Девочка. Еще древней!
Третий мальчик. Ты, часом, не Баба Яга, костяная нога?
Девочка. Еще старше!
Третий мальчик. Ты, Кинг-Конг, супермонстр!
Первый мальчик. Ну и личико у тебя! Ты, по-моему, даже не из пластмассы. Ну-ка, раскрой пасть, что там у тебя!
Не переставая кружиться в хороводе вокруг Титании, Первый мальчик подходит к ней все ближе и ближе. Титания, уперев ладонь ему в лицо, отталкивает его. В тот же миг все четверо падают навзничь.
Третий мальчик. Это откуда-то сверху!
Первый мальчик. Бежим скорей!
Мальчики убегают. Девочка в обнимку со своим плюшевым псом остается сидеть на земле.
Девочка (монотонно). Вообще-то я здесь недавно. — Я еще не знаю, кем я стану. — Но предчувствия у меня хорошие. — По улицам я много хожу, а вот домов изнутри почти не знаю. — Иногда мне кажется, что все люди очень хорошие, только мне через стенку к ним не пробиться. — Я чувствую в себе столько сил, но они направлены против меня же самой, а я не знаю, почему. — Папа хочет от нас уйти, мама то и дело ревёт, а я прокалываю ему шины. — Я стану официанткой, если иначе нельзя, и буду работать до тех пор, пока все снова не пойдет прахом.
Титания медленно опускает руку на голову Девочки, и в тот миг, когда рука касается волос, лицо Девочки передергивает гримаса боли.
Сцена пятая
У Вольфа и Хельмы. Возвышение. Вольф возлежит на полу, прикрыв голову географической картой. Рядом на стуле сидит Хельма, уставившись в парк. Ночь. Шумы из зверинца. Треньканье сверчка.
Хельма. Прежде ты мне рассказывал про звезды. Мог даже показать, где в созвездии Пса стоит Сириус и что это означает. А теперь? Ты все позабыл. Ты хоть иногда устремляешь свой взор к звездному шатру? Отсутствие ответа — тоже ответ. Мы живем на южной, солнечной стороне парка. Три минуты пешком — и ты уже у маленькой зеленой речушки, в которую ты когда-то был так влюблен. Сколько ты там уже не был, а? Сколько месяцев? Который месяц ты все свое свободное время валяешься вот тут и дрыхнешь посреди своих географических карт?
Вольф! Мы не можем относиться к парку так, будто нам до него нет никакого дела! Нам нужно туда! Нам нужно туда — вместе! Пойдем, мой старый орангутанг…
Прежде ты мне так живописно, так подробно рассказывал про Великую французскую революцию. А сегодня ты даже не помнишь, когда она произошла. И произошла ли вообще. Я ведь о чем: сколько же ценного умственного достояния пропало втуне! А мы ведь оба из хороших семей. Так как же так вышло, что важнейших фактов всемирной истории и нашей вселенной ты уже не помнишь? На аттестат зрелости ты бы теперь уже ни за что не сдал. Да любой приготовишка сейчас больше твоего знает.
Вольф. У меня нет ни малейшего желания что-либо помнить о Великой французской революции.
Хельма. Потому что она тебе опротивела. Потому что тебе все опротивело. Даже звезды. Поэтому ты практически ничего больше и не помнишь. Просто для тебя всего этого оказалось чересчур много.
Вольф. Звезд для любого человека чересчур много.
Хельма. А в древности? Первобытные люди? Ведь они как-то с этим справлялись. Выдумывали всякие легенды, сказки — лишь бы звездный небосвод не обрушился им на головы.
Вольф. День какой сегодня?
Хельма. Вторник. Среда.
Вольф (взвиваясь). Вторник-среда!?
Хельма. То ли вторник, то ли среда.
Вольф. А поточнее нельзя? Вечно мне приходится гадать!
Хельма. Но я сама точно не помню.
Вольф. Ты видишь, с тобой почти невозможно условиться даже о таких близлежащих понятиях, как день текущей недели. И ты хочешь, чтобы я рассказывал тебе о столь отдаленных во времени феноменах, как Великая французская революция.
Хельма. Когда-то ты умел рассказывать о Великой французской революции столь доходчиво и наглядно, словно она произошла вчера.
Вольф. Нельзя извращать дух и суть Великой французской революции, излагая ее так, словно она произошла вчера. В том-то и дело, что она произошла не вчера.
Хельма. А когда? Когда же она произошла? Ну, когда?
Вольф молчит.
В одна тысяча лохматом, да? В одна тысяча лохматом! Это теперь твоя любимая присказка!
Вольф. Моя любимая присказка? С каких это пор?
Хельма. С давних пор! С давних!
Вольф. Точнее! С каких именно?
Хельма. С тех пор, как ты ничего не соображаешь. С тех пор, как мы ничего не читаем. С тех пор, как мы никуда больше не ездим. С тех пор, как мы давно уже не вместе.
Вольф. А точнее!
Хельма. С тех пор, как ты однажды спутал Демулена с Дантоном{30}.
Вольф. Ага! Вот это ты запомнила. И это всё, что ты смогла усвоить из Великой французской революции…
Хельма. Но как же мне было это не запомнить? Стоило тебе допустить эту маленькую промашку — и все твои разглагольствования о Великой французской революции умолкли раз и навсегда.
Вольф. Спутать Демулена с Дантоном — это, к сожалению, уже не маленькая промашка…
Хельма. Господи Боже мой! Велика разница! А в чем там между ними дело? Расскажи-ка. Что там с ними обоими стряслось, а? Ну?
Вольф. Я их перепутал…
Хельма. Вот! И это всё, это единственное, что ты еще помнишь об этих… об этих твоих идиотах!
Сцена шестая
Ночное кафе в парке. Все действующие лица, за исключением Титании, группами и поодиночке сидят за столиками и отдыхают. Только Первенец, владелец рекламного агентства, и безработный архитектор Учтивец увлеченно беседуют друг с другом.
Учтивец. Представляешь: от переносицы — и веером. Еще раз тебе говорю: не принимал я никаких таблеток, а мигрень такая — даже моргнуть страшно. Говорю тебе: у меня сто лет голова не болела, я забыл, что такое мигрень…
Первенец (очень серьезно). Так, а симптомы? Какие у тебя симптомы?
Учтивец. Что, не видишь, что ли? Вон, веко набрякло.
Первенец привстает и с видом специалиста изучает зрачки собеседника.
Все мускулы лица напряжены, почти до судорог. Вот тут, за ушами, стучит. И все это к мозгу, к мозгу…
Первенец. Ты подозреваешь у себя что-то конкретное? Так-так, лицевой нерв, э-э, прости… значит, у тебя иногда все лицо как бы тяжелеет, верно?
Учтивец. Да, я подозреваю что-то конкретное.
Первенец. А-а, значит, все-таки подозреваешь…
Учтивец. Да, подозреваю. Если это то же самое, что у меня было с руками, вот тут…
Первенец. А что у тебя было?
Учтивец. Да говорю же тебе: с руками. Я думал, все, больше не выдержу. Орал, кричал, требовал: «Отрежьте! Ампутируйте к чертям! Я так не могу больше!». Я в клинике Штирмайера лежал. Потом выяснилось, что как раз это и было ошибкой. Они там только колют, лошадиными дозами. Теперь-то я точно знаю. Знаешь, почему они не меняли мне повязку? У них не было бинтов. У них было недостаточно бинтов, чтобы сменить мне повязку. Честное слово. У тебя, конечно, тоже нет адреса? Адреса хорошего врача у тебя нет?
Первенец. Ау кого ты тогда был, с руками?
Учтивец. Если это то же самое, что я подозреваю, то же самое, что было с руками, всё, тогда хана. Полный каюк.
Первенец. А за границей ты не был?
