Греки, как и все вообще индогерманцы, издревле смотрели на право как на божеское постановление и главным назначением богов считали именно охрану правового порядка. Поэтому позднейшие поколения видели в древних законодательствах откровения богов. Критяне приписывали свои законы Миносу, и когда последний из бога был обращен в героя, то думали, что он получил свои законы от Зевса. Лакедемоняне считали свои законы откровением бога света; Тиртей полагал, что они исходят из Дельф, тогда как в представлении позднейшего времени бог превратился в героя Ликурга („носителя света"), который получил от Дельфийского оракула только санкцию своего законодательства. Таким же образом и италийские локрийцы верили, что автором их законодательства был Залевк, „ярко блистающий"
Подобные предания показывают нам, что кодификация права в этих областях, насколько она вообще имела место, ограничилась главным образом записыванием господствовавшего обычного права. Но именно тот факт, что мифические законодатели Крита, Спарты и Локр превратились во мнении народа из богов в людей, достаточно характеризует глубокую перемену, которая приблизительно в VII веке произошла в правовых понятиях греков. Положительные законы, господствовавшие в отдельных государствах, были признаны теперь человеческими постановлениями. На место установленного по откровению богов правового порядка (ιфемис) гомеровского времени является теперь закон (фемос, номос) — понятие, еще чуждое эпосу. А постановление человека может быть отменено другим человеческим постановлением. При таком воззрении начертание существовавших законов оказалось в значительной степени реформою этих самых законов, о виновниках которой долго сохранялась память в потомстве.
К древнейшим из этих законодательств принадлежит кодификация аттического права Драконом около конца VII века. За нею, спустя несколько десятков лет, последовала обширная законодательная реформа Солона (594 г.). Еще к VII веку, до начала господства Кипселидов и, следовательно, может быть, также до Дракона, относится законодательство Фейдона в Коринфе. Филолай, по преданию, также коринфянин, стал законодателем беотийских Фив. Около того же времени Харонд дал законы Катане, в Сицилии; это законодательство было введено и в остальных халкидских колониях запада и, измененное соответственно требованиям времени, даже еще в Фуриях, основанных в 445 г. Сиракузский законодатель Диокл также, вероятно, жил в этом периоде. Около середины VI века Питтак преобразовал законы Митилены. То же самое происходило, вероятно, во всем греческом мире, поскольку он вообще принимал участие в духовной жизни того времени.
Древнее право обращало внимание только на внешний состав наказуемого деяния; теперь стали принимать в расчет и внутреннюю сторону преступления. Уже законы Дракона делали различие между убийством умышленным и непреднамеренным; тогда как искуплением за первое должна была служить кровь виновного, — непреднамеренного убийцу постигало только изгнание, из которого он мог вернуться, если ему удавалось умилостивить родственников убитого. К телесным повреждениям применялся принцип возмездия: кто выколол у другого глаз, — постановлял Харонд — тот должен сам лишиться глаза. За кражу Дракон установил смертную казнь безотносительно к ценности вещи. Позже Солон ввел различие между крупной и мелкой кражей; для первой оставлено было наказание смертью, вторая каралась денежным штрафом в двойном, а в известных случаях — даже в удесятеренном размере стоимости украденной вещи. Вообще законодательства этого времени признают, наряду со смертной казнью и телесным изуродованием или наказанием, только денежные пени или, для неграждан продажу в рабство, а для граждан, кроме того, атимию, т.е. лишение гражданских прав, которое применялось, например, в том случае, когда виновный не был в состоянии уплатить денежный штраф. Тюрьма служила только для предварительного заключения или для заключения за долги. Наконец, существенное влияние на высоту наказания имело то, совершено ли преступление против гражданина или против негражданина; в последнем случае приговор был гораздо мягче.
В то же время, соответственно более сложным экономическим отношениям эпохи, было выработано и обязательственное право. Наказания отличались ужасающей строгостью: несостоятельный должник вместе со своим семейством становился рабом кредитора. Исполнение приговора было, однако, еще и теперь совершенно частным делом; истец должен был, например, сам вознаграждать себя посредством захвата части имущества своего противника. Постоянно возраставшее ослабление родовой связи повело, далее, к тому, что распоряжение остающимся наследством было предоставлено последней воле умирающего, как это в Афинах впервые было постановлено Солоном. В тех государствах, где крестьянские наделы были неделимы и неотчуждаемы, как например, в Спарте, свобода завещания естественно ограничивалась движимым имуществом и землею, не входившею в состав надела.
Главным доказательством в судебном процессе, если не было письменных документов, являлась клятва, причем во многих государствах до позднего времени сохранился обычай привлекать соприсяжников. Божьи суды, например, испытание огнем, рано вышли из употребления. У рабов дозволялось вынуждать показания посредством пытки, которая к свободным применялась только в исключительных случаях; граждане, по крайней мере в Афинах, были освобождены от нее народным постановлением, изданным, вероятно, вскоре после изгнания тиранов, в конце VI века.
Греки никогда не научились ясно различать право от конституции. Поэтому законодательства повсюду вторгались в область государственного управления; люди стремились организовать и государство на рациональных началах. И так как реформы вызывались преимущественно раздражением народных масс против их благородных притеснителей, то законодательства вели обыкновенно к ограничению преимуществ аристократии. Привилегии по рождению теперь заменяются привилегиями по имущественному положению, и именно по поземельному владению, соответственно второстепенной роли, какую в VII веке еще играли торговля и промышленность по сравнению с сельским хозяйством. На этом принципе зиждилось ликурговское государственное устройство Спарты; полноправным гражданином был лишь тот, кто имел столько земли, что мог, сам не обрабатывая ее, жить с семейством на приносимый ею доход. В Халкиде и Эретрии на о. Эвбея, а также во многих малоазиатских городах, как Кима (Кумы), Колофон, Магнесия на Меандре, активным правом гражданства пользовались все те, кто был в состоянии держать боевого коня. В Афинах Солон ввел сложную систему имущественных классов, по которым определялись гражданские права[87] В Самосе и Сиракузах гражданским полноправием также пользовались только землевладельцы, и аналогичный режим господствовал, вероятно, во всем греческом мире, исключая те государства, где, как, например, в Фессалии, еще держалось аристократическое устройство. Вообще же в руках знатных родов оставалось, в виде единственной привилегии, отправление известных жреческих обязанностей, с незапамятных времен переходившее в них от отца к сыну, право, которое законодательство не решалось поколебать из соображений религиозного свойства.
Как бы велико ни было принципиальное значение этих реформ, на практике они мало изменили существовавший порядок вещей, так как почти вся земля принадлежала аристократическим фамилиям, которые, таким образом, по-прежнему сохраняли руководящее влияние на управление государством. Тем важнее были последствия реформ. Преграды, делившие до тех пор граждан на два совершенно обособленных лагеря, теперь рушились. И самому бедному дана была законом возможность получить все гражданские права, как только он, благодаря прилежанию или счастью, достигал известного благосостояния; с другой стороны, благородный, промотав свое имение, должен был выступать из привилегированного класса. А при блестящем развитии, какого достигли в Греции торговля и промышленность в течение VI века, уничтожение преимуществ землевладения сравнительно с движимостью было только вопросом времени. Поговорка, гласящая, что деньги делают человека, возникла в это время, и она характерна для направления общественной мысли.