, ка­кие происходили между греками в течение долгого времени. Оба войска были, вероятно, по количеству приблизительно равны; но аргосцы и афиняне не выдержали натиска спар­танских гоплитов, после чего и мантинейцы на правом кры­ле, сражавшиеся вначале с успехом, были увлечены общим бегством. Союзники потеряли 1100 человек, и между ними обоих афинских стратегов, Лахеса и Никострата; потери по­бедителей доходили, по преданию, приблизительно до 300 человек. Пятно поражения при Сфактерии было смыто, и военный авторитет Спарты в Греции снова упрочен.

Аргос заключил теперь мир и союз со Спартой и порвал свой союз с Афинами; вскоре после этого здесь произведена была реформа государственного устройства в олигархиче­ском духе. Мантинея принуждена была согласиться на три­дцатилетний мир со Спартой, отказавшись от всех притяза­ний на гегемонию в Аркадии. Ахея, в которой до сих пор одна только Пеллена была в союзе со Спартой, теперь вся вступила в Пелопоннесский союз. Элида также заключила мир и отказалась от притязаний на Лепрей, не возобновляя, однако, своего прежнего союза со Спартой. Никогда до сих пор гегемония Спарты в Пелопоннесе не достигала таких размеров.

Таким образом, теперь Афины были изолированы в Греции больше, чем когда-либо; все, чего достигла политика Алкивиада в последние годы, было потеряно. Правда, значи­тельная доля ответственности за это падала на самого Алки­виада; но настоящим виновником всех бед являлся Никий, отказавший союзному Аргосу во всякой деятельной под­держке. Его противники поспешили воспользоваться этим положением дел для своих целей. По предложению Гипер­бола народ решил весной 417 г. прибегнуть к остракизму. Вождь демоса рассчитывал на то, что эта кара падет на Ни­кия и что последний будет изгнан из Афин на десять лет; но даже если бы эта надежда не оправдалась, самому Гипербо­лу, по-видимому, нечего было бояться. Ведь ясно было, что приверженцы Никия подадут голоса не против Гипербола, а против Алкивиада — единственного человека, который был действительно опасен для мира и, как думали многие, также для свободы Афин. Действительно, при той нужде в покое, какую чувствовали состоятельные классы, и при все еще безграничном влиянии Никия, можно было с большим ве­роятием ожидать неблагоприятного решения для Алкивиада. Но последний не имел никакой охоты подвергать себя опас­ности. Он порвал свою связь с крайней демократией и пере­шел в лагерь Никия; оба они соединили голоса своих при­верженцев против Гипербола. Таким образом, случилось то, чего никто не ожидал; народ признал Гипербола виновным в стремлении к тирании в Афинах и присудил его к изгнанию. Он отправился в Самос, и больше ему уже не суждено было видеть свою родину. Этот случай обратил институт остра­кизма в посмешище, и хотя формально он не был отменен, но оставался с тех пор лишь мертвой буквой.

Теперь господами положения были Никий и Алкивиад. Непосредственно после остракизма оба были избраны в стратеги и утверждены в должности также на следующий год (416—415). Однако Алкивиад после своего разрыва с крайней демократией занимал по отношению к Никию по­ложение зависимого союзника. Как и следовало ожидать, Афины стали теперь обнаруживать желание остаться с Пе­лопоннесом в возможно лучших отношениях, к чему побуж­дало их и общее состояние дел. Впрочем, Спарта не сумела удержать то положение, которое доставила ей победа при Мантинее. Уже в середине лета следующего года (417) де­мос в Аргосе восстал против олигархического правительст­ва, и так как лакедемоняне медлили с подачей помощи, то была восстановлена демократия, которая тотчас отказалась от союза со Спартой и снова примкнула к Афинам. Правда, лакедемоняне зимним походом помешали попытке соеди­нить Аргос с морем посредством параллельных стен и даже завладели небольшим аргосским городом Гисиями; но это не произвело никакой существенной перемены в политическом положении.

Между тем Никий задумал снова подчинить Халкидику. Взятие Скионы было там единственным успехом, которым могли похвалиться афиняне со времени заключения мира. После ухода Пелопоннесского гарнизона город принужден был сдаться летом 421 г. граждане были казнены как мя­тежники, а земля роздана платейцам. В свою очередь, халкидцы завладели несколькими мелкими пунктами, которые еще держали сторону Афин. Теперь, летом 417 г., Никий во главе афинского флота предпринял поход против Амфиполя; но так как Пердикка Македонский успел уже снова переме­нить фронт и перейти на сторону халкидцев, то это предпри­ятие не имело успеха, и Афины должны были ограничиться блокадой македонских гаваней.

Зато удалось теперь завоевать Мелос, единственный остров на Эгейском море, который до сих пор не принимал афинской гегемонии. Осада началась летом 416 г., а сле­дующей зимой голод принудил город к сдаче. Хотя Мелос никогда не принадлежал к Афинскому союзу, однако афиня­не поступили с его населением по варварскому военному праву, которое они в последние годы начали применять к отпавшим союзникам: взрослые мужчины были казнены, остальное население продано в рабство. Место прежних обитателей заняла аттическая клерухия в 500 человек.