Богу можно приносить жертвы повсюду, куда простира­ется его власть; но человек не может быть уверен, что боже­ство услышит его молитву и примет его жертву. Гораздо безопаснее приносить жертвы там, где божество охотнее всего живет: богам света — под старыми деревьями или на вершинах гор и холмов, морским богам — на мысах и не­больших островах, подземным богам — в пещерах, идущих в глубь земли. Такие места и становятся центрами культа; ими перестают пользоваться для житейских целей и, отме­жевав вокруг известный участок земли, посвящают его ис­ключительно служению богу. Так как жертвоприношения совершаются всегда на одном и том же месте, то пепел с те­чением времени образует возвышение, на котором с этого времени и совершают жертвоприношения; позже, на более высокой ступени культурного развития, оно заменяется ка­менной надстройкой.

Таковы были греческие святилища еще в эпоху расцвета эпической поэзии. Только тогда, когда усилились сношения с Востоком, начали строить богам настоящие жилища, „хра­мы"; притом, последние были необходимы для хранения драгоценностей, которые беспрестанно накоплялись в свя­щенных местах. Уже около того времени, когда складыва­лась „Илиада", в греческих городах начинают возникать храмы, но своей высшей точки эта строительная деятель­ность достигла уже в более позднее время.

Каждый грек мог сноситься со своим богом непосредст­венно; но так как формы культа становились с течением времени все более сложными и запутанными, то молящему­ся постоянно грозила опасность неисполнением какой-нибудь формальности оскорбить божество и тем лишить жертву ее значения. Естественно, что простой человек об­ращался при жертвоприношении за советом к таким лицам, которых он считал компетентными в этом деле. А всякий, кто был посвящен во все тайны культа, передавал свои зна­ния сыну. Таким образом, с течением времени возникло на­следственное жречество, причем каждая жреческая фамилия посвятила себя культу одного какого-нибудь божества и бы­ла утверждена в этом звании государством; за свои труды жрец получал определенную часть жертвенного животного. Женским божествам служили, хотя и не всегда, жрицы. До образования настоящего жреческого сословия, какие мы ви­дим на Востоке, греков не допустил их здравый смысл. Культ греков никогда не извратился до такой степени, чтобы обязанности жреца поглощали все силы человека; поэтому наряду с наследственными жрецами появляются избранные народом, и чем дальше, тем число последних становится значительнее. Кроме того, жреческие обязанности были все­гда связаны с царским достоинством.

За жрецом следует прорицатель. Люди искони верили, что божество открывает человеку свою волю в знамениях: в полете птиц, в шелесте листьев на священных деревьях, в молнии, громе и т.д. Но не всякий способен понимать эти знамения; для этого нужны особые знания, которые состав­ляют дар богов и переходят от отца к сыну, как все знания и искусства в эту эпоху. Так как к прорицателю обращались во всех важных случаях и беспрекословно подчинялись его ре­шению, то он должен был приобрести большое влияние в государстве. Правда, уже в гомеровское время слышны скептические голоса, как, например, знаменитые слова Гек­тора, что борьба за отечество есть лучшее из предзнамено­ваний. Но таких скептиков было пока немного, и поэт ясно показывает, что не разделяет этой точки зрения. Однако Го­мер еще ничего не знает о гадании по внутренностям живот­ных, а оракулы упоминаются только в немногих позднейших местах. Своего расцвета искусство прорицания достигло уже после завершения эпоса, в VII и VI столетиях, когда религи­озное чувство греков приобрело наибольшее напряжение.

Миф и религия до VII века почти исключительно зани­мали мысль греческого народа, поскольку она не была по­глощена борьбой за существование; из них преимуществен­но и черпает свое содержание поэзия. С другой стороны, и поэзия имела глубокое влияние на развитие не только ми­фов, но и религиозных представлений; лишь эпос выработал те индивидуальные черты каждого бога в отдельности, с ко­торыми он сохранился в сознании следующих поколений. Народная религия греков не знала священных книг. Но их до известной степени заменяли эпопеи.

Начало греческой поэзии, несомненно, относится к эпо­хе до разделения племен, потому что эстетические потреб­ности, которым обязаны своим возникновением поэзия и родственные ей искусства — музыка и оркестрика, в такой же степени присущи человеческому духу, как стремление познать причину окружающих нас явлений; поэтому мы на­ходим песнь и танцы у всех народов, которые вышли из глу­бочайшего варварства. Итак, при той степени культурного развития, которой индогерманское племя достигло уже пе­ред своим разделением на отдельные ветви, мы должны предположить у него знакомство с этими искусствами, хотя бы и в самой грубой их форме. Вместе с языком видоизме­нялась, конечно, и поэзия, как у немцев за староверхне­немецкой поэзией следовала средневерхненемецкая, а за по­следней нововерхненемецкая, или как в романских странах латинскую поэзию сменила простонародная. При полном отсутствии письменности песни, форма которых устарела, должны были в короткое время бесследно исчезать, как это случилось и со староверхненемецким героическим эпосом.

Мы уже видели, как рано поэзия стала служить культу. И естественно было, чтобы песни, которые пелись для удо­вольствия какого-нибудь бога, имели своим содержанием прежде всего прославление его подвигов. О таких гимнах упоминается у Гомера и Гесиода. Но со времени Архилоха и Терпандра эти произведения народной религиозной поэзии все более и более вытеснялись из культа искусственной ре­лигиозной поэзией и, наконец, почти совершенно исчезли. Дошедшие до нас так называемые „гомеровские гимны" служили совершенно иной цели: это — прелюдии, которыми рапсоды начинали пение больших отрывков эпических про­изведений; в них прославлялось то божество, которому было посвящено данное празднество. Таким образом, эти гимны уже всецело находятся под влиянием эпической техники; впрочем, даже древнейшие из них относятся к тому времени, когда эпическая поэзия уже клонилась к упадку.

Из гимна в честь божества развилась затем героическая песнь, вследствие низведения многих местных божеств на степень героев. Борьба, которая первоначально велась на небе, теперь перенесена была на землю; при этом историче­ская правда легко могла слиться с мифом, как в „Песне о Нибелунгах" рядом с валькирией Брунгильдой и героем сол­нечного цикла Зигфридом стоят король гуннов Аттила и ост­гот Теодорих. Из отдельных героических сказаний с течени­ем времени составлялись более значительные циклы. Жела­ние возбудить интерес в слушателе новизной сюжета побу­ждало затем поэтов вводить все новых героев в излюблен­ные сказания. Так, из героев нашей „Илиады" Нестор и его сыновья, троянец Эней, ликийцы Сарпедон и Главк и много второстепенных действующих лиц совершенно чужды древ­нейшей редакции поэмы; Одиссей и Диомед также, по край­ней мере первоначально, не принадлежат к троянскому цик­лу сказаний. Позднее, как известно, введен был в сказание о битвах под Троей еще целый ряд других героических лично­стей, как амазонка Пенфесилия, Мемнон, Телеф, Неоптолем и многие другие. Таким же образом составлялись и осталь­ные циклы сказаний — о походе аргонавтов, калидонской охоте, походе „семи против Фив" и др.

Зачатки греческой героической песни должны быть от­несены к эпохе, далеко предшествовавшей возникновению даже самых древних частей дошедших до нас эпических произведений, потому что уже автор первой книги „Илиады" предполагает в своих слушателях подробное знакомство со сказанием о Троянской войне и рассчитывает на то, что Ахилл, Атриды, Одиссей, Аякс, Гектор уже знакомы им[71] Эпическая техника уже достигла высокого совершенства; многие выражения и эпитеты сделались постоянными, выра­ботался художественный эпический стих, гекзаметр, кото­рым пользуются с большим умением. Без сомнения, древ­нейшей формой этого рода поэзии была отдельная песнь, в которой подвиг героя прославлялся таким же образом, как гимн воспевал деяния какого-нибудь бога. Гомеровский „Рассказ о Долоне" или, еще лучше, Гесиодов „Щит Герак­ла" могут дать нам понятие об этом роде эпической поэзии, хотя оба эти произведения относятся уже к довольно позд­нему времени. Мало-помалу стали воспевать в более длин­ных поэмах целый ряд находящихся между собой в связи деяний одного героя, постепенно переходя все к более слож­ным подвигам.