— Ох, и хи-и-трый ты! — пропела она, глядя ему в глаза.

— Ты о чем?

— Да об том, что мягко стелешь. Чо ты так примасливаешься, будто золото нашел и боишься потерять? Чо так беспокоишься за меня, а?

— А разве тебе это неприятно?

— Не знаю. Не верю я тебе. — Глашины глаза погрустнели. — Будто ты что-то нехорошее задумал...

— Я думал, ты такая смелая...

— Смелая, да неумелая.

— Неумелых учат, и тебя научим, всему.

Глаша приехала к заводу в семь утра. Почти час пришлось стоять на виду у заводских, многие из которых кивали в ее сторону. Кто-то сказал: «Братцы, может, пойдем погадаем? Гляньте, и сюда добралась!» Глаша хотела уйти куда-нибудь, но тут подошел Табаков, и они направились получать пропуск.

Бюро пропусков работает с половины девятого, поэтому пришлось ждать целых сорок минут. Василий усадил Глашу на лавку в сумрачном коридоре с рассохшимся полом.

— Садись, посидим. Что-то вид у тебя вялый. Плохо спала?

— Вовсе не спала. Только под утро задремала. Если бы не увидела сон, то и проспала бы.

Табакову вдруг захотелось узнать, что может сниться этой цыганке, и он тут же заторопил Глашу:

— Ну-ка, ну-ка, что же тебе снилось?

— Смеяться будешь... Тебя видела.

— И как же? Интересно!

Глаша внимательно посмотрела Василию в глаза, словно хотела убедиться, в самом ли деле стоит ему рассказывать, а может, хотела сравнить его с тем, который снился.

— Ну вот, слушай. Будто я плыла на большом пароходе. Куда — не знаю, совсем одна, среди чужих. На пароходе много народу, одни начальники, наряженные все красиво. И смотрят они на меня так, будто я им мешаю. Потом вижу, начали шептаться и на меня показывать глазами. Чо, думаю, я им мешаю? Я уже не лезу к ним, не прошу ничего... А вот еду, сама не знаю куда и зачем. Ну вот, стою будто бы и ничего не трогаю, ни в чем не виноватая, а они все обступают меня. Смотрю на всех, думаю, хоть кто-нибудь бы сказал: чего вы к ней пристали, чо она вам?.. А никто ничего не говорит. Потом гляжу, из мужиков все стали милиционерами. И подходят ко мне все ближе, ближе, да все злые такие. И вдруг откуда-то возьми да и появись ты!..

Глаша снова глянула Василию в лицо, передернула плечами:

— Ну, вроде бы заслонил меня и говоришь: чего вы к ней пристали? Отстаньте! Но они будто начали на тебя напирать, а ты стал с ними драться, потому что они доброго слова не понимают. Ну и правильно! Чо на них смотреть, если сами первые начали. Я тебе будто стала помогать, а они нас в разные стороны расталкивают. И вдруг вижу: тебя подняли высоко и бросили в воду. А вода чистая-чистая, видать, как ты тонешь и мне рукой машешь. И главное — сквозь воду вижу твои глаза, такие обидные и жалостливые. И все рукой мне машешь, а сам все дальше и дальше утопаешь. Тогда я как рванусь — и сама в воду... Я-то и плавать не умею, а будто плаваю, ищу тебя, а тебя уже не видать... Надо же такому присниться, а? К чему бы это? Глаша вопросительно взглянула на Василия, даже голову склонила и чуть повернула вправо, чтобы видеть его глаза. Он, минуту помолчав, кивнул, как бы тоже выражая недоумение по поводу Глашиного сна.

— Да, действительно, сон страшноватый... Только я отгадывать не умею. А ты сама как думаешь, к добру или к худу?

— Не знаю... Мать у меня здорово отгадывает.

— Ну вот, у нее и спросишь.

— Да ты чо? Я же совсем из дому ушла. Она мне сказала: «Под землей найду и глаза выколю, если пойдешь на завод». Батя ничего, а она стращает.

— Да, я забыл, ты же говорила. Ну ничего...

Тут скрипнуло, открываясь, окошко бюро пропусков. Глаше подсунули ведомость, где она должна расписаться за пропуск, шариковую ручку, привязанную на веревочке. Глаша что-то царапнула в том месте, где ткнули пальцем, и ей подали пропуск.

Кабинщица тетя Дуся, проработавшая на заводе тридцать лет, не поверила своим глазам: впервые увидела, чтобы цыганка шла на завод, да еще и с пропуском в руках. Она застопорила вертушку, почти вырвала из рук Глаши новенький пропуск, который еще трещал в корешке, когда его разворачивали. Посмотрела несколько раз то на Глашу, то на фотокарточку, но пропускать не торопилась.

— Чо, не узнаешь? — спрашивает Глаша.

— Может, и не узнаю, твое какое дело.

— Она со мной, — сказал шедший сзади Василий, — в наш цех устраивается.

Они шли по тротуару, мимо цветущих газонов, мимо громадных корпусов, в которых окна во всю стену и даже крыши стеклянные. Их обгоняли рабочие, роняли какие-то колкости. Василий начинал злиться, ему было обидно, что не может объяснить всей этой толпе, зачем ведет цыганку по заводу. А Глаша не замечала теперь ни ехидных шуточек, ни насмешливых взглядов. Только когда их обгоняли электрокары и автомашины и водители нарочно резко сигналили рядом, — вздрагивала и хваталась за локоть Василия. Глаза ее были полны любопытства и удивления: завод, как настоящий город, — с улицами и переулками, с тротуарами и асфальтированными дорогами, с аллеями, скверами. В одном сквере даже памятник какой-то стоит: двое мужчин — один с очками на лбу и кочергой в руке, другой в комбинезоне и с пистолетом на боку.

Цех уже работал. Василий с Глашей шли по проходу между рядами гудящих станков, увиливали от проезжающих электрокаров. Все, кто видел их, что-то кричали Василию, улыбались, делали рукой «салют».

Пока Глаша сидела в кабинете начальника цеха, Табаков с комсоргом Галей Фоминой сбегали в кладовую, выбрали новый темно-синий халат. Маленьких ростов не было. Галя побежала в соседний цех, в шорную, и там подрезали и подшили халат. Галя ушла с халатом в женскую раздевалку. Там уже были табельщица, несколько контролеров, инструментальщица. Они суетились, перебирали с дюжину туфель. Никто не знал, какой размер подойдет новенькой. Они наперебой задавали вопросы:

— Где она будет работать?

— Сколько ей лет?

— Где ты ее нашел?

А тут и Глаша пришла в сопровождении начальника цеха, девчонки дружно сграбастали ее, увлекли в раздевалку и захлопнули дверь. Табаков с начальником цеха остановились возле табельной.

— Так куда же ее поставим? — спросил Табаков.

— Я думаю, можно на участок консервации. Дело там нехитрое, работа нетяжелая. Не заставишь же ее стружку убирать, еще травмируется.

— Пожалуй, место подходящее. А там видно будет... О, вот и девушки.

Василий вначале не смог среди шести девчонок найти Глашу. Она была неузнаваема. Халатик перехвачен пояском с пластмассовой бляхой, на голове алая косынка, завязанная сзади. Обута в туфельки на невысоком каблуке. Василий с полным правом опекуна посмотрел на Глашины ноги: стройные, с крепкими икрами, и походка не хуже, чем у других девчонок.

Начальник цеха позвал мастера с участка консервации:

— Семен, принимай новую работницу!

— Это цыганку, что ли? Где она?

— Вон с девчонками стоит, самая красивая.

— Она, правда, цыганка?

— Если бы ты видел ее десять минут назад — не спрашивал бы. Вон как ее девчата преобразили — не узнать. Давай бери ее, да обращайся с ней осторожней. Не убережем — снова гадать пойдет на вокзал...

Василий облегченно вздохнул. Ему казалось, что наконец-то все хлопоты Закончились, что он совершил великое дело. Днем еще пришлось сходить в комитет комсомола, просить для Глаши место в общежитии. Потом пришла мысль: после работы Глаше придется переодеваться, а что она наденет? Неужели же ту самую юбку и тапочки с опушкой? Снова разыскал Галю Фомину. Кто-то из девчонок съездил в общежитие за платьем и туфлями. Потом интересовался, обедала ли Глаша. Узнал, что девчонки без ума от нее, даже ревновать стали: каждой хотелось завладеть Глашиным сердцем, расположить ее к себе, поселить в свою комнату.

Вообще Глашино появление в цехе вызвало немалое удивление. Одни говорили или думали про себя: «Посмотрим, что из этого получится»; другие: «Тринадцать национальностей в цехе, а теперь — четырнадцатая — цыганка»; третьи: «Василий Табаков всегда придумает что-нибудь новенькое: не оснастку, так резец, не сверло, так... цыганку привел. С ней и про рационализацию забыл...» Одним словом, всяк по-своему, но все были несколько дней заняты мыслями и разговорами о новенькой.