Батарейцы говорили в один голос, что привезет Пахомов с войны тысячи. Пахомов и сам любил пошуршать кредитками. Но его операции оставались непонятными для Андрея. Ведь все довольствие, фураж, обмундирование шло из интендантства. Но солдаты только ухмылялись на сомнения Андрея.

Пахомов возвращался один. Савчук, видимо, отправился куда-то на разведку…

Уже в обозе слышен хозяйский, покрикивающий на солдат голос Пахомова… Бивуак затихает…

— Вставайте, вставайте, пане Андрею. Полковник приказал седлать вашу лошадь. А бой какой идет, не дай бог!

Не заметил, как заснул, как прошла ночь. Шерстяное одеяло грело и не отпускало. Чтобы вскочить на ноги и начать одеваться, потребовалось усилие.

Соловин, Кольцов, Ставицкий и Дуб вразброд ходили по лагерю. Набитые картами сумки шлепали по бедрам. Плечевые ремни придавали боевой и озабоченный вид. Только Алданов сидел у большого чемодана и что-то писал в полевую книжку.

Соловин стоял перед ним и командовал:

— Чтобы лошадям задали двойной корм. Через час быть готовыми. Фельдфебеля сюда с ординарцем. Словом, чтобы все были начеку.

«Предстоит, кажется, веселый день», — подумал Андрей, и нервная дрожь пробежала по телу. Прибежал вестовой Дуба.

— Вашбродь, коней подали.

— Ну, пошли! — скомандовал Соловин. — Вашу Шишку я приказал также подать. Поедем с нами в офицерскую разведку.

Кавалькада растянулась по лесу. Копыта скользят по сухим корням, вышедшим на дорогу. Звенят удила, гремят шашки. Впереди широкий, грузный Соловин на васнецовском жеребце Черте. За ним цепочкой офицеры, трубач, ординарцы, разведчики.

На опушке леса — встреча. По обочине канавы, отделившей старый бор от поля, рысит такая же кавалькада.

Соловин трогает повод, подъезжает на галопе к переднему генералу и рапортует:

— Ваше превосходительство, офицерская разведка позиций Отдельного тяжелого дивизиона…

— Очень рад, очень рад, — цедит сквозь зубы генерал — как оказалось, инспектор артиллерии корпуса. — Ну что ж, вместе поедем, вместе. — Он отдает честь и трогает повод. Соловин едет вслед за ним, обе кавалькады сливаются.

— Черт! — суетится Кольцов. — Чего эта старая перечница вылезла. Принесла их нелегкая. Это уже генеральская разведка — значит, толку не будет. Тут место открытое, где фронт — неизвестно, а вот золотопогонная орава выперлась. Дураки немцы, если не покроют шрапнелью.

Лес расступился. Солнце горело в каплях росы меж стеблей полевых трав, светило уверенно и радостно.

В небе, как белые льды в море, — редкие облака. Все поле чисто — ни людей, ни повозок, только опушки леса живут притаенной жизнью. По дальней дороге клубится пыль, но не разобрать, что там идет: колонна, батарея или обоз. Трудно сообразить, где позиции, но вся земля гудит, вздрагивает.

Воздух над полем пронизан высоко забравшимися певучими струями снарядов. Шрапнели кучками рвутся то справа, то слева. Значит, разведка — в поле действительного огня. Если враг видит, придется круто. Но подслеповатый генерал, то и дело поправляя пенсне, едет вперед. Никто не хочет сказать ему первый, что ехать по полю глупо, — можно проехать вдоль лесных опушек.

Синее сукно, ремни, золотые дорожки погон, кокарды, пуговицы — все это хорошая цель для наблюдателей.

Перед Андреем качается лоснящийся, начищенный зад кольцовской кобылы.

Длинная, как гладильная доска, спина инспектора артиллерии неуклюже подскакивает в седле.

Соловин ерзает, оглядывается на каждый разрыв шрапнели, утирает лицо большим белым платком.

Свежий утренний ветер заставляет догадываться о происхождении командирской потливости.

— Господин вольноопределяющийся, — спрашивает Багинский, — а где бой идет?

— А черт его знает.

— А вы спросите господ офицеров.

Андрей подъехал к Кольцову.

— Ваше благородие, а где, собственно, идет бой?

— А вас что, уже щекочет?

— Никак нет.

— Что — никак нет? Не были в Галиции. Там мы крутились — это да! Австрияки то впереди, то сзади. Вот были бы, так знали б, что так, как мы сейчас едем, только дураки ездят да русские генералы.

«Тыо-тью!» — звякнула сверху шрапнель. Трубка, распевая на все голоса, прошла над головами. Вторая очередь белыми облачками встала над самыми вершинами леса, в котором укрылась батарея.

Конь инспектора артиллерии затрусил связанной рысью. Соловинский конь присел на задние ноги, подняв облака пыли. Кольцов сжал шенкеля и резко выбросил в сторону рыжую Чайку.

— Вот, учитесь! — сказал он Андрею.

— Слышь, поет? — показал нагайкой Багинский. В воздухе быстро нарастал свист новой идущей очереди…

Голова Андрея ушла в плечи. Тело отяжелело в седле.

Теперь конь генерала несся вскачь по полю. Генерал прыгал в седле, как майнридовский всадник без головы. Дуб, Багинский, ординарцы пошли врассыпную.

Там, где ехали Соловин и Ставицкий, стоял медленно расходившийся клок молочного тумана. Когда он рассеялся, Андрей увидел лежавшую на земле и дрыгающую шеей лошадь Ставицкого.

Черный конь Соловина с седлом на боку мчался к дальней опушке, а сам Соловин сидел на земле. Его ладони глубоко, с рукавами погрузились в дорожную пыль.

Андрей справился с собою и, соскочив с седла, подбежал к месту, где в луже крови издыхала лошадь Ставицкого. Из-под лошади торчала нога в начищенном сапоге с серебряной шпорой. Завалившись за конский круп, с широко раскрытым ртом и остекленевшими глазами, лежал поручик Ставицкий.

— Помогите встать, — прохрипел вдруг Соловин.

— Вы не ранены, Дмитрий Михайлович? — спросил Андрей.

— Нн-не знаю… кажется, нет, контужен…

— Куда? — спросил подъехавший Дуб.

— В ж… — обозлился Соловин.

Он с трудом поднялся на ноги, и подъехавший трубач стал отряхивать пыль с широких штанов, вправленных в низкие сапоги полковника.

С помощью Багинского и трубача Соловин взгромоздился на пойманного коня и поскакал за генералом.

— Пуля в сердце, навылет. Без мук и сомнений. Враз! — сказал Кольцов Андрею. — А командирская контузия — это счастливый лотерейный билет. Теперь только стриги купоны.

Андрей помчался на батарею за лазареткой…

Под старыми соснами было по-прежнему прохладно и мирно.

Андрей вскачь подлетел к офицерской палатке.

— Ваше благородие, — отрапортовал он Алданову. — Поручик Ставицкий убит шрапнельной пулей в сердце.

— Что? Кого? Кто? — понеслось со всех сторон. Солдаты, кто как был, бежали к Андрею.

— Шап'и долой! — неожиданно фальцетом скомандовал Алданов.

Почти все солдаты были без шапок; два-три человека медленно стащили головные уборы.

— Поручи' Ставиц'ий убит на развед'е! — выкрикнул опять Алданов.

Многие закрестились.

— Первый, — услышал Андрей чей-то шепот и подумал: «Но не последний. Впрочем, разве не Фукс первый? Разве Фукс не жертва войны?»

Со всех сторон смотрели русые растрепанные головы. Крестясь, наклоняли головы, показывая сивые и черные обросшие затылки, расстегнутые вороты. Стричься на походе было некогда. Казенное добро поизносилось. Из-под пригнанной, аккуратной, обезличивающей формы выглядывали люди.

«Кому куда попадет пуля? — думал Андрей. — Ставицкому в сердце. А этому белобрысому? Может быть, в нос. Будет дыра. Интересно, есть ли у Ставицкого дыра в груди? Говорили, Ставицкий недавно женился. И у всех людей этих есть жены или невесты. Но Ставицкий — профессионал военный. А эти люди ни одного дня не мечтали о военных подвигах и не стремились к игре в кукушку с германской артиллерией».

Ставицкого привезли в сумерки и, накрыв трехцветным флагом, положили в санитарной повозке, убрав желтыми и голубыми цветами, которые росли в придорожной заросшей канаве.

Вечером обсуждали: сообщить ли жене телеграммой с общим сочувствием, или пусть узнает из списков в газетах. Все-таки позже!

— Неудачно сыграла Мария Алексеевна! — изрек Кольцов.

— Почему? — не сообразил Андрей.

Станислав угодливо наклонился и прошептал на ухо: