Как ты думаешь, может быть поэтому пожилые люди любят маленьких детей? Бабушки-дедушки и внуки. Они могут часами говорить и играть вместе. Потому что они находятся рядом на циферблате жизни. Жаль, что у меня нет внуков. Но я уже говорил тебе, Элен, что мой единственный сын был убит в Африке во время второй мировой войны. Он был пулеметчиком и прикрывал отход своих товарищей до последнего патрона. У меня сохранились его награды.

Но хватит о том, что происходит с твоим телом и памятью, когда ты стареешь. Важно, что дух твой остается юным и пылким. Мечты…

Я помню, как однажды вечером, когда мы ужинали вместе, ты сказала, что терпеть не можешь мужчин, которые начинают благодарить за тебя за твое общество. И в особенности, сказала ты, тебя претит, когда мужчина благодарит тебя после того, как вы были близки. Это, по твоим словам «все портит».

Дорогая Элен, боюсь, что просто вынужден обидеть тебя своей благодарностью за твою доброту, за то терпение, с которым ты выносила мои нелепые выходки, за то чувство радости и счастья, которое ты принесла в мою жизнь.

Я думаю, что самое лучшее для нас это не встречаться больше. Да, ты права, это безнадежная ситуация.

Но знакомство с тобой, окончательно убедило меня в том, что дух не стареет, каким бы дряхлым не становилось с годами тело.

С любовью… с наилучшими пожеланиями, с надеждами и молитвами за твое счастливое будущее… с благодарностью за твою красоту и доброту, остаюсь всегда любящий тебя Джоу Родс.

P.S. Ты спрашивала меня рецепт приготовления курицы по-корнуольски: две чайные ложки тимьяна добавить к растопленному на сковородке маслу; влить немного лимонного соку. Во время жарки курицу как можно чаще поливать подливой.

— Алле?

— Элен? Это Юк. Юк Фэй.

— Что случилось? Что-нибудь случилось?

— Нет. Элен, я… я ни от чего тебя не отрываю?

— Юк, ты меня отрываешь от сна. Сколько времени сейчас, Юк?

— Четвертый час. Уже почти половина четвертого.

— Боже. Ты пьян, Юк?

— О, нет. Я просто не могу уснуть. Я ворочаюсь с боку на бок с полуночи. Бог мой, как я хочу спать. И я не могу уснуть. У меня уже мозги закипают.

— Может быть, ты просто переутомился.

— Может быть. Не знаю. Я ужасно хочу спать и не могу уснуть. И мне время слышатся какие-то звуки, Элен. Как будто кто-то забрался в дом. Чьи-то шаги.

— Ну это глупости, Юк.

— Знаю, знаю. Я дважды вставал и осматривал квартиру. Включил весь свет. Никого нет. Все окна и двери заперты. Затем я ложусь в постель и опять слышу звуки. Шлепанье босых ног по полу. Извини, что разбудил тебя.

— Ничего страшного, Юк. Слушай, почему ты не примешь одну из тех таблеток, что я тебе давала?

— У меня не осталось ни одной. Я их все съел. Ты можешь достать мне еще?

— Конечно. Завтра же.

— Элен, можно я поговорю с тобой? Всего несколько минут. Я чувствую себя таким разбитым. Мне страшно. Сердце у меня так и стучит. Может быть со мной сейчас случится удар или что-нибудь в этом роде. Я весь мокрый от пота. Здесь так жарко. Я сбросил все одеяла. Лежу совершенно голый и обливаюсь потом.

— Не волнуйся, милый. Подожди секунду, я только включу свет и прикурю сигарету… О'кей, я готова. Ты сегодня много работал?

— О, Да. Да. Может быть, ты права; может быть, я просто переутомился. Я работал над статьей о слепоте и проблемах, с которыми приходится сталкиваться слепым.

— Очень мило. Ты обедал?

— Да. На обед у нас было тушеное мясо. Эдит прескверно готовит. Тот, кто придумал эту ерунду о «мамином домашнем обеде» просто никогда не пробовал стряпню моей матушки. Она яйцо нормально сварить не может. Послушай, Элен, мне правда жаль, что я разбудил тебя, но я должен был поговорить с тобой.

— Все в порядке, Юк, я же сказала тебе. Не волнуйся. Ты много сегодня пил?

— Нет, очень мало. Два мартини за ланчем и три порции виски после обеда. Это немного.

— Да, совсем немного. Может быть что-нибудь случилось в офисе или дома? Ну, ссора или что-нибудь такое?? Что-то расстроило тебя?

— Нет, ничего такого я не могу вспомнить. Я просто лежу здесь весь в поту и думаю о разных вещах.

— О чем ты думаешь, Юк?

— Обо всем. О звуках в доме. О статье про слепых, которую пишу. Об Эдит. О своей жизни. Бог мой, у меня депрессия. Как жаль, что у меня нет этих таблеток, Элен. Мне нужна сотня таких таблеток.

— Ну-ну, Юк, успокойся. Дыши глубже. Ты все еще слышишь эти звуки?

— Погоди минутку… Нет, вроде не слышу. Наверное, мне показалось.

— Может быть, это окно хлопало на ветру. Или в трубах отопления гудело. Или пол скрипел и потрескивал. Послушай, милый, может быть ты накинешь что-нибудь, возьмешь такси и приедешь ко мне?

— О, нет-нет. Боже, я бы очень хотел приехать. Как бы я хотел быть сейчас с тобой, чувствовать себя в безопасности, спать рядом с тобой. Но я не могу этого сделать. Не хочу тебя напрягать. Все не так плохо. Я справлюсь. Мне просто нужно было слышать твой голос.

— Я понимаю, Юк, понимаю…

— Элен, я чувствую себя таким… таким…

— Я понимаю, понимаю.

— Я все время думаю о смерти, о том, что случится со мной и как это — больше не быть. Просто исчезнуть. Понимаешь? А жизнь продолжается. Как будто тебя и не было. Господи Боже мой.

— Тише, тише, Юк, успокойся. Закури сигарету.

— К тому же у меня кончились сигареты.

— Может быть, найдется приличный окурок. Погляди вокруг. Может быть, сможешь пару раз затянуться.

— Да, это хорошая мысль. Подожди минутку, Элен, я погляжу… Ага, я нашел. Я наверное опалю себе губы. О, боже, это помогает. Ты слушаешь, Элен?

— Да, милый, я здесь.

— Слушай, по поводку статьи о слепых, над которой я работаю — как слепым удается видеть сны? Ты не знаешь?

— Что… что ты имеешь в виду?

— Ну, понимаешь, мы все видим сны. Это всегда визуальные образы: места, люди и тому подобное. Но если ты слеп от рождения и никогда ничего не видел, как же ты видишь сны?

— Не знаю, Юк, не могу себе представить.

— Даже цвет. Если ты слеп от рождения, ты не можешь видеть цветные сны, потому что не знаешь, что такое цвет. Так как же они видят сны?

— Может быть, они не видят снов.

— Все видят сны. Я вижу сны постоянно. Правда, чаще грежу наяву. Вот о чем я думал — о смерти и о том, видят ли слепые сны. О боже, какая ужасная ночь.

— Ты успокоился хоть немного?

— Немного. Да, кажется, я успокаиваюсь. Окурок почти догорел. Фильтр тоже курить?

— Теперь я знаю, что тебе лучше, Юк. По крайней мере, ты можешь шутить.

— Конечно. Мне правда лучше. Это все благодаря тебе. Я тебе говорил, что люблю тебя?

— Нет, сегодня не говорил.

— Я люблю тебя. Сегодня.

— Милый мой. Теперь загаси фильтр, повернись на бочок и укройся одеялом. Не спи раскрытым. Так можно простудиться.

— Да, мама.

— Не смей меня так называть, сукин ты сын. Лежи, дыши глубже, и не думай ни о смерти, ни о том, как видят сны слепые. Думай только обо мне. О'кей?

— О'кей, я так и сделаю. Я укроюсь, свернусь в комочек и буду думать о тебе. И все будет хорошо.

— Отвечаешь мне за это своей головой. Спокойной ночи, Юк.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи.

— Пегги Палмер, — промолвила Элен со слезами на глазах, — ты понимаешь, что мы с тобой в последний раз можем побыть одни, перед тем, как ты станешь старой замужней курицей?

— О, Элен, — простонала Пегги, часто моргая, и обе схватили друг друга за руки, не обращая внимания на посетителей переполненного ресторана.

— Два коктейля с шампанским, — скомандовала Элен полусонному официанту. — Пегги, сегодня я угощаю тебя и не хочу ничего слышать о счете и такси пополам или твоей оплате чаевых. Это мой прощальный ланч для нас обоих — только для нас двоих.

Теперь уже Пегги рыдала не таясь, утирая глаза сложенной салфеткой.