Мне кажется, Менаж помог Саразену, познакомив его с коадъютором[319], чье хлебосольство пришлось Поэту очень кстати. Однажды, когда Саразен был там, дю Буа, (Любовник м-ль Поле.) которого между собою звали нуднейший г-н дю Буа, додумался, пока все стоя приветствовали какого-то епископа и отвешивали ему поклоны, придвинуть каждому его стул; но он забыл про Саразена, который, полагая, что стул у него на прежнем месте, захотел сесть и плюхнулся задом об пол. Когда он поднялся, его спросили, о чем он думал в эту минуту; Саразен самым серьезным тоном ответил: «Я подумал: что, если бы я был тем человеком, с которым сыграли такую скверную шутку». Коадъютор вынужден был докапываться, кто этому виною, и велел сказать Саразену, что весьма рассержен. Что до меня, то мне сдается, что Саразену не хватило находчивости, ему следовало заявить, что это, мол, его вина, он, мол, неловок и т. д.

На службе у Коадъютора Саразен пробыл около четырех лет[320] и даже ходил с ним в Бурбонский дворец. Я всегда буду помнить о смехотворном скоплении карет и людей в такие дни. Саразен, при всем том, что отличался высоким ростом и хорошим сложением, был облачен в довольно нелепое одеяние, какое носят литераторы, прочие же рядились сельскими священниками; от всего этого за версту кругом несло педантством.

Я забыл упомянуть, что Саразен был посажен в Бастилию, как это будет видно из «Мемуаров эпохи Регентства», за то, что его сочли автором скверных стишков на Короля, где говорилось о театральных машинах итальянских комедиантов. Его обвинили несправедливо; напиши их он, они не были бы так плохи. Он поклялся по выходе из тюрьмы больше стихов не писать; но снова принялся за старое в дни осады Парижа, а может быть, и раньше.

Во время Парижской войны[321] Коадъютор столько хлопотал о нем через посредство г-жи де Лонгвиль, что принц де Конти взял Саразена в секретари. Было ли это следствием нужды или коварного нормандского нрава, а быть может — и того и другого вместе, но Саразен (которому, хотя он и был зачислен в штат принца де Конти, следовало, по правде говоря, дожидаться первого вакантного места) без возражений согласился занять эту должность. Принц де Конти был здесь более виноват, нежели Саразен, ибо, в то время как Монтрей, член Академии, находился в Риме, добывая ему кардинальскую шляпу, Принц наполовину сократил его доходы по должности, ради коей он отказался от самых прекрасных предложений. Вернувшись, Монтрей ничем не выказал своей досады: он был похитрее Саразена и стал поистине французом на итальянский образец, Francese romanescato, как говорят в Риме; и хотя с ним обошлись, как с младшим, — с ним, который получил эту должность первым, — он сделал вид, будто вполне доволен распределением обязанностей. У него остались одни лишь бенефиции, а в ведении Саразена находился дом и губернаторский пост (в Шампани). Говорили, будто Саразена выдвинула г-жа де Лонгвиль. В первый же год своей новой службы Саразен сказал одному знакомому мне человеку, что он де вовсе не обязан Коадъютору за то, что тот ввел его в дом к принцу де Конти, а напротив — Коадъютор всем обязан ему; что было время, когда тот рад был бы его, Саразена, утопить, и что сейчас еще послал бы его ко всем чертям, не занимай об этой должности, и что за те четыре года, что он служил у Коадъютора, тот перед ним в неоплатном долгу. Заметьте, что, не будь Коадъютора, Саразен, может быть, умер бы с голоду.

Как только был заключен мир[322], Саразен стал разыгрывать из себя скромного управляющего и человека, ревниво пекущегося о своем хозяине. Однажды кто-то спросил его: «Что с вами? У вас такой грустный вид». — «Я плохо чувствую себя, — ответил он значительно, — принцу де Конти нездоровится». Он без устали занимался всякими мошенническими проделками. Коадъютор как-то представил принцу де Конти аббата Амло, который пришел просить о каком-то приорате. Принц де Конти обещает ему этот приорат. Аббат, дабы ускорить дело, дает сто пистолей Саразену; Монтрей, ежели я не ошибаюсь, в ту пору отсутствовал. Первый президент Палаты косвенных сборов Амло-Болье, родственник Аббата, просит принца Конти о том же приорате, и тот отдает его ему. Подумайте только, как это делается! Аббат требует от Саразена свои сто пистолей, а тот отвечает: «Что вы не получили бенефиции, вина не моя; я сдержу данное мною слово; сделайте так, чтобы принц де Конти тоже сдержал свое обещание». Аббат пожаловался Коадъютору, и тот разбушевался: «Как! этот жалкий стихоплет дерет деньги с моих друзей! Человек, которого я облагодетельствовал!». Саразен на это ответил, как я уже говорил, что он де Коадъютору ничем не обязан и т. д. Вслед за этим Менаж и Саразен рассорились, и Менаж говорил: «Они удачно сошлись, Монтрей и он, чтобы облапошить друг друга».

Случилось однажды, что некто дю Буа, который командовал шеволежерами принца де Конти в Шампани, проворовался, да настолько, что Принц вынужден был послать одного из своих гвардейцев, свободного от службы, дабы арестовать виновного; у дю Буа оказалось шесть тысяч ливров деньгами, которые он украл за короткий срок, не говоря уже о других вещах. Он отнюдь не удивился, что его арестовывают, но выразил уверенность в том, что его не осудят. Было решено, что из шести тысяч наличными он вернет пять, как вдруг приходит приказ взять у него только три тысячи ливров; приказ этот исходил от Саразена: это дало повод заключить, что остальные две тысячи ливров причитались ему.

Один дворянин из Бри попросил Куртена (маленького Куртена, того, который побывал в Мюнстере; он докладчик по приему прошений) поговорить с Саразеном, чтобы перевели солдат из его деревни. Саразен ответил ему: «Сделать это стоит». Минуло четыре дня; потребовалось сорок пистолей, и деревню обобрали, прежде чем пришел приказ. Саразен делал и того хуже; так, отправив все, что полагается на зимние месяцы, некоему Бургоню, офицеру, стороннику принца де Конти (это он защищал Бри-Конт-Робер в 1649 году), он передал ему: «Погляди-ка, не найдется ли десяти пистолей для нас». При всем том, он так и не разбогател: ему мешали ссоры, а Двор его обманул. Ему ничего не перепало от Кардинала, который столько наобещал. Когда состоялась свадьба принца де Конти, Саразен не получил ни гроша; Кознак не стал бы даже епископом, если бы на этом не настоял принц де Конти. Между тем оба, и Саразен и Кознак, хорошо послужили Кардиналу и очень плохо — своему хозяину.

Смышленностью Саразен не отличался, хотя и был нормандцем; ума у него и в помине не было; достаточно сказать, что в Бордо он старался; убедить всех, что ему, мол, присылают деньги из дому; заказав себе полный набор лент розового цвета, он заявил, будто получил небольшой вексель из Нормандии. Г-жа де Лонгвиль зло издевалась над этим наглым чванством. Ожервиль, дворянин из Кана, который служил у принца де Конти, сказал как-то Саразену: «Дорогой мой, позвольте сказать вам, люди не так уж глупы, чтобы воображать, будто вы, занимая вашу должность (Монтрей к тому времени умер), не в состоянии купить себе даже лент». Назавтра, думая загладить этим свой промах, Саразен надел какой-то жалкий кафтан и несколько дней ходил в грязном белье. Ему хотелось прослыть человеком дальновидным, но он вечно попадал впросак. Он всегда вмешивался в чужие дела — и весьма некстати.

Когда принц де Конти остался один в Бордо, он, не доверяя Марсену, пользовался услугами де Шуппа, который однажды вздумал посоветовать ему сделать что-то вопреки воинским правилам. Ожервиль обратил это в шутку и сказал ему: «Сразу видно, что нас хотят испытать». Саразен про это узнает; он идет объявить Ожервилю, что, мол, де Шупп пожаловался и вот теперь принц де Конти недоволен его, Ожервиля, поведением; хорошо зная нашего каверзника, тот отправляется к принцу де Конти и говорит ему, что он об этом и не помышлял, и требует, чтобы Саразен отказался от своих слов перед всеми. Ожервиль умолил Принца оставить все без последствий. Несметное количество раз Принц в присутствии своих офицеров называл Саразена плутом и мерзавцем. Тот молча выходил из комнаты и тотчас же возвращался, кривляясь, как шут. «Ах, Принц, вам это приснилось!» — уверял он иногда. И продолжал паясничать. То он все говорил в рифму, то кого-нибудь передразнивал, и в конце концов Принц невольно начинал смеяться.