— Василий Семенович, — прошу, — покажите нам, в чем состоит суть рационализации этого станка. Вот здесь записано: «С целью экономии материала и силовых затрат».
— Пожалуйста. Вот видите кнопку для пуска наждачного круга?
— Видим.
— А вот лампа для освещения круга. Здесь, у станка, было две кнопки. Одна — для включения круга, другая — для включения освещения. Я предложил оборудовать один выключатель вместо двух, чтобы одновременно включался круг и освещение. Что это дает? Во-первых, рабочему уже не надо делать двух движений для включения и выключения круга и лампы. Во-вторых, достигается экономия электроэнергии.
— За счет чего?
— Раньше, когда было две кнопки, рабочий включает их обе, а когда закончит затачивать инструмент, выключает только круг и, как правило, забывает выключить освещение. Лампочка горит впустую. А теперь стоит выключить круг и освещение выключается. Синхронно.
— А экономию какого материала вы имели в виду? — спрашивает Рубан.
— Экономию кабеля. Раньше к каждой кнопке был подведен кабель, а теперь к одной.
— И сколько, примерно, кабеля вы здесь сэкономили?
— Ну, как сказать... С полметра...
— Это сколько стоит?
— Разная цена у кабеля...
— Ну, больше рубля стоит метр кабеля? Вот этого?..
— Да нет, этот меньше стоит.
— А не помните, сколько рублей гонорара вы получили за это предложение?
— Не помню. Какие там деньги! Разговор один...
— Вы, Василий Семенович, считаете, что тридцать рублей — не деньги? Вот у нас записано, сколько вы получили.
Савич — человек предпенсионного возраста. В цехе работает с войны. Был электромонтером, потом бригадиром, затем стал энергетиком большого цеха. Ему обиден этот разговор, по существу — допрос каких-то юнцов. Он раздражен.
— А что, собственно, вы от меня хотите? Будет вам известно, что каждое рацпредложение подписывается к внедрению и оплате руководством цеха и главным инженером завода. Вы что же, считает всех дураками?
Мы не заметили, как возле нас собралось несколько человек рабочих механического участка. Они с улыбкой прислушивались к нашей беседе с Савичем. Во время паузы один из рабочих, на вид не моложе Савича, подошел вплотную, заговорил:
— А што ты обижаешься, Семеныч? Мы же слушали, как ты хлопцам сейчас мозги парил насчет экономии электроэнергии. Где же она у тебя, экономия-то? Ночью на станке ведь никто не работает, только днем. Вот сейчас нужно мне освещение или не нужно? Не нужно. Вон сколько свету — хоть шторы вешай. А я включаю круг — и лампа горит. Зачем? Наоборот же получается — перерасход энергии. И не ерепенься. Еще тебе при всех скажу: ожадел ты на деньги, Семеныч. Мне они тоже не мешают, карман не дерут, но я сколько заработаю, столько и получу, а ты привык еще дурнинку прихватывать. Мало тебе оклада и премий. Ведь как ты внедрял предложение? Велел электрику поставить одну кнопку вместо двух — вот и вся твоя рационализация. Он сделал, что сказано, в рабочее время. А ты не постыдился оформить рацпредложение. Написать такую бумажку — большого ума не надо. Ежели бы я все записывал, что делаю, так, знаешь, каждый бы день по предложению выходило. Тут совесть надо иметь... А думаешь, мы не знали и не видели, как ты металл экономил на рамках от сушильных печей? А разве не ты, когда нет одного кабеля, заменяешь его другим и тут же пишешь предложение: мол, предлагаю электроподпитку такого-то станка произвести кабелем таким-то вместо такого-то. И получаешь деньги. Какой же ты руководитель, если за каждую свою команду, за каждую мыслишку готов рвать у государства копейку? А за что ты зарплату получаешь? Ты и монтеров своих разбаловал, тоже торопятся оформить всякую мелочь по БРИЗУ. Но те по мелочам, а ты себе кусочки побольше хватаешь... Хочешь слушай, хочешь так скушай, а я тебе правду сказал. Мы с тобой с одних пор на заводе...
Только когда рабочий кончил говорить, я смог поднять глаза и посмотреть на Василия Семеновича. Он, стоял, потупившись, катал подошвой ботинка огарок электрода. Уже все умолкли, стоит мертвая тишина, и только слышно из-под ботинка Василия Семеновича: фр-фр-фр — катается огарок электрода. Губы Савича подрагивают, ослабли и обвисли розовые щеки. У меня заныло сердце. Чтобы не раскиснуть, тронул Ваську Рубана за локоть:
— Пойдем отсюда...
Пошли на модельный участок проверить еще одно предложение, только уже не Савича, а технолога Редькина, который предложил «гравировку буквы «у» на модели детали...» Пригласили автора, молодого инженера, пришедшего в цех года два назад из института. Он тоже занесен в списки активных рационализаторов, на его счету десяток предложений только за один год.
— Юра, — просит Васька Рубан, — объясни нам и покажи суть вот этого предложения.
Юра Редькин не стал изворачиваться перед ровесниками, покраснел и смущенно оскалился.
— Собственно, какое это предложение, так — для счета...
— Но ведь ты его все-таки подавал?
— Можно сказать, что и не подавал.
— То есть?
— Ездил я в командировку в Ленинград, на родственный завод для обмена опытом. Был там в литейке, на модельном участке, видел, как гравируют номера и буквы на металлических моделях. Эти номера и буквы обозначают марку будущей детали. На нашем заводе раньше обозначение марки, то есть цифры и буквы, напаивались. Гравировка удобней и производительней. Вот я и предложил делать так, как делают ленинградцы.
— Значит, ты все-таки написал рацпредложение?
— Да нет же! Я предложил устно, рассказал, показал. Затем и ездил в командировку, чтобы что-то полезное перенять. Но дело вот в чем: у нас в цехе так заведено, что ни один технологический процесс не может быть заменен другим, если не оформлен какой-либо документ — приказ, распоряжение... И, как правило, таким документом почему-то является рационализаторское предложение. Если я, технолог, хочу заменить или усовершенствовать какой-нибудь технологический процесс, я должен написать рацпредложение, а его потом подписывают начальник техбюро, заместитель начальника, начальник цеха и главный инженер завода. В результате, как считают у нас, мы сразу трех зайцев убиваем: отчитываемся за творческие командировки, автоматически выполняем план по рационализации и избавляем начальство от писания лишних приказов и распоряжений.
— Юра, ответь на такой вопрос: если бы твоя работа по усовершенствованию техпроцессов не оформлялась как рацпредложения, ты бы ее все равно вел?
— Конечно. Это моя прямая обязанность. Моя основная задача — отрабатывать и совершенствовать техпроцессы, следить за качеством изготовления моделей.
— А ты не испытываешь угрызений совести, зная, что твоя работа, которую ты обязан выполнять по долгу службы, по воле некоторых людей оплачивается дважды? Ты получаешь оклад, премии и затем — гонорар за рацпредложения.
— Вначале удивлялся, а потом привык.
— Считаешь ли ты, Юра, что подобными методами извращается само понятие «рационализация». Скажи как инженер.
Технолог Редькин оживился. Он внимательно, словно решая: стоит ли откровенничать, посмотрел на меня и Рубана. Видно, понял, что мы неспроста взялись за дело, понял, что на вооружении у нас — здоровая логика, искренняя убежденность в чем-то очень важном не только для нас. Заговорил.
— Честно говоря, я сейчас начинаю понимать, что могу быть обвинен в непорядочности. Оправдываться не собираюсь. Но уж если говорить об извращениях, какие я знаю, то мои предложения на их фоне могут выглядеть более менее сносно.
— Например?
— Например, когда кончается месяц и нужно перевыполнять план по рационализации, у нас в цехе творится такое! Лиснянский берет журнал регистрации предложений и ходит с ним по цеху. С ним ходят начальники блоков, хозмастер, механик или энергетик. Осматривают все углы, записывают все, что было сделано за месяц. Скажем, установили бачок для эмульсии, передвинули станки, подремонтировали фундамент какого-нибудь станка, где-то пол подправили — все регистрируют. Записывают и на мастеров, и на рабочих, и на себя. А уж сформулировать и насчитать экономический эффект этих «предложений» Михаил Иванович может! Тут он подключает бухгалтеров, экономистов, нормировщиков. Они ему все сделают, а он включает их в список на премию за содействие во внедрении рационализаторских предложений... Может, вы мне не верите и думаете, что я хочу себя выгородить, а других очернить?
