И я дома потерял Грозного — не знал, что он за отцом убежал. Ходил за деревню, на стерню, куда пес часто бегал ловить мышей под снегом. Но нигде следов его не нашел. На третий день, рано утром, я услышал, что кто-то скребется в дверь. Грозный!.. Он был мокрый, уставший, но такой счастливый, что, казалось, сейчас взорвется от радости.

Возвращается стадо с пастбища, и я иду встречать корову Лысуху. Вот стадо поравнялось с нашим двором, а Лысуха и не думает сворачивать. Любила она пройти мимо двора, свернуть в проулок, а там мигом перепрыгнуть через канаву и — в огород, чтобы хоть раз схватить капустный лист или колесо цветущего подсолнуха. Поэтому у нас в огороде, со стороны проулка, половина подсолнухов была похожа не на солнечный круг, а на выщербленный месяц. Грозный тут как тут: забежит наперед и ни на шаг дальше двора не пустит корову. Во двор загонит и сидит возле ворот, пока я не наброшу ей на рога налыгач.

За верную службу я часто хвалил Грозного: «Молодец! Ты у меня, как Джульбарс!»

...В наших местах волки водились всегда. Но в войну их было необычно много, и они настолько осмелели, что стали по вечерам в деревню заходить. Однажды в школе ставили спектакль «Цыгане» Пушкина. Я с утра узнал, что маленьких на спектакль не будут пускать, и с утра же твердо был убежден, что посмотрю его, пусть хоть сто запретов поставят передо мной. Ведь роль Земфиры будет исполнять моя старшая сестра Нинка, а сестренка Маша будет суфлером. Весь вечер под окнами школы проторчу, думал я, а все же не останусь дома. Особенно здорово уговаривала меня не ходить Нинка, видимо, чувствовала, что будет смущаться присутствия родных на своем «дебюте».

Как только все ушли в школу, где ставили пьесу, я усыпил Леньку, который без меня никогда не хотел ложиться спать, как я когда-то не мог спать без Петьки. Бабушке, наверное, очень хотелось, чтобы я пошел на представление. Сказав, что ей «неможется», она раньше обычного забралась на печку и сделала вид, что спит. Меня тотчас, как сквозняком, из хаты вынесло. Окна школы уже были облеплены такими же, как и я, страждущими. А когда началось представление, мы потихоньку, по одному просочились в школу. И никто нас не стал выгонять. Но я боялся все же, чтобы меня не заметили мать или Нинка. Поэтому, как только кончился спектакль, я первым шмыгнул в дверь и помчался домой. Ночь была морозная, светлая. Под ногами звонко похрустывал снег.

Подходя к своему двору, заметил: какие-то тени мелькнули, пересекая улицу. Может, от бега у меня в глазах мельтешит? Забегаю во двор, слышу, как в сенках заливается лаем Грозный. Глянул я на кучу навоза во дворе — и ноги мои перестали двигаться: их была целая стая — волков! Они бегали по двору, вокруг навозной кучи, взбирались на нее. Увидев меня, замерли. Назад мне отступать поздно. Страх все-таки толкнул меня в спину, и я в секунду был уже у двери, повернулся к ней спиной и заколотил пятками. Грозный замолчал на минуту. Не будь наша бабушка такой резвой — не знаю, что бы было. В хате клацнула щеколда, и слышу бабушкин голос: «Головой постучи, головой! Чего тарабанишь, як скаженный? Иду». А я ей: «Бабушка, держите Грозного! Волки во дворе». И Грозный не выскочил, и я в сенках в один момент очутился. В темной хате кинулся к окну: «Вот посмотрите, бабушка, волки же там!» Она пригляделась, перекрестила меня и сама перекрестилась: «Свят, свят! Боже ты мой праведный, та як же ты нас не забуваешь. Спас детину, слава тоби, господи!» И крепко-крепко прижала меня к себе.

Затем засветила каганец, стала одеваться.

— Вы куда, бабушка?

— Як «куда»? А матэ с дивчатами, по-твоему, нам больше не нужны? Треба щось робить.

Бабушка взяла старый таз, молоток и вышла в сенки. Приоткрыла дверь, высунула наружу тазик и стала колотить по нему молотком изо всех сил. Колотит, а мне говорит: «Ступай в хату, в окно глянь: во дворе волки чи нема». Во дворе волков уже не было. Мы осторожно высунулись из сенок во двор. Нет волков. Выходим смелее, слышим встревоженные голоса мамы, сестренок, соседей, возвращающихся из школы.

— А вы чего не спите? — спрашивает мама. — Не волков ли смотреть вышли? Так вон они, из нашего двора сейчас выбежали, в степь убежали. Грозного не утащили?

А Грозный продолжал заливаться, но теперь уже в хате, куда я затолкал его силком...

...Как-то глубокой осенью я погнал Лысуху за деревню, к стаду. Грозный, как всегда, увязался за мной. Проводив корову, я пошел к вагончику, в котором летом и во время уборки жила тракторная бригада. Вокруг вагончика земля пахла керосином. На примятой траве, где трактористы делали своим машинам «перетяжку», валялись гайки, шайбы, половинки поршневых колец. Я собирал их и набивал ими карманы. Грозный бегал далеко-далеко по стерне и выкапывал из норок мышей. Я за своим занятием забыл о нем. Вспомнил, когда услышал его отдаленный лай, вернее визг. Поднял голову и увидел, как Грозный, распластавшись над землей, несется ко мне. Сразу ничего нельзя было понять. Но потом я заметил, что за ним гонятся два рыжих, под цвет стерни, волка. Расстояние между Грозным и волками быстро сокращалось, сокращалось расстояние между мной и Грозным. Что делать? А пес знал, что делать: бежать к хозяину, к другу. Разве он понимал, что я не могу спасти его, что мне тоже нужна защита...

От страха я оцепенел и не мог двинуться с места. Наконец кинулся к вагончику. Дверь его была сорвана и валялась внизу. Я взбежал в вагончик по невысоким ступенькам. Но ведь и Грозный мог влететь сюда. А волки?.. Собачий визг приближался с каждой секундой. Что же делать? Бросил взгляд на маленькое окошко под самым потолком; оно было застеклено. Вскакиваю на лавку у стены, хватаюсь за раму. Рванул ее на себя изо всех сил. Рама оказалась у меня в руках. Швырнул раму на пол, она рассыпалась. Я спрыгнул, поднял две боковины от нее. Теперь обе мои руки были вооружены палками. Снова вскакиваю на лавку, высовываюсь в проем окна, из всех сил стучу по наружной стенке вагончика и кричу: «Грозный, ко мне! Грозный, быстрей сюда!»

Грозный, не добежав несколько шагов до вагончика, вдруг круто повернул в сторону стоявшего невдалеке стога соломы. С разбегу он прыгнул на стог, зацепился лапами за закраины. Но верхний слой соломы под его тяжестью пополз вниз. Я закрыл глаза...

Когда наступила тишина и я открыл глаза, волки убегали в сторону дальнего ракитника, вырывая друг у друга мертвую собаку. Я стоял и беспомощно плакал, приговаривая: «Грозный, Грозный! Грозненький...»

У казахов с байдановцами и жителями других деревень была давняя, крепкая дружба. Аул, расположенный поблизости от нашей деревни, назывался Первым аулом, за ним шел Второй, потом Третий, Четвертый. Дальше Четвертого мне бывать не приходилось. Были у казахских колхозов названия: «Первое мая», «Энбекши» и еще какие-то, но легче было запомнить — Первый, Второй... Казахи, особенно мужчины, часто бывали в Байдановке, хорошо знали ее жителей. В дружбе между байдановцами и казахами было много трогательного. Байдановские мужчины в разговоре между собой часто говорили с нарочитым казахским акцентом, произнося русские слова так, как их говорят казахи. А многие казахские слова прижились у нас: «махан», «пайпак», «курсак», «хана»... Более хваткие мужчины и парни говорили по-казахски. Мой отец даже песни казахские пел. Не обижались наши, если кто-нибудь из казахов приезжал в деревню и вместо «Не знаете, дома ли жена Сидора?» (так звали моего дядю) спрашивал: «Эй, Сидор баба дома?» Все деревни в нашем районе до сих пор носят двойные названия — русские и казахские. Например, Андреевку еще называют Бугумбай, Неверовку — Карабук.

В те годы у казахов еще сохранялся обычай платить калым за невест, а значит, бывали случаи умыкания девушек. У нас однажды прятался с украденной невестой сын знакомого казаха Канин. Была метельная ночь, как раз подходящая для заметания следов. За полночь раздался стук в окно. Бабушка через дверь узнала по голосу Канина, впустила его. Он ввел в хату маленькую казашку, совсем, казалось, девчонку. Девчонкой она показалась, может быть, потому, что сильно стеснялась и боялась погони родственников. Канин тут же признался бабушке и маме, «что девушку он украл; одну ночь он уже где-то прятался, осталось прятаться две ночи. Бабушка запротестовала, не желая способствовать такому делу, как похищение невесты, да еще такой молоденькой. Но тут невеста залопотала из двух шуб, начала уверять, что она любит Канина, согласна быть его женой, но у него нет денег, чтобы заплатить калым.