Андрею было все равно, но он спросил машинально:

— В Нижний?

— Нет, в Смоленск. У них там крупное мануфактурное дело. Ваш поезд отходит, идите!..

Андрей на ходу вскочил на подножку. Скорей на диван лицом к стене! Как руками раздвигает воду пловец, он раздвигал волею все налетевшие мысли…

Капитан Гвоздев, трижды раненный — в голову, в руку и ногу, — сам прекрасно знал, что нельзя коменданту большой станции, как Каменец-Подольск, иметь такое располагающее, добродушное лицо. Недаром ему еще в гимназии советовали стать священником или миссионером. К человеку с таким лицом всякий лезет, не стесняясь. Потому капитан Гвоздев всеми силами старался принять вид озабоченный и недоступный.

Но в его приемную валил народ такой разный, такой несхожий, что и очень сдержанному человеку трудно было выдержать ровный тон. А потеряв тон, Гвоздев не умел его восстановить. Нельзя же разговаривать с догоняющим часть поручиком так же, как с капитаном генштаба или усатым штаб-офицером, не говоря уже о генеральских адъютантах в чине штабс-капитана. Черт его знает, может быть генерал и сам гуляет тут же по платформе и ждет ответа.

Комендант то и дело переходил от гнева к добродушию, от не подкрепленной внешним видом заносчивости к фамильярной вежливости. У иных это выходит как по нотам. Но Гвоздев никогда не обладал такой ловкостью. Смены настроений были случайны и невпопад.

Андрею он сообщил, что дивизион еще не проходил Шепетовки, но его здесь ждут. Сделал он это конфиденциально, шепотом, держа Андрея за пуговицу.

Андрей отправился в город.

Улицы нового города поражали безлюдьем широких шахматных перекрестков. За стеклами просторных особняков, в фасады которых било искристое октябрьское солнце, темнела пустота нежилых комнат.

Штабные, интендантские и этапные канцелярии расползлись по старому городу, обозначая свой завоевательный марш обилием писарей с нафабренными усами и глажеными длинными штанами и россыпью никем не убираемых бумаг. Писаря восседали на окнах и, зевая, ждали «случая»…

За годы войны на улицах произошел отбор населения. Старухи, накрашенные, всегда усталые девушки и пронырливые, днем озабоченные, ночью пьянствующие военные поставщики составляли неоспоримое большинство.

Кафе было похоже на все кафе тыловых городов: скрипки были пронзительны, официанты грязны, и бутылки несли на себе дополнительную этикетку с указанием процента крепости напитков.

Время тянулось, как километры в пустыне. Скучно часами пить стакан чаю, вертеть ложечку, как будто это дело огромной важности.

Офицеры проходили с накрашенными девушками, взятыми тут же на улице. Одинокие девицы с деловым интересом осматривали одинокого прапорщика. Они улыбались, вызывая на ответную улыбку, которая сразу определила бы их дальнейшее поведение. Проходя мимо столика, они, как будто случайно, клали пальцы с отточенными ногтями на липкий мрамор. Одна из них попросила спичку.

Девушки принимали потупленные взоры Андрея за отсутствие денег и, быстро утратив к нему всякий интерес, обращали свое внимание на других.

Вечером комендант выкрикнул Андрею, что он ему надоел и никаких справок о дивизионе он больше здесь не получит.

Андрей пожал плечами и отправился на пути. Станция была забита пустыми эшелонами, но с севера шла сейчас исключительно пехота. Через час комендант дружески поклялся Андрею, что он может не беспокоиться до утра, так как ему известны уже все эшелоны от Шепетовки до Каменец-Подольска. Среди них нет артиллерии. Идут саперы и пехота.

У городского коменданта Андрею сказали, что в комендантских помещениях ни одной свободной койки нет. Следует поискать гостиницу — впрочем, это безнадежно. Сколько народу в городе. Какие тут номера!

— Что же, на улице ночевать, что ли? — обронил угреватый поручик, пощипывая кустики рыжей бородки. Он был в том же положении, что и Андрей.

— А как вы на фронте обходились? — спросил комендантский адъютант. — Там же гостиниц нет.

— Так ведь это же город, не фронт. Вдруг офицер — и спит на тротуаре, как бродяга.

— Но что же делать, господа? Я ничем не могу вам помочь. — Адъютант исчез в кабинете коменданта.

— Ну что же, пойдемте искать пристанище вместе, — предложил Андрей.

Швейцары в гостиницах держались как жрецы, охраняющие храмы, а служители усвоили себе манеры трактирных вышибал.

Опять сидели в кафе, опять ходили по гостиницам. Поздним вечером город затих, но в кафе еще громче бил бубен, резче раздавался пьяный смех. Все заглушала, словно живая, шевелящаяся на кухне посуда. Видимо, этикетки еще не гарантировали трезвость. На улицу вываливались компаниями захмелевшие офицеры.

— Офицерикам спать негде, — догадалась какая-то девушка с пером на шляпке. Она подхватила поручика под руку и прижалась к нему плоской грудью.

Поручик как-то не спеша освобождался.

— Негде-то негде, — пробурчал он, — да и ты не поможешь, голубушка.

— У меня постель широ-о-окая…

— Ну иди, иди, голубушка, — подтолкнул ее вперед поручик.

запела, уже глядя на других прохожих, девушка.

— Черт, были бы деньги — вот и выход! — с досадой сказал поручик.

— У вас нет денег?

— Пуст. А это ведь рублей двадцать надо.

— Я вам дам.

— А вы сами?

— Меня такая ночевка не устраивает. А деньги вернете почтой.

— Конечно, конечно. Это замечательно! — обрадовался поручик. Он схватил кредитки, потряс руку Андрея и побежал вслед за девушкой.

Через минуту они уже шли навстречу, обнявшись.

— А ты, миленький, как же? — спросила девушка, останавливаясь. — А ты с нами не хочешь? У меня и подруга по соседству есть. А то я тебя на диване положу. А мы тихонько будем. Правда, миленький? — спросила она поручика.

— Нет, нет, — сказал Андрей, отступая.

— Вот ты какой, — прищурила глаза девушка. — И деньги имеешь? Боишься? Ну, я тебе адрес дам. Там тебя за десять рублей пустят переночевать. У старушки. Чисто и тихо. Хочешь?

— Это хорошо.

— Ну так вот. Немецкая, десять. Во дворе там лестница. В галерейку поднимись и постучи. Одна дверь там. Скажи — Настя Соколова прислала. Ну, пошли, миленький.

Андрей спросил у городового Немецкую улицу, разыскал лестницу и постучал в обитую войлоком дверь.

— Кто там? — послышался женский старческий голос.

— Я офицер, проезжий. Мне сказали, что у вас можно переночевать.

— Кто вам сказал?

— Настя Соколова.

Дверь открылась медленно, осторожно.

— Зайдите.

Передняя обмахнула темнотой, как будто даже встревожила, хотя хозяйка имела наружность самую успокоительную. Ни один волос не стремился нарушить аккуратность прически с богатым колесом седых волос на затылке. Юбка не лоснилась на высоком животе, а кофточку по рукавам и по вороту обходили скромные, но свежие кружева. Даже морщины на лице были словно причесаны и приглажены одна к другой. Она напоминала Андрею хозяйку частного пансиона в южной Саксонии, где он проводил первое студенческое лето.

— Вот сюда, пожалуйста. Электричество в прихожей испортилось, и нет монтера. — Она стояла рядом на свету в рамке полуоткрытой двери, и Андрею начинало казаться, что и голос у нее с немецким акцентом. — Только у меня скромно и тихо, — сказала она уже в комнате. — И без дебошей.

— Но ведь я один, — удивленно заметил Андрей.

— Сейчас — один, — философски заметила хозяйка.

Комнатка имела самый обычный вид. Пожалуй, она могла удивить своей безликостью, отсутствием всего того, чем всякое жилище отражает привычки, вкусы или профессию обитателей.

Она была обширна, в три окна, но окна были наглухо закрыты внутренними ставнями. Большой стол под ковровой скатертью, казалось, был замаскирован и ждал только сигнала, чтобы покрыться приборами и бутылками. Резные спинки стульев корабельным бортом обошли стол с четырех сторон. В одном углу стояло пианино, в противоположном, у печи, — кровать. А над кроватью, бросая вызов десятку мещанских пейзажей, олеографий, увеличенных портретов, встрепанный лебедь на большой гелиогравюре исступленно клевал в приливе страсти губы тонкой девушки, изображенной с предельной откровенностью.