В рудничной столовой мы вкусно и сытно поели: яичница-глазунья, оладьи со сметаной, компот и кофе с молоком. Тиканов сел за руль своего премиального «Москвича», и мы двинулись в Салаир.

Природа тут совсем другая и пейзаж иной, чем под Новокузнецком и Прокопьевском. Холмы, сопки, невысокие вершины, поросшие хмуро синеющим вдали лесом. Песчаная, крепкая дорога. По обе стороны ее тоже лес. Скромные белые зонтичные цветочки, которые у нас под Москвой не достигают и четверти метра высоты, тут вымахивают в рост человека. Их трубчатые стволы напоминают экзотический бамбук. Над цветами в лесу кружатся отяжелевшие, словно пьяные, крупные пчелы. А вот и голубая широкая водная гладь. Что это, озеро?

— Нет, не озеро, — улыбается Валя Тиканов. — Это наше Салаирское море! Мы сделали запруду на реке и устроили бассейн. Работала главным образом молодежь, и, конечно, в общественном порядке. Тут у нас все имеется: и вышки для прыжков, и моторки, и весельные лодки. Любимое место отдыха гурьевских и салаирских рабочих.

На редкость организованным, собранным, по-настоящему интеллигентным человеком оказался Валя Тиканов, вожак гурьевских комсомольцев, студент-заочник Московского юридического института. Он возился с нами два дня, и мы в полной мере оценили его доброжелательную готовность помочь нам во всем.

Наконец мы въезжаем в Салаир. Голубые, розовые, белые каменные дома, добротные деревянные срубы. Сердце города — рудник, там пульсирует вся его жизнь. А чуть подальше — широкие тихие улицы, заросшие травой, на них пасутся куры, промышляют черные проворные свиньи и бегают робкие тощие собаки.

Едем к учительнице Елене Трофимовне, у которой Лена жила после того, как ушла из дома. Находим ее с трудом. Учительница живет в поселке геологоразведочной партии, в длинном, барачного типа, деревянном доме. Она принимает нас в своей стерильно чистой комнатке с мясистыми фикусами в горшках на окне, с расшитыми яркими ковриками ручной работы на стенах. Молодая женщина с приятным, вдумчивым лицом. На коленях у нее сидит Томочка — та, с которой нянчилась Лена. У Томочки неправдоподобные синие глазенки. Она похожа на вспорхнувшего со старой фрески рафаэлевского ангелка. В ее небесных глазках легкий испуг и удивление. Откуда взялись эти незнакомые дяди? Что им нужно? Уж не хотят ли они отнять у Томочки куклу с такой красивой, лысой, в трещинах, пластмассовой головкой?

На всякий случай Томочка крепче прижимает к себе свое сокровище.

В глазах ее мамы тоже проскальзывает удивление. Впрочем, рассказывает она нам про Лену охотно и подробно. Ничего, однако, нового. Все, что уже известно.

Лене было трудно учиться, хотя она отличалась трудолюбием, настойчивостью и способностями. Но литературу, например, она знала только в рамках учебников — других книг, не учебных, дома не разрешалось держать.

Как-то отец попросил Лену дать ему воды напиться, она подала, но не в ковшике, по кержацкому обычаю, а в кружке. Отец осерчал и ударил ее. Об этом случае Лена сама рассказывала Елене Трофимовне.

Учительница показывает Ленино письмо из Антоновки, полученное недавно. На конверте наверху написано: «Почтальоны, шире шаг!»

— О чем же пишет вам Лена, если это не секрет, конечно?

— Пишет о своей жизни, о замужестве.

Елена Трофимовна извлекает из конверта письмо.

— Я думаю, что Лена не обидится на меня за то, что я прочту вам этот вот кусочек из ее письма. Он поможет вам лучше понять ее душу.

И она читает вслух, держа письмо в одной руке, а другой придерживая ерзающую на коленях Томочку:

Прощаемся с Еленой Трофимовной и Томочкой и выходим на уличный зной. Что же делать дальше? Куда теперь ехать? Учительница не знает, где сейчас Гуров, в Салаире или в тайге.

Тиканову приходит в голову простая и точная мысль:

— Надо ехать в милицию!

— Не хотелось бы в такое деликатное дело впутывать милицию, Валя!

— Ничего страшного! Во-первых, милиция вообще обязана все знать про вверенных ее попечению граждан, а во-вторых, Гуров сам ведь служил в милиции. Кто же еще расскажет о нем лучше, как не его бывшие сослуживцы?

Едем в салаирскую милицию. Принимает старший лейтенант Григорий Иванович Нестеров. Подтянут, вежлив. Говорит, обдумывая каждое слово. Гуров при нем уже не служил, но он, Нестеров, его хорошо знает. Да, он приходил в милицию — жаловался, что антоновские комсомольцы увезли детей.

— Что же вы ему сказали?

— Сказал, что комсомол детей не оставит и воспитает их по-советски, так что пусть не беспокоится.

— А он что?

— Обиделся. Сказал, что будет жаловаться выше, подаст в суд.

— О чем вы еще с ним говорили, Григорий Иванович?

— Пытался завязать разговор о религии — ничего не вышло. «В религию лучше не лезьте, товарищ начальник. Моя вера — это мое личное дело». У нас служил лейтенант Василий Филиппович Олейников. Он знает Гурова лучше, чем я.

— А где сейчас Олейников?

— Должен скоро быть.

Олейников дядя саженного роста. Длиннорукий, длинноногий, длиннолицый. В узких добродушных глазах ум и обаяние. Похож на киноартиста Сергея Николаевича Филиппова в роли милиционера из очередной кинокомедии. Коренной сибиряк.

Знакомимся. Олейников с наслаждением плюхается на диван, вытягивает на половину кабинета ноги в высоких запыленных сапогах, расстегивает ворот гимнастерки.

— Нам бы спидометр к сапогам цеплять, — говорит он, обращаясь к Нестерову, — большие бы километры показывали. — И ко мне: — Участок у меня такой, что в Москве бы ахнули! А транспорта нет. Все на своих на двоих!

Я рассказываю Василию Филипповичу, что привело меня в Салаир. Задаю вопросы. Задаю вопросы один за другим — хочется узнать про Гурова как можно больше.

Олейников отвечает охотно, не задумываясь ни на минуту.

— Почему он оставил службу?

— Больной человек. После контузии вот здесь болит, — Олейников показывает на глазную кость над верхним веком левого глаза. — Надо трепанацию черепа делать, а он все никак не может решиться. Ну, и материально было ему туговато — семья громадная. Вот Гуров и ушел из милиции. Стал деготь гнать, пчел развел, на охоту ходит. Появился достаточек кое-какой.

— Откуда у него эта религиозность? Приверженность к старым обычаям?

— Так ведь у него и отец такой же кержак был, лесной человек, и дед. И жена из кержацкой семьи. Он как в тайгу ушел, тут в нем пережитки эти и проснулись. А что вы думаете? Ну-ка, посидите зимой в тайге с женой, темной женщиной, с ребятами мал мала меньше!

— Он сам себя в лес загнал, — говорит Валя Тиканов.

— Это точно!

Я спрашиваю:

— А как бы нам с Гуровым встретиться, Василий Филиппович?

— Надо поехать к нему в тайгу. Только если вы так прямо к нему заявитесь, он, пожалуй, ничего вам не скажет. О нем писали уже в одной газете. И по радио говорили. Обижен он на пишущих товарищей. Подход к нему надо придумать.

И снова нас выручил Валя Тиканов.

— Можно вот как сделать. Моя жена работает на санитарно-эпидемиологической станции в Гурьевске. Они проводят обследование тайги. Есть маленькая вспышка клещевого энцефалита. На станции нам дадут специальные защитные костюмы, и мы приедем к Гурову как бы затем, чтобы проверить зараженность клещами леса на его заимке.

Василий Филиппович предложение Вали одобрил:

— Толково! Ведь если клеща много, придется опыление делать, а оно ему не с руки: каюк тогда будет его пчелкам! Тут-то он и заюлит, и все расскажет. Приезжайте прямо с утра сюда, а потом двинетесь в тайгу.

На том и порешили.