Сыщики доложили Мурату, что некий лодочник — перевозчик через Босфор — торгует вином. Он подносит своим клиентам стаканчик-другой винца на середине пролива и уж обязательно выпивает с ними, доплыв до противоположного берега.

Султан Мурат надел свой затрапезный халат, обвязал голову драной чалмой и отправился на берег Босфора, в то место, где, как доложили ему сыщики, держал свою лодку на причале этот перевозчик.

Он легко нашел старика перевозчика, договорился с ним о переправе через Босфор, и они поплыли.

Когда лодка была на середине Босфора, старик бросил грести и, подмигнув султану Мурату, сказал шепотом:

— Хочешь выпить стаканчик?

— Не прочь! — сказал Мурат.

Перевозчик назвал цену. Мурат достал из кармана монету и подал старику.

Вино оказалось отличным. Облизав губы и держа в руке пустой стакан, султан Мурат сказал:

— А ты не боишься торговать вином, старина? Вдруг султан Мурат узнает, чем ты тут занимаешься. Смотри, как бы тебе головы не лишиться!

— Как султан Мурат может узнать, чем занимается бедный лодочник на середине Босфора?!

— У него много сыщиков. Вдруг я главный сыщик самого султана?

Лодочник внимательно оглядел Мурата с головы до ног и усмехнулся.

— Ты, парень, я вижу, хочешь выпить еще стаканчик? Выпей, так и быть, я тебе сделаю скидку. И даже сам выпью с тобой.

Лодочник налил два стакана, Мурат дал ему монету меньшего достоинства, они чокнулись и выпили.

Старик задвинул бутыль с вином под лавку и взялся за весла.

Когда они были почти у самого азиатского берега Босфора, султан Мурат не выдержал и сказал, с трудом сдерживая гнев:

— А что будет, если я признаюсь тебе, что я и есть сам султан Мурат?

Старик, не бросая весел, ответил, сплюнув за борт:

— Что будет? Да ничего не будет, кроме того, что я тебе больше не дам ни стаканчика. Потому что если ты еще выпьешь, то скажешь, что ты сам аллах!..

Султан Мурат узнал от своих сыщиков, что в одном трактире на европейском берегу Босфора трактирщик, нарушая закон, подает на столы своим гостям вино и даже сам пьет вместе с ними. Султан принял обличие простолюдина и отправился в этот трактир.

Собственными глазами он убедился в том, что сыщики и на этот раз его не подвели. За столами в трактире сидели пьяные люди, они громко разговаривали, пели песни, и трактирщик, подсаживаясь к ним, пил и пел вместе с ними.

Султан Мурат сел за свободный столик, подозвал трактирщика и заказал ему кувшин вина. Тот принес, подсел к Мурату, и они выпили по стаканчику.

Трактирщик сказал:

— Твое лицо мне очень знакомо. Не встречались ли мы с тобой у стены дервишей за молитвой?

— Я молюсь в другом месте! — ответил Мурат, глядя на трактирщика в упор.

Трактирщик, предчувствуя недоброе, сказал:

— Знаешь… ты очень смахиваешь лицом на султана Мурата!..

— А я и есть султан Мурат! — сказал повелитель и поднялся на ноги, неумолимый и грозный. — Клянусь аллахом, что завтра тебе отрубят голову. Ты знаешь, за что!..

Трактирщик побледнел и ударил три раза в ладоши. Пение и громкий говор за столами умолкли.

— Приглашаю всех вас сюда послезавтра на мои поминки! — объявил громогласно трактирщик и, обратившись к султану Мурату, прибавил: — И тебя тоже приглашаю!

В Стамбуле жил один человек, который пил больше всех других жителей города, несмотря на все строжайшие запреты и угрозы султана Мурата.

Даже султанские сыщики уважали его за то, что этот человек мог в один присест выпить столько вина, сколько трое других правоверных не выпили бы и за три дня.

Султан Мурат узнал о нем и приказал доставить к себе во дворец главного пьяницу города Стамбула.

Главный пьяница явился по приказу султана во дворец.

Его провели в покои султана.

Пьяница встал подле стены.

Султан Мурат, стоя у противоположной стены, сделал ему знак рукой приблизиться.

Пьяница не тронулся с места.

— Ну, подойди же сюда, — сказал султан Мурат, — я хочу разглядеть тебя, чтобы понять, что ты за человек!..

— Не могу, — сказал главный пьяница Стамбула, — я прижал спиной к стене твоего дворца бутылку с вином, чтобы выпить напоследок, если я сделаю шаг, она упадет и разобьется.

Султан помрачнел, махнул рукой и велел отпустить пьяницу домой.

Один раз в жизни и султан Мурат проявил милость к пьяницам. А может быть, понял безнадежность своего метода борьбы с пьянством? Кто знает, история об этом, как говорится, умалчивает…

Однажды утром одинокая старуха, Анна Петровна Шарагина, открыла дверь своей квартиры (был звонок) и… замерла от удивления и невольного страха.

Анна Петровна ожидала появления письмоносца Симочки, приносившей ей пенсию на дом, а на пороге оказался здоровенный молодой брюнет. Модный. Весь в усах и баках!

— Здравствуйте. Вы — моя тетя! — сказал модный брюнет, ощерив в улыбке желтые волчиные клыки.

— Я вас не знаю, — пролепетала Анна Петровна, загородив пришельцу проход в квартиру своим хилым тельцем.

— Вернее будет сказать — моя баба-тетя Анюта! Я угадал? — Пришелец вежливо приподнял кепочку-темягрелку.

Анна Петровна захлопнула дверь перед самым его носом — крупным, мясистым, типа «руль».

— Напрасно вы так! — с ласковой укоризной сказал за дверью незнакомец. — Я к вам по-родственному, со всей дорогой душой… Я внучок покойной Анастасии Сергеевны Поземковой, вашей двоюродной сестрицы… с Дальнего Востока… Уточняю: я ее приемный внучок. Анастасия Сергеевна взяла меня из детского дома и поставила на ножки.

Анна Петровна ответила:

— Я такого факта из Настиной автобиографии не знаю. Мы, правда, были с ней в длительной ссоре, я ей не писала писем, и она мне.

Незнакомец за дверью прервал пенсионерку:

— А вот она-то как раз вам и написала. Перед самым своим… отбытием. Я это заветное письмецо собственноручно бросал в почтовый ящик.

— Не получала я никакого такого заветного письма!.

— Связь виновата! Жалуемся, ругаем почту-матушку, а ей все как с гуся вода! Да, да, написала вам письмецо Анастасия Сергеевна и даже устно много раз мне советовала: если, говорит, со мной случится большая неприятность, не оставайся тут один, Васятка, без присмотра и без призора, а поезжай к Анюте Шарагиной, моей сестрице двоюродной, она тебя, сироту, приголубит, потому что женщина она отзывчивая и добрая, я хотя с ней и поссорилась по бабьей глупости, но хулить ее не стану…

После этой тирады, произнесенной проникновенно и даже с легкой слезой в голосе, Анна Петровна дрогнула и открыла дверь.

Василий Аркадьевич Желтков, он же Васятка, очень быстро наладил с Анной Петровной полный, как говорится, контакт. В день своего появления уже к вечеру он притащил из магазина раскладушку, поставил ее в кухне. За ужином рассказывал всякие интересные байки про Дальний Восток, был вежлив и обходителен. С утра ушел устраиваться на работу. Куда? Туда, где, по его туманным словам, к ржаной лепешке дается еще и маслице. Вернулся вечером трезвым, сказал: «Обещали!» Принес гостинцы — карамелек и кекс — к чаю. Пустяк, а приятно!

Так и прижился усатый Васятка у бабы-тети Анюты, стал своим. Один раз даже полы натер в квартире, но чем окончательно пленил сердце пенсионерки, так это тем, что, затеяв стирку своего бельишка, предложил Анне Петровне постирать заодно и ее «предметы».

Анна Петровна покраснела вся, как девочка, стала, смущенно хихикая, отказываться от Васяткиного предложения. Васятка настаивал:

— Я привычный, я для Анастасии Сергеевны все стирал и вам постираю по-родственному… с дорогой душой и с детским мылом, у меня есть в запасе…

Кончилось их препирательство тем, что Анна Петровна заперлась в ванной и выстирала там не только свои «предметы», но и все Васяткины сорочки и подштанники.