— Я пришлю своего личного лекаря, — заявила Айрин решительно, тоном, не принимающим возражений.

Странное чувство на миг вспыхнуло в ее душе. Жалость, сожаление? Желание вернуть все на круги своя?.. Но Уар разделалась с этим чувством как со слабостью. Совсем недавно точно так же поступил и Зонар… когда отправил в долгий ящик дело об убийстве своих друзей…

…Выдался такой холодный вечер, а кто-то забыл закрыть последнее окно в главном коридоре. Оно стучало на ветру; то взлетала, то опадала легкая узорная штора. Когда Ваннах закрыл окно, в коридоре стало почти совсем тихо: слышно было лишь, как воет за окнами ветер.

В комнату Макса Милиана пришлось долго подниматься по темной винтовой лестнице. Это было самое уединенное место в резиденции Зонара. В такой комнате, подумалось Ваннаху, неплохо запереть на пару дней сильно провинившегося студента, но жить там постоянно… он бы такого никому не пожелал. Мрачное место… под стать темным событиям последних месяцев…

Дверь была приоткрыта; луч холодного мерцающего света, белого с синим отливом, проникавший в коридор из комнаты, скупо освещал небольшой участок серой стены. Ваннах на всякий случай решил постучать.

— Я здесь, — отозвался усталый детский голос, не успел он даже поднести руку к двери. — Заходи, Ваннах…

Догадливость паренька со странным обсидианом на груди не удивляла уже никого.

Седой Охотник перешагнул порог… Безрадостная это была комната. Как келья… Окно без штор с видом на крышу; исписанные листы, разбросанные по полу; узкая кровать, на спинке которой висит что-то темное… должно быть, тот самый плащ — такие любят воры и грабители: плащи из черного фарха, мягкие, бесшумные, поглощающие весь свет…

Свет. Под потолком висели, сонно покачиваясь, три классических Северных Лихта, изящно связанные вместе ленточкой пульсирующего сияния (нельзя было не улыбнуться такой наивной попытке разнообразить печальную комнату). Над головой же у Макса потрескивала столь любимая им магическая самоделка — Фиат-люкс, как он ее называл. И светилась она теплым Южным светом… значит, малый освоил-таки искусство использования противоположного стабилизатора… Сам Ваннах научился этому только ближе к последнему курсу Университета. А этот мальчишка уже сейчас способен провернуть такую сложную операцию ради забавы. Талантливый…

Сидевший на кровати Макс Милиан поднял голову; Фиат-люкс взметнулся выше. Мальчишка вздохнул и выпустил из рук очередной исписанный листок, который плавно опустился на пол, затерявшись среди себе подобных, словно широкая ладошка северного клена по осени. Перо, которым писал, Макс заткнул за ухо. Этот равнодушный жест заставил старого Охотника на миг задержать выдох… перо было дрекавачье. Черное. Значит, Зонар не преувеличивал…

Спустив ноги с кровати, Макс Милиан встал, медленно выпрямившись во весь рост. На нем была обычная ночная одежда — шелковые штаны и рубашка. Любая одежда, подобранная по росту, висела на Максе самым жалким образом, так он был худ.

— Нет, не вставай, — велел ему Ваннах. — Ложись обратно.

Макс Милиан пожал плечами и послушно лег. Выглядел он плохо, едва ли лучше, чем по возвращении из Дикой Ничейной Земли. Даже обсидиан у него на груди в такт надорванному сердцу мерцал неравномерно и дергано. Но взгляд… даже полный тоски, этот взгляд выражал большую внутреннюю силу и заставлял тринадцатилетнего мальчишку казаться старше, чем он есть.

В комнате не нашлось ни одного стула, потому Ваннах присел на край кровати.

— Я увидел, что у тебя свет горит. Решил проведать… — сказал Охотник и, чуть помедлив, добавил: — Прости, что мы так загоняли тебя сегодня. Просто… глядя, как ты бьешься, можно забыть, что ты ребенок…

— Марнсы говорили, что взрослый, — с грустной улыбкой произнес Милиан, — только хрупкий взрослый.

— Я тебе красную сальвию принес, — Ваннах снял с пояса небольшую обтянутую кожей фляжку и передал ее Максу. — Это старое Охотничье средство. Уже сколько тысяч лет им отпаивают доноров… — говорил он ровно и неспешно, так, будто его слова должны были послужить весомым дополнением к лекарству. — Так бывает, что бой затягивается и донор отдает слишком много. В минус, как говорят. Он долго болеет потом. Особенно сердце страдает почему-то… оттого, что душа там сидит, или что, а сердцу всегда достается больше всего. Тогда и пьют красную сальвию.

Пока Ваннах рассказывал, Макс поднял подушку и сел, прислонившись к ней спиной. Красную сальвию он цедил мелкими глотками, ибо напиток оказался крепкий…

— …цветы драконника, диадемовую кору и семена жога на спирту настаивают, а сверху добавляют хищный шалфей, — продолжал свое ровное повествование Охотник. — Слыхал о хищном шалфее?

— Да… — кивнул Макс Милиан, задумавшись на мгновение; память Балы подсказала ему безошибочно. — Знаю, что он не прочь закусить мухой, когда долго нет дождя. И что может расти на голых скалах. Но не видел его никогда.

— О, это растение с большой силой к жизни, — хитро улыбнулся Ваннах, словно любимому маленькому внуку. — Попей красную сальвию пару дней — и забудешь, что когда-то болело сердце… Мне вот уже за семьдесят, а сердце-то, получается, покрепче твоего, раз это ты упал от усталости, а не я. Чудесная штука эта красная сальвия…

— Спасибо, Ваннах… — искренне сказал Макс Милиан. По всему видно, беззлобное замечание Ваннаха его только развеселило, хотя, пожалуй, правильный мальчишка должен был обидеться, что сравнение оказалось не в его пользу.

— Не за что, — с некоторой долей строгости ответил Охотник. Нагнувшись, он поднял с пола один из листов; некоторое время внимательно читал, хмуря брови и поглаживая бороду. — Хм… Не заточенный клинок… Славные стихи, — оценил он. — Да ты поэт, мальчик…

— Нет, — покачал головой Милиан. Хорошее настроение пропало, словно случайный луч солнца в хмурый облачный день. — Ведь они не мои… Просто я не могу не писать. Они приходят и мучают меня, пока не запишу…

— Никогда не понимал поэтов, — проворчал в ответ старик.

— Забирай если нравится… их… стихи. Говорю, же, они не мои… — Макс Милиан замолчал и, вздохнув, поднял взгляд к потолку. Взгляд этот, неподвижный, словно стеклянный, не выражал ничего, кроме безысходной тоски.

Тяжело вздохнул и Ваннах. Ох как не вязался образ трогательного поэтического мальчика с тем, что говорил о нем Зонар, предостерегая Охотников и твердя им об осторожности. «Не верьте ему. Не поворачивайтесь спиной. Не давайте боевого меча на тренировке…» И ведь до сих пор каждое из слов советника только подтверждалось… Тот, кто сейчас выглядит, как несчастный больной ребенок, днем почти полчаса разбрасывал в разные стороны бывалых Охотников…

Только вот Ваннаху начинало казаться, что все здесь не так просто.

— Скажи, ты правда всю Дичь прошел? — все-таки решился спросить Ваннах.

— Правда… — без особых эмоций отозвался Макс Милиан. Ни намека на гордость за содеянное, хотя такое путешествие сделало бы честь любому Охотнику.

Некоторое время оба молчали.

…Подвывание ветра за окном… Причудливо пересекаются, сосуществуя в одном в полумраке, холодный свет Лихтов и теплый — Фиат-люкса… А черное перо дрекавака за ухом у мальчишки, чуть покачивается в такт дыханию…

— Кто же ты все-таки такой? — Ваннах просто высказал вслух терзавшую его мысль, не надеясь на ответ.

— Если б я сам это знал… — горько промолвил Макс. И добавил с тихим отчаяньем: — Я не знаю…

…Проходя главным коридором обратно, Ваннах остановился у того самого окна и открыл его настежь, подставив лицо холодному ночному ветру. В Рунном Парке с «кирпичным» полом в кронах деревьев пели халены. Крохотные птички, размером с большой палец на руке взрослого человека, они выводили такие громкие трели, что те перекрывали вой ветра. Любой, кто слышал их, недоумевал, откуда столько силы в крохотном пернатом тельце. Во времена молодости Ваннаха человека, слабого телом, но сильного духом, уважительно называли Хален… Макс Милиан вполне мог бы зваться так…