– Там! – крикнул я.
Высокий тонкий шест поднимался за линией гранатовых деревьев и на верхушке его развивался алый флаг. Мастер Ли приказал носильщикам повернуть к Золотой Речке и пройти через Ворота Небесной Гармонии к комплексу, внутри которого он потерял двадцать лет жизни – во всяком случае он назвал эти годы потерянными. Мы прошли через Зал Литературной Славы, Зал Вознагражденного Интеллекта, Зал Уважения к Мастерам (второй по величине библиотеке в мире, первая находится в Чанъяне), и обнаружили шест, который стоял в обширном дворе Литературной Глубины; слева от входа и ниже обычного красного флага развевался флаг старшего ученого, украшенный всеми четырнадцатью символами академического отличия: выполняющими желания жемчужинами, музыкальными камнями, облаками счастья, ромбами, чашкой из рога единорога, книгами, картинами, листьями клена, тысячелистника и банана, треножником, травой бессмертия, деньгами и серебряной туфлей.
– Этот флаг здорово суживает список возможных жертв, – счастливо сказал Мастер Ли. – Разве кто-нибудь проронил хотя бы слово о том, что один из самых выдающихся ученых современности испустил последний вздох? Нет, никто, и я начинаю верить, что не ошибся, подозревая заговор молчания.
Пройдя через ворота, мы увидели двор, битком набитый паланкинами, экипажами и носилками, все в белых траурных цветах. Толпа младших мандаринов глубоко поклонилась шляпе и отличительным знакам Мастера Ли, потому что он одел все, что у него было, включая символы императорского советника, которым он был шестьдесят лет назад, и зрелище стоило того, чтобы на него посмотреть. Он пошел по лестнице вверх с таким видом, как если бы был владельцем особняка, и мы вошли в абсурдно огромный зал для приемов. На стенах висели картины, гобелены и меховые ковры, на которые пошли обитатели нескольких лесов. Ковер, сделанный из меха белого горностая, протянулся через весь огромный зал вплоть до мраморного помоста, на котором стоял большой великолепный гроб.
Старшие мандарины неторопливо проходили по ковру, чтобы отдать последний долг своему коллеге. Кто-то заметил Мастера Ли. Легкий вскрик удивления заставил все головы повернуться, и я с тихой радостью смотрел, как глаза по очереди расширялись, и руки одергивали один роскошный халат за другим, как если бы хотели избежать контакта с больным проказой – почти как в танце, а Мастер Ли приветствовал каждого вздрогнувшего чиновника улыбкой до ушей: – Ван Цзянь, дружище! Как восхитительно, что эти недостойные глаза могут еще раз насладиться твоим божественным видом!
И так далее. Поначалу никто не говорил ни слова, но потом все-таки раздался чей-то голос.
– Као! Клянусь всеми богами, это Ли Као! Как это я не подумал позвать тебя, когда началась вся это кутерьма?
Высохший и сгорбленный человек, опиравшийся на два костыля, с трудом шел к Мастеру Ли, и увидев его я не поверил собственным глазам. Я думал, что Мастер Ли достиг предела срока, отпущенного человеку, но этот господин добавил к этому пределу не меньше тридцати лет. Я заметил, что при его приближении все глубоко кланялись, и Мастер Ли поздоровался с ним по-настоящему тепло.
– Здравствуй, Чжан. Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Как я себя чувствую? Как настоящая старая развалина, – ответил высохший старик. – Несколько дней назад у меня был долгий разговор со своим старшим внуком: я очень удивлялся, как это он внезапно стал таким умным, и только потом я сообразил, что он умер двадцать лет назад и я разговаривал с попугаем. Кто этот здоровенный парень со свернутым носом?
Мастер Ли сделал мне знак выйти вперед и глубоко поклониться.
– Разреши представить тебе моего бывшего заказчика и нынешнего помощника Десятого Быка, – сказал он. – Бык, это Блистающий Повелитель Богов, Верховный Владыка Западного Заката и Великой Изменчивости, Носитель Киноварного Скипетра Величайшей Тайны – или, если хочешь, Небесный Мастер.
Откровенно говоря, я не упал на пол и не стал биться об него головой только потому, что не смог решить: упасть мне вперед или назад. Ведь это был никто иной, как Чжан Даолин,[73] величайший из Даосских монахов, единственный человек в Империи, который повсеместно считался последним святым, живущим на земле.
В моей деревне ему поклонялись все, от настоятеля нашего монастыря до моего дяди-атеиста Нунга, и обычно говорили, что список добрых дел Чжана покроет верхушки четырех из пяти священных гор, и вот я стою прямо перед ним. Каким-то образом я сумел неловко поклониться, не упав на пол.
– Као, ты тот человек, который нам нужен, и я очень рад, что у кого-то хватило мозгов подумать об этом, – сказал Небесный Мастер. – Я видел самую странную вещь в своей жизни, а это означает, что именно ты должен ею заняться.
Небесный Мастер был наполовину глух и не сообразил, что едва ли не кричит. Матер Ли тоже должен был говорить громко, что собеседник его расслышал. В результате все остальные, находившиеся в огромном сводчатом зале, быть может сотни людей, стояли молча, с каменными лицами, а эхо от криков двух голосов металось между стенами и отражалось от гроба.
– Ты сказал, что видел это? – спросил Мастер Ли.
– Да, это произошло прямо перед моими глазами, и пожалуй даже хорошо, что настолько ужасная вещь произошла с кем-то вроде Ма Туань Линя. Ужасный осел, ты же знаешь – настоящий позор для сословия ученых.
По внезапному блеску в глазах Мастера Ли я предположил, что он разделяет мнение Небесного Мастера о покойном Ма Туань Лине, но пытается быть дипломатом.
– О, я не уверен. Во время исследования Ма проявлял свои самые лучшие качества. Только заключения были полностью идиотскими.
– Као, ты чертовски снисходителен! – воскликнул Небесный Мастер. – Он был осел от затылка до кончиков пальцев ног, зато его самооценка могла сравниться только с величиной его брюха. Ты должен был видеть, как они пытались запихнуть этот жирный кусок сала в гроб.
Святой мучительно повернулся на костылях и взглянул на ряды недовольно поджавших губы мандаринов.
– Проклятые идиоты! – воскликнул он. – Если бы вы поставили телу Ма клизму, то смогли бы похоронить то, что от него останется, в ореховой скорлупе!
Он опять повернулся к Мастеру Ли. – Ну хорошо, это скорее твоя область, не моя. Передаю это дело на твое попечение. Скажи мне, что тебе надо, и я постараюсь помочь.
– Мы начнем с того, что ты расскажешь то, что видел, – счастливо сказал Мастер Ли, – но сначала давай уйдем из этого мавзолея.
Пока Небесный Мастер ковылял к боковой двери, мне стало жарко. Какое счастье! Если бы взгляды могли убивать, Мастер Ли был бы мертвее Ма Туань Линя, но мандарины могли только смотреть. Мы прошли по коридору в маленький кабинет, из окна которого открывался вид на простой садик. Комната казалась чуть ли не старше хозяина, и была заставлена древней, хотя и комфортабельной мебелью, наводящей на мысли о временах моего пра-пра-пра-дедушки. Небесный Мастер с облегчение простонал, уселся на мягкий диван, отпустил свои костыли и сразу перешел к делу.
– Као, это произошло ночью, но не этой, а прошлой – скорее даже утром, в двойной час овцы. Как обычно, я не мог заснуть, ярко светила луна и, ты знаешь, было очень тепло. Я встал, оделся, взял свои костыли, пошел на берег и сел в лодку. Увы, гребля – единственное упражнение, которое я еще могу делать. Я практикуюсь на костылях, – добавил он и сделал ими несколько движений, которые действительно напоминали движения гребца. – Я погреб на Остров Гортензий, где для меня сделали специальную пристань – там есть дорожка, по которой я могу ходить. Я шел через маленький лес, восхищаясь луной и вспоминая то время, когда в моей голове сами собой складывались стихи, как вдруг услышал крик, полный ужаса и смертельной муки, и прямо навстречу мне выбежал Ма Туань Линь.
Святой наклонил голову, посмотрел на Мастера Ли поверх носа, и слабая усмешка искривила его губы.
– Вот отсюда начинаются старческие воспоминания. Я не уверен, Као, ох не уверен. Я могу только рассказать то, что видел, или думал, что видел. Начнем с того, что за Ма гнался маленький морщинистый человек, старше тебя, и даже, может быть, старше меня. Он бежал легко, как ребенок, и кричал что-то вроде «Би-фан», «Би-фан».
