— Ты прав, Ролли, — с таким же недоуменным видом согласился его напарник. — Чаще всего мы выбрасываемся из окон или прыгаем с крыши.

— Прекратите сейчас же! — закричала Элен Майли. — Я прошу вас, прекратите.

— Вот что, — коротко бросил черный детектив, — он оставил вам записку. Вот она.

Он вытащил из кармана пальто маленький фирменный конверт компании «Свансон энд Фелтзиг».

Элен протянула руку, надела очки и взглянула на конверт.

— Вы вскрыли его, — гневно воскликнула она.

Они пожали плечами и отвели глаза.

— Мэм, мы вынуждены были сделать это, — пробормотал черный детектив.

— Таков порядок. Если есть записка, мы должны прочитать ее и удостовериться, что это самоубийство. Мы должны расследовать… Мы сделали ксерокопию этой записки, так что можете оставить ее у себя. Можете ли вы предоставить нам образец его почерка.

— Что?

— Образец его почерка. Чтобы мы могли убедиться, что записка написана им.

Она не ответила. Она читала. Там было всего несколько слов: «Малыш. Не вини себя. Дело не в тебе, дело во мне. Спасибо тебе. Ты пыталась. Гарри».

— Что он имел в виду? — спросил белый детектив.

— Вы вскрыли конверт! — снова выкрикнула она.

— Мы были вынуждены это сделать, — терпеливо пояснил он. — Мы должны вскрывать письма, оставленные самоубийцами и читать их. Поверьте, мисс, в этом нет ничего приятного.

— Уверяю вас, — поддакнул негр.

— Не знаю, — механически ответила она. — Не знаю, что он имел в виду.

Они сказали, что брат Гарри уже извещен о случившемся и что он займется организацией похорон. Элен кивнула головой. Она отыскала в бумагах несколько образцов почерка Гарри и дала показания детективам. Они поблагодарили ее.

Больше говорить было не о чем. Полицейские еще немного послонялись по комнате и направились к двери. Там они остановились и оглянулись на нее.

— Поверьте, нам не доставляет это удовольствия, — сказал белый детектив.

Элен кивнула.

— Ну ладно… — сказал черный.

И они ушли.

Между кабинетом мистера Свансона и кабинетом мистера Фелтзига располагалась отделанная кафелем уборная. Элен вошла в нее, сняла очки, встала на колени перед унитазом, словно охваченная религиозным экстазом, и согнулась над ним. Ее вывернуло наружу, она изрыгнула из себя все: шампанское, цыпленка по-киевски, спаржу, картофель-фри, кофе «эспрессо», мартини и, наконец, что-то белое и тягучее, похожее на шнурок. Она издавала животные звуки, содрогаясь, кашляя и захлебываясь тем, что из нее выходило… и не могла остановиться.

Господи, она пробыла не менее получаса в приступах кашля, рвоты и судорог, извергая из себя остатки ланча… и все не могла остановиться.

Она слышала, как Сьюзи Керрэр колотит в дверь, но смогла лишь простонать:

— Все в порядке, все в порядке. Я сейчас выхожу. Со мной все в порядке.

Она стояла на коленях, прижавшись лбом к ободу унитаза, и судорожно всхлипывала. «Малыш. Не вини себя». Так он написал. Она глубоко вздохнула. «Дело не в тебе, дело во мне». Во рту все распухло и горело. «Спасибо тебе. Ты пыталась». Ее снова начало тошнить, но в желудке у нее больше ничего не было. Ничего. «Ты пыталась. Гарри».

Ухватившись за поручень для полотенца, она заставила себя встать на ноги. Это ей почти удалось, но в последний момент поручень оторвался от кафельной стены. Она пошатнулась, но не упала и так и осталась стоять с вешалкой для полотенец. Потом она перевела на нее взгляд, выпустила из рук и та с грохотом упала на пол.

Она умыла лицо холодной водой. Зубной щетки у нее не было, поэтому она просто потерла зубы и десна пальцем, а затем ополоснула рот. Она взглянула на себя в зеркало. Не очень-то радостное зрелище.

Через некоторое время Элен вышла, машинально огляделась по сторонам и вернулась в свой кабинет. Она надела шубу, шляпу, перчатки и направилась к выходу. В приемной за столом сидела Сьюзен Керрэр, спрятав в ладони лицо. Ее плечи сотрясались от рыданий. Элен знала, что должна была что-нибудь сказать ей, но не могла это сделать. Она не могла дотронуться до Сьюзи, не могла даже похлопать ее по плечу. Она просто прошла мимо и вышла вон…

На улице кипела жизнь. Пригибаясь и задыхаясь в порывах ветра, двигались прохожие. Сновали машины, слышались гудки, визг тормозов, крики и брань. Все так же высились здания, полыхала реклама. Объявления о специальных распродажах. Скидках. Все как всегда. Как будто ничего и не произошло.

Она двинулась к дому, потом подняла голову и высунула язык — падавшие снежинки опускались на него и тут же таяли. Она не делала этого много лет. Проходившая мимо пожилая женщина посмотрела на нее, улыбнулась и кивнула.

Несколько раз ее обдали брызгами проносившиеся мимо такси. Потом она столкнулась с посыльным, державшим в руках большую коробку. Но она продолжала двигаться, стараясь не думать ни о чем, кроме падающего снега и гула зимнего Манхэттэна — звуков жизни и надежды.

А потом она пришла домой. Поднялась в свою квартиру, заперла дверь на два замка и повесила цепочку. Рокко ее уже не встречал. Безумный попугай изрекал какие-то непристойности. Элен Майли была одна-одинешенька. Только бы пережить эту ночь. Она решила что никому не будет звонить: ни Пегги Палмер, ни Ричарду Фэю, ни Джоу Родсу, ни Чарльзу Леффертсу — никому. Она сама, сама со всем справится.

Через несколько недель после самоубийства Гарри Теннанта Элен Майли шла по Парк-авеню, наслаждаясь солнечной морозной погодой, когда вдруг взгляд ее остановился на часовне Святого Варфоломея. На мгновение ей захотелось войти и помолиться за Гарри.

Она перестала регулярно посещать церковь после того, как умерла ее мать. Теперь она наведывалась туда два раза в год — на Пасху и Рождество. Да и то было вызвано скорее желанием увидеть зрелище, чем искренним религиозным чувством. Войти в церковь теперь, когда ей что-то потребовалось, показалось ей бессовестным и недостойным — все равно что атеисту кричать «Господи!» при виде направленного на него дула.

У Элен Майли были весьма прохладные отношения с Богом; практически они не были знакомы. Она употребляла в своей речи выражения вроде: «Боже мой!», «Бога ради!», «О, Господи!», но все это было между прочим, как говорим мы все. Однажды она даже сказала: «Твою в бога мать!», когда у нее порвался шнурок, но больше она себе такого не позволяла.

Тем не менее она верила в Бога. Точнее сказать в некое Высшее Существо. Потому что, если не верить, то как иначе понять, для чего это все? Все теряло смысл, превращалось в ничто: ее жизнь, работа, квартира, друзья, мужчины, уборка по субботам, и у нее не хватало сил, чтобы признать это.

Поэтому, как и большинство из нас, она рисовала себе туманный образ «Кого-то Там Наверху» — огромного парня, похожего на Чарльтона Хестона, с ватной бородой, который гладит по головкам маленьких детей. Этот Парень, возможно обладающий какой-то, никому непонятной Божественной придурковатостью совершал разные вещи или позволял им происходить без собственного вмешательства. Он допустил… Или заставил Гарри Л.Теннанта покончить жизнь самоубийством. Но если пытаться отыскать в Его действиях логику или смысл, то можно свихнуться. Разве не так?

Такова была глубина религиозного чувства Элен Майли и почти такая же, как у большинства ее знакомых. Впрочем, все это было не так уж важно. Гораздо важнее была необходимость работать, зарабатывать себе на жизнь. Одиночество, хамство официантов и их постоянные попытки обсчитать ее при каждом удобном случае. И все же когда происходит нечто подобное тому, что произошло с Гарри — когда человек, сидя в своей квартире в Гарлеме, проглатывает целую бутылку таблеток и, запив ее стаканом теплой воды из-под крана, ложится спать, чтобы никогда уже не проснуться — поневоле задумываешься. Ненадолго.

Вот и Элен ненадолго погрузилась в эти размышления, не забыв однако свернуть на Мэдисон-авеню, чтобы обойти Центральный вокзал. По дороге он зашла в аптеку купить сигарет и в магазин женского белья выбрать себе колготки, но так ни одни не выбрала.