— Ой, ждать, дорогой, нам никак невозможно, — сказала Зоя. — Где же мы жить будем?

— Вы что, прямо с вокзала? А где же вы переночуете сегодня?

— А мы хотели с поезда на поезд, — не мигнув глазом, отвечала Зоя. Но Татьяна смотрела встревоженно. Доктор понял.

— Хотели… С поезда на поезд никак не выйдет. Ведь сегодня уже не собрать подписи. Да и печать у начальника канцелярии. Он уже ушел.

— Но неужели здесь нет гостиницы?

— Захотели! — засвистал доктор. — Генералу не достать номер, не то что простому смертному.

Татьяну начало лихорадить.

— Н-да, — промычал себе под нос доктор. — Придется вас приютить.

— Мы как-нибудь устроимся. Пожалуйста, не беспокойтесь…

— Интересно, как это вы устроитесь, — сказал доктор. Он даже откинулся в кресле, сознавая всю силу своей позиции.

— Напрасно думаете, что мы так уж беззащитны, — на этот раз презрительно заметила Зоя, и ее уверенность несколько успокоила Татьяну. — Наверное, в городе есть общежитие сестер милосердия.

— Конечно! — вспыхнула радостно Татьяна.

— Есть, и не одно. И во всех — как сельдей в бочке, — не сдавался доктор.

— Все равно. Не выгонят же нас на улицу. А потом на вокзале есть пункт Пуришкевича.

Татьяне уже казалось, что возможностям нет конца. Доктор, прищурив глаза, покачивался на стуле.

— Бросьте вы все эти затеи. Я живу вдвоем с товарищем. Мы оба уйдем, а вы у нас переночуете.

— А где же вы сами будете ночевать? — спросила Татьяна.

— Найдем. Здесь приятелей много.

— Мы поищем общежитие и зайдем на пункт. А если уж нигде ничего, то придем к вам, — решила Зоя.

— Ну и прекрасно. Я ведь убежден, что вернетесь. Жаль ваши ножки. — Он посмотрел под стол. Обе девушки подобрали под стул пыльные туфли. — Видимо, без испытания не заснуть вам на докторских кроватях. А живем мы здесь рядом, в переулке. — Он вынул записную книжку и карандаш. — Вот вам адрес и фамилия.

Общежитий оказалось несколько в разных концах города. Все были перенаселены, и всюду принимали только «своих». На пункте функционировали две большие палатки. На койки уже установилась очередь. За столами, рядом с кроватями, на которых храпели проезжие, поили чаем, кормили сухой колбасой. Отдельной палатки для женщин не было. На койках одеяла дыбились над мертвецки усталыми телами. Стоял сырой дух от снятых сапог.

Сестры устало посматривали на койки. Офицеры отходили, отворачивались, чтобы не пришлось уступить койку или место за столом.

Докторская комната с кушеткой и кроватью становилась все привлекательнее в сравнении с гомерической теснотой этого прифронтового города.

К переулку шли быстро, пробегали по-воскресному людные улицы, на которых фланирующие офицеры нестеснительно, как в побежденной стране, заглядывали под шляпки женщин, заговаривали с гуляющими сестрами. В переулке же шли медленно, оглядываясь, и, если бы не Зоя, Татьяна так и не постучалась бы в дверь одноэтажного домика.

В окно рядом с парадной мгновенно выглянул доктор и, крикнув: «Я сейчас!» — сбежал открывать дверь.

Комната была темная от спущенных соломенных штор, пыльная и запущенная. Только что поднявшийся с кушетки человек наскоро убирал в шкаф подушку и одновременно левой рукой приводил в порядок взволнованную и непокорную шевелюру.

Татьяна застыла на пороге. Они согнали с постели отдыхающего человека. Нет, лучше было бы заночевать на бульваре или пересидеть ночь на вокзале. Боже мой, вокзал! Как она не подумала об этом!

— Пожалуйте, пожалуйте! — размахивал руками посреди комнаты доктор. — Очень вам рады. Ждали. Удивлялись, как много времени вам понадобилось, чтобы убедиться в негостеприимности нашего Минска.

— Мы могли бы на вокзале, — робко вставила Татьяна.

Высокий черноволосый запер шкаф и подошел к ней.

— Дайте ваш чемоданчик, — сказал он как-то необыкновенно просто и тихо. — Какой там вокзал. Там не повернуться. И грязь, насекомые. Я иду сегодня на ночное дежурство, а Сергея устроим у соседей. Хозяев мы предупредили. Они даже предлагают вам свое белье. У нас как-то сейчас все в стирке… Да и вообще не густо. А сейчас будем пить чай.

Он отвел Татьяну к кушетке и скрылся в коридоре. Доктор последовал за ним. В комнату вошла рыхлая женщина в капоте, сама представилась сестрам, посочувствовала и показала умывальник. От женской приветливой распорядительности стало уютно и просто.

Доктор прибежал с пачкой печенья, из чемодана достал бутылку вина. Он кружился вокруг стола, как бабочка у застекленного фонаря, и нельзя было не видеть, что он рад гостям и собственному радушию.

Татьяна рассматривала «Аргус», а Зоя, покончив с туалетом, который проделала тут же перед тусклым зеркальцем в прозаической черной рамке, стала помогать доктору.

Чай пили дружно и весело. За стеной низко рокотала и плакала бандура. За потемневшим окном кто-то проносил томительные вздохи, раздавалось ленивое шарканье праздных подошв по кирпичам тротуаров. Керосиновая лампа в комнате была охвачена раскрывающимся кверху тюльпаном розового абажура. А высокий черный сидел на кушетке рядом с Татьяной, глядел на нее внимательно, изредка вмешиваясь в разговор спокойными, округленными фразами. Татьяне казалось, что этому простому, уравновешенному человеку все кругом так ясно, как никогда не будет ясно ей самой. Вдруг захотелось проникнуть в его мысли и настроения. Пользуясь тем, что Зоя вела шутливый, чуть-чуть скользкий разговор с Сергеем Владимировичем, Татьяна незаметно для себя стала рассказывать черному о себе, о Горбатове, о литовском госпитале, об аресте Тарасия Мироновича.

— Страшная у нас страна, Татьяна Николаевна. Грубая, бесправная. Раздавить человека — это в два счета могут… Как таракана…

— А ведь это правда, — сказала девушка и подумала: «Как я этого до сих пор не замечала?»

Собеседник ее оживился и тоже стал рассказывать Татьяне о Минске, о Казани, откуда он был родом, где кончил университет, и когда ему нужно было уходить на дежурство, Татьяна уже чувствовала себя с ним просто и ей жаль было, что он уходит. Она не в силах была поддерживать веселый щебет-разговор Зои и врача и едва не вздремнула, прикинувшись щекой к ковровой подушке.

— Ну, надо вас укладывать, — с сожалением сказал Сергей Владимирович.

— Я только на полчаса прилягу. А вы разговаривайте, — сказала Татьяна.

Она легла на койку, сняв туфли. Сергей Владимирович закрыл лампу газетой, и Татьяна сейчас же заснула в тени.

Она не видела, как доктор, пройдя на цыпочках, совсем погасил лампу, как уже совсем утром, стараясь не шуметь, уходил он, оставив Зою усталую, измученную и дорогой и докторской ненасытной любовью.

Наутро Татьяна прикрыла разбросавшуюся в тяжелом сне подругу и села у окна, дожидаясь, когда проснется весь дом.

По камням улицы прогрохотала лихая солдатская телега, и Зоя подняла голову, кого-то отыскивая около себя полузакрытыми, сонными глазами.

— А где же Сергей? — сказала она, сначала не замечая Татьяну. — Ты разве уже встала?

Она приподнялась над подушкой.

— Неужели поздно? Не выспалась я…

— Ты поздно легла?

— Светло было. — Она подумала и спросила: — А тебе черноволосый понравился?

— Да, он славный.

— Он так к тебе пристроился. Я уж думала — и он останется… Я бы на твоем месте его не пустила. Пусть лучше бы Сергей шел дежурить.

Татьяна недоуменно смотрела на подругу:

— Как ты можешь так?

— А вот такая и есть. Другой не буду! — Она сердито, не сходя с кушетки, принялась расчесывать гребнем волосы.

К вечеру у девушек на руках было направление и частное письмо к Розалии Семеновне, старшему врачу отряда.

— Не сказано, что все это подействует, — размышлял вслух Сергей Владимирович, — но больше я не в силах ничего сделать. Как княжне взглянется.

Черноволосый — Татьяна так никогда и не узнала его имени — принес на вокзал цветы и смотрел долго вслед уходящему, переполненному солдатами составу. Сергей Владимирович лихо крутил ус и поглядывал на девушек с высоты своей легкой победы.