Нет сомнения, что в то время, когда греки заняли эту страну, она была еще почти вся покрыта густым девствен­ным лесом, а ее долины заняты болотами и озерами. Еще и много веков спустя, во времена Гомера, Греция была чрез­вычайно лесиста, а горные области запада и севера — Этолия, Эпир, Македония — были богаты лесом в течение всей древности. В лесах обитали лев, медведь и дикий бык, в го­рах — серны и дикие козы, а волк, олень и кабан водились повсюду в изобилии[53] Но и человеческих обитателей греки должны были найти на полуострове; как и повсюду в Евро­пе, индогерманцам предшествовало более древнее населе­ние. Единственный след этих исконных жителей страны со­хранился, по-видимому, в названиях некоторых местностей Греции; других следов мы не в состоянии открыть, по край­ней мере при современном состоянии наших знаний, кото­рые, впрочем, именно в этом отношении еще крайне недос­таточны. Точно так же мы не можем сказать, к какому пле­мени принадлежали эти первые обитатели Греции; по всей вероятности, они были очень малочисленны и стояли на низкой ступени развития. И действительно, греки очень рано оттеснили или поглотили их; уже древнейшие предания изо­бражают всю страну от моря до моря занятой одной ком­пактной массой греческого населения¹

Только по ту сторону Олимпа и Акрокеравнских гор мы встречаем народы другого племени: на западе иллирийцев, на востоке — фракийцев. От языка последних сохранились лишь немногие следы, которых, однако, вполне достаточно, чтобы уничтожить всякое сомнение в принадлежности этого народа к индогерманской группе племен. То же самое можно сказать об иллирийском языке, который, как известно, про­должает жить в современном албанском. Но если эти народы и были родственны грекам по племенному происхождению, то их наречия сильно отличались от греческого языка и гре­ки могли объясняться с ними только через переводчиков; так же велика была разница между греческой культурой, с одной стороны, и культурой фракийцев или иллирийцев, с другой.

Греческие писатели V и IV веков обыкновенно причис­ляют к варварам и южных соседей фракийцев и иллирийцев — эпирцев и македонян. И действительно, при своем отда­ленном положении, эти народы принимали мало участия в культурном развитии нации; здесь до поздней исторической эпохи уцелел остаток доисторической древности Греции, и мы не можем осудить афинянина времен Перикла или Де­мосфена, который, путешествуя по этим странам, спрашивал себя, действительно ли он еще в Греции. Древний Гесиод был менее нетерпим: он прямо называет македонян греками, и местные названия, имена лиц и уцелевшие остатки эпиротского и македонского наречий неопровержимо доказывают, что он был прав, т.е. что македоняне и эпирцы действитель­но принадлежали к греческому племени. Притом, Додона не могла бы уже так рано сделаться национальным святилищем греков, если бы она лежала в варварской стране. А между эпирцами и македонянами вообще невозможно провести резкой черты в этнографическом отношении. Правда, равни­на Аксия — позднейшая Нижняя Македония — была перво­начально заселена фракийскими племенами и обратилась в греческую страну лишь с VII века, благодаря завоеваниям македонских царей из дома Аргеадов. Если поэтому примесь чужих элементов должна была быть здесь особенно велика, то она все-таки была не больше той, которая встречалась во многих других колониях, считавшихся, тем не менее, истин­но греческими.

На своей новой родине греки, вероятно, еще долго вели бродячий или полубродячий образ жизни. Но по мере того, как население увеличивалось, недостаток земли принуждал его к более интенсивной эксплуатации почвы; земледелие все более отодвигало скотоводство на задний план, и нация оказалась прикрепленной к земле. При этом члены одного и того же рода, державшиеся вместе во время переселения, селились друг подле друга, как это наблюдается и во всех других странах, занятых индогерманцами, — в Индии, Гер­мании, Италии и т.п. Еще в историческое время добрая чет­верть всех деревень Аттики называлась по именам тех ро­дов, которыми они были основаны.

Дело в том, что у греков, как и у всех остальных индогерманских народов, господствовал родовой порядок, — без сомнения, наследие той эпохи, которая предшествовала раз­делению племен. Человека, не принадлежащего к такому союзу (фратрия, фратра и т.д.), еще Гомер представляет себе не иначе, как беззаконным и безбожным[54] В основе это­го порядка, по-видимому, и здесь лежало первоначально ма­теринское право. Это доказывается тем выдающимся поло­жением, которое занимают родоначальницы в генеалогиче­ской традиции; а в Эпизефирских Локрах знать даже в позд­нее время производила себя не от родоначальников, а от бла­городных женщин из так называемых „ста домов", которы­ми, по преданию, была основана эта колония. Такой же ха­рактер носит легенда об основании Тарента „сыновьями дев", парфениями. Во всяком случае этот строй был остав­лен очень рано. Уже в самой отдаленной древности, от кото­рой до нас дошли сведения, принадлежность к роду обу­словливалась происхождением со стороны отца; и так как с этой точки зрения легенды, возникшие на почве материнско­го права, казались странными позднейшим поколениям, то предание внесло в них поправку, дав в супруги каждой ро­доначальнице какого-нибудь бога. Таким образом, все члены рода смотрели на себя теперь как на потомков одного обще­го родоначальника, от которого они производили и самое имя рода; в действительности дело происходило, конечно, наоборот, т.е. мнимый основатель рода был не чем иным, как персонификацией родового имени. Происхождение со стороны матери не играло при этом никакой роли; даже в то время, когда моногамия достигла уже полного господства, сыновья наложниц и рабынь вступали в род отца наравне с законными сыновьями и — хотя в меньшей степени, чем по­следние — принимали участие в дележе наследства.

На существование в древности обычая похищать невес­ту указывали еще в позднее время некоторые свадебные об­ряды, особенно в консервативной Спарте, где сохранились даже остатки полиандрии. Но уже в гомеровскую эпоху по­всюду господствует обычай покупать невесту. Цена сораз­мерялась с красотой, ловкостью в рукоделиях и искусствах и главным образом общественным положением невесты, и для девушки было честью, если жених давал ее родителям большой выкуп. Путем покупки жена переходила из рук от­ца во власть мужа; в случае смерти последнего его место занимал старший сын, как опекун матери. Но по отношению к взрослым сыновьям греческое право, в противоположность римскому, не признавало patria potestas (отцовская власть); по достижении совершеннолетия юноша становился полно­правным, поскольку экономические отношения не обуслов­ливали его фактической зависимости от отца.

Первоначально всякий род составлял, по-видимому, от­дельное государство, если можно применить это выражение к условиям той далекой эпохи. Но по мере того, как число родичей возрастало и родственные отношения между от­дельными семьями становились все менее тесными, родовая связь должна была ослабевать; род распадался на несколько частей, которые постепенно начинали смотреть на себя как на самостоятельные роды. Когда, вскоре затем, земля, при­легавшая к самой деревне, оказывалась недостаточной для прокормления жителей, то безземельные уходили в другое место, выкорчевывали лес, и поблизости старого селения возникало новое. Такая деревня сохраняла тесную связь со своей метрополией; но легко понять, что сами односельчане сближались между собой еще теснее и с течением времени начинали чувствовать себя отдельной частью государства. Таким образом, последнее распадалось на ряд крупных час­тей — на племена или, как говорили греки, на филы, каждая из которых содержала в себе известное число родов. Новая фила могла образоваться также в случае присоединения ка­кого-нибудь иноплеменного соседнего поселка, или когда пришлая толпа кочевников получала разрешение поселиться на необработанном участке общинной земли.