Шинелишки замызганные. Шапки походили на кухонную ветошь. Сапог не было ни у кого. Обмотки, десять раз побывавшие в грязи, неловко обтягивали тощие ноги над громоздкими английскими ботинками.

Внизу, у ног Андрея, в рваных и грязных подштанниках, в расстегнутой гимнастерке сидел солдат. Рыжие волосы одним вихром завились от самой макушки до висков. Огромной иглой он зашивал ветхие шаровары. Сосед его, чернявый горбоносый малыш, лежал на боку и вертел в руках пустой патрон. Налево особняком разлеглись пехотные прапоры.

— Помнить надо, — старался Алданов, — о государстве. Наше государство слиш'ом обширно. Вот почему мы часто забываем о нем, помним лишь о себе, о своей деревне. А вот сообразить немного — и станет 'аждому понятно, что без государства не прожить.

— Кто налоги брать будет? — громко спросил Клементий Горев.

Рыжий солдат отставил далеко в сторону иглу, посмотрел наверх, сощурился и мигнул глазом понимающе.

Алданов будто не слышал.

— Я, ребята, не полити', не мастер говорить на митингах. Но я хорошо знаю, что без государства жить нельзя. И 'огда на твое государство нападает враг, ты защищать его должен. Мы все знаем, что в государстве нашем до сих пор были плохие поряд'и, не наши…

— Ваши, а не наши, — сказал Багинский и двинул крутой плетью по песку.

— А какие же будут? — крикнул Петр.

— Я не знаю 'а'ие. Учредительное решит… Но старых не будет. А если мы не будем защищаться…

— Хучь так, хучь сяк, хучь этак, все, выходит, в наступление идти, — откусывая нитку, сказал рыжий. — А когда мир будет? — крикнул он вниз.

— Когда все дырки залатаешь, — крикнул кто-то снизу.

— И то штаны — хоть рыбу лови… Чем не штаны, — помахал рыжий в воздухе шароварами. — Царские. Временное еще не давало.

— Оно даст!

— Дулю!

— Само без штанов!

— Лаптев воз прислали…

— Нехай сами носят!

Смешки перебегали по оврагу.

— Ребята, хорошо, что весело, — крикнул Алданов. — Но о деле тоже поговорить надо.

— А ты выкладуй.

Председатель-комитетчик дулом нагана постучал в доску.

— Робя, слушай! От партии говорит человек.

Алданов наклонился к председателю.

— Ну, все равно, — мотнул головой председатель. — Все одно как от партии.

Алданов еще ниже приник к уху председателя.

— Открещивается, бедняга, — ухмыльнулся Петр.

Но Алданов уже выпрямился и говорил:

— Надо раз навсегда решить: будет у нас дисциплинированная армия или нет. Не будет армии — не будет государства, не будет…

— А мир будет? — крикнул пехотинец, сидевший на другом берегу оврага.

— Мы должны завоевать мир.

— Навоевались. Мине евонного не нужно… Нехай сам лопает! — крикнул другой, махнув рукой в сторону фронта.

Над Алдановым на краю обрыва поднялась фигура солдата.

— А вы бы, господин поручик… дело… И с чем ты приехал?

— На наступлению уговаривать, — пояснили снизу.

— Чтоб ты свою башку на немецкий штык снес.

— За рупь пятьдесят еще не отслужили!

В овраге зашевелились люди.

— Трудненько разговаривать у нас, — подсел к Андрею пехотный прапорщик.

— Ребята! — кричал Алданов. — Не хотите слушать — не надо, я ухожу.

— А ты дело!

— Вот всегда у нас так, разве поговоришь? — продолжал прапорщик.

— Что ж, совсем дисциплины нет?

— Да нет… оно так… день за днем ползут, как-то вертится… Но не дай бог приказ какой. На разведку там или ночные работы. Тогда хоть пулю в лоб. И ничего сказать не дают. Как что о войне и мире — так и начинается.

— А вам в наступление хочется, господин прапорщик? — спросил Стеценко.

Прапорщик вскинул на него глазами. Что, дескать, такое спрашивает.

— Так ведь рано или поздно надо же кончать эту… канитель.

Солдат с иглой, задрав лицо кверху, слушал. Он даже толкнул в бок соседа. Сосед медленно повернул горбоносое лицо.

— Кончить придется, — подтвердил Стеценко.

— Ну так вот, я и говорю… И не сразу его кончишь.

— Кого его?

— Немца.

— А я так полагаю, — нарочито громко сказал Петр, — что кончать нужно вот их. — Он отвел через плечо большой палец к лесу, в тыл. — Тогда уж наверное конец.

Прапорщик посерел в лице.

— Я думал, только в пехоте… так думают…

Солдат с иглой весело смеялся.

Алданов, перекрикивая шум, широко жестикулируя, показывая золотую челюсть, говорил опять о необходимости дисциплины. Солдаты шумели, но не перебивали.

— Для того и учреждаются дисциплинарные суды…

— Для расстрелов? — спросил спокойно чей-то голос.

— И так мы уже усе покойнички.

— Ни надо вам судоу уаших! — выкрикнул раздельно горбоносый.

— Под хвост лешему!

Худощавый солдат играл винтовкой, перекидывая ее на руку, словно целился в Алданова, и опять отводя дуло кверху.

Алданов поднял руку и что-то крикнул, но голос его потонул в шуме голосов.

Резкий выкрик вздернул толпу.

— Я говорю от имени… — взвизгнул и вдруг сорвался Алданов.

— Гони его в шею!

— Вот гнида!

Свист проносился из конца в конец над оврагом, задерживался, звенел и качался невидимыми струнами. Солдаты вскакивали с мест. Они поднимались живым, движущимся амфитеатром по обрывам. Внизу, в человечьей яме, стоял налитый кровью и гневом Алданов. Худое, остроносое лицо дергалось. Мягкие серые глаза стали острыми.

— С вами и говорить не о чем!.. — прорвался он сквозь шум.

Стеценко уже был на ногах.

— Ребята! — крикнул он в согнутые ладони. Солдаты обернулись. — Пошумели и будет. Надо твердое слово сказать. — Стало тихо. — Наступать мы не будем. Государство защищать будем тогда, когда оно будет наше. Этот парнишка, — он показал на Горева, — говорит — государства не надо. Нет, ребята, государство нужно, но только давай нам наше государство. — Петр вспомнил, как он удивился и обрадовался простоте этой мысли там, на Бабурином переулке. Хотелось другим перекинуть эту радость. — Свое государство, рабочее, селянское! Поняли?

Овраг шевелился, отвечая взволнованными человеческими голосами…

— За такое государство мы и в наступление пойдем. На проволоку, на пулеметы, на крепости пойдем… Но не за ваше, господин поручик! — крикнул Петр Алданову.

Но люди больше не смотрели на Алданова. Солдат с винтовкой карабкался наверх к Петру.

— Хоть вы и ручку при старом строе солдатам подавали, а вот теперь скажите, за какое государство воевать пойдете? — Петр стоял во весь рост на берегу оврага, а Алданов крикнул ему снизу:

— Я с сумасшедшими не учился беседовать.

Подобрав шашку, он полез наверх, в другую сторону. Ноги срывались, по колено проваливались в тронутые зеленью, слегка замшелые осыпи…

Пехотный прапорщик угрюмо поднялся и отошел, не сказав ни слова.

На другой день к командиру дивизиона вызвали Архангельского. Алданов уезжал в отпуск, в Казань.

«Вышлите шесть телефонистов».

Командир долго мял в руке телефонограмму и расчесывал переносицу. Офицеры вглядывались через его плечо в бледные буквы на серой бумажной ленте и потом вопросительно смотрели в лицо командиру.

— На кой черт им столько телефонистов? — вполголоса спросил Архангельский.

Соловин сложил бумажку несколько раз и разорвал ее на мелкие клочки.

— Это условный текст. — Он обвел всех взором, как бы проверяя, насколько заинтересованы офицеры. — Значит, шестого в четыре утра открываем огонь, — сказал он, разглаживая бороду привычным жестом.

— Наконец догадались, сволочи! — не утерпел Кольцов. — В Пруссии приказы по фронту без шифра передавали. Да теперь наплевать, знают ли немцы или не знают… Когда у меня на батарее четыре тысячи снарядов и шестьдесят саженей цель, так я плевал с высокого дерева на тайну.

— Ой, буза будет! — вскочил вдруг, потирая руки, Перцович. — Дмитрий Михайлович, а я в окоп, на передовую.

— Не терпится вам, — добродушно проворчал Соловин. — За Георгием гонитесь?