— Ладно, не расстраивайся так, Гарри.

— Он сказал мне, что я считаю себя белым. Сказал, что я витаю в облаках. Сказал, что мне лучше поскорее вернуться на землю, иначе рано или поздно со мной случится что-либо скверное.

— Что-нибудь скверное?

— Он сказал, что меня поставят на место. Дадут мне понять, что я ниггер. И мой брат сказал, что это меня сломит. Сказал, что лучше оставить фантазии и понять наконец, кто я на самом деле.

Неожиданно он нагнулся и посмотрел в окно. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел вниз.

— Снег все идет, — сказал он. — Но меньше. Похоже, там холодно. Ничего хорошего.

Элен скинула туфли. Перебралась с ногами на кровать, прислонилась спиной к спинке кровати. Подобрала колени и обхватила их руками. Положила подбородок на голые коленки и почувствовала маленькую мышцу, о которой говорил Гарри.

— Гарри, должна тебе сказать, что я не тот человек, с которым стоит говорить на эту тему. Я правда об этом ничего не знаю. Наверное, мне следовало бы знать. Наверное, мне следовало бы читать передовицы газет. Но расовые проблемы, политика, Вьетнам и полеты на Луну — все это меня не трогает. Я любила Джона Ф.Кеннеди; он был такой симпатичный. Боже, я плакала, когда его убили. Но все остальное… все остальное меня просто не интересует. Меня волнует работа, личная жизнь и мое будущее. Остальное меня не трогает. У меня многие вызывают жалость, мне жалко всех… Это не так-то легко. Я хочу сказать, быть живым не так-то легко.

— Я знаю, малыш. Я прекрасно это знаю! Мне холодно. Потрогай мои руки…

Он подошел к Элен и остановился перед ней. Она взяла его руки, поднесла их к своим щекам.

— Боже, милый, да ты совсем замерз. Давай, залезай под одеяло. На минутку, только чтобы согреться.

— Да. Ладно. Я замерз. Одежду снимать не будем. Просто полежим немного под одеялом, пока я не согреюсь.

Он снял ботинки. Она взбила подушки, расправила простыню и постелила одеяло. Они забрались в кровать, одетые и прижались друг к другу. Их шепот разносился в полумраке спальни.

— Ты дрожишь, дорогой? — спросила она.

— Немножко. Не знаю, что со мной такое. Вдруг мне стало очень холодно.

— Ты сейчас согреешься. Придвигайся поближе. Прижмись ко мне ногами.

— У меня ноги как лед, малыш.

— Ничего. Прижимайся. Вот так. Как теперь? Лучше?

Они лежали, обнявшись. Спрятавшись от всего мира. Она придвинулась еще ближе к нему.

— Гарри.

— Что?

— Ты хочешь?

— Чего? Я…

— Дай, я попробую.

— О, Элен, Элен… Я не могу передать, как ты дорога мне.

— Ш-ш-ш… Не говори ничего.

Она провела ладонями по его телу. Он потянулся к ней, но она оттолкнула его руки. Она относилась к этому серьезно. Это было важно для нее. Он подался вперед и запечатлел два сочных поцелуя в стекла ее роговых очков.

— Теперь я ничего не вижу, — заворчала она.

— Хорошо. Это хорошо. На меня не надо смотреть.

Он закрыл глаза, и теперь только Господь Мог мог видеть их. Элен делала все, что могла. Она представила себе, что они на необитаемом острове. Одни на всем белом свете.

Но ничего не вышло.

— Ничего не выйдет, — сказал он.

— Не думай ни о чем. Предоставь дело мне…

Но ничего не получилось: так иногда бывает. Молнию заклинило на его брюках. У нее затекла левая нога. Потом ей нестерпимо захотелось чихнуть. У него забурчало в животе. А еще — жара под одеялом. Пот. И никакого движения, ничего. Тщетные усилия.

— Перестань, — громко сказал он. — Ничего не выйдет, малыш. Ничего не выйдет.

Он откинул одеяло, сел и потер лицо ладонями.

Элен Майли осталась под одеялом. Она сняла еще влажные очки и положила их на столик у кровати. Она лежала и наблюдала за тем, как он меряет шагами комнату. Его длинная тень неясно скользила по стенам.

— Забавно, — проговорил он наконец. — Очень забавно.

— Что забавно?

— Я. С каждым днем я становлюсь все более и более белым. Теперь вот его не могу поднять.

— Гарри…

— О, боже, — выдохнул он. — Ну и ну. Это просто что-то.

— Гарри, да мало ли что может быть. Простуда. Грипп. Вирус.

— Или как я сказал — рана в душе.

— Что ты собираешься делать?

— Делать? Не знаю. Что-нибудь. Придумаю что-нибудь.

Она выбралась из-под одеяла. Села на край кровати, ногами касаясь пола. Попыталась прикурить сигарету, но руки тряслись, и ничего не вышло. Спичка погасла. Она сломала сигарету и бросила ее на пол.

Согнувшись, опустив голову, она обхватила себя за плечи. Гарри подошел к ней и мягко положил ладонь ей на голову.

— Элен, что ты делаешь? Ты плачешь? Господи боже мой, ты плачешь из-за меня?

Она всхлипнула.

— Я плачу из-за нас. Из-за всех нас.

— О, малыш, малыш, — проникновенно заговорил он. — Все не так плохо. Перестань. Перестань плакать, слышишь? Мы прорвемся. Так ведь всегда было, верно? Со мной все будет хорошо. Я что-нибудь придумаю. Все будет в порядке, Элен.

— Гарри, ты обещаешь? Все будет хорошо?

— Конечно. Перестань плакать…

Он сел на кровать рядом с ней, положил руку ей на плечо и привлек ее к себе. Постепенно ее плач стих. Она положила ему голову на грудь. Она прижалась к нему, как испуганная маленькая девочка прижимается к отцу в поисках защиты.

Он коснулся ее лица. Он вытер пальцем ее слезы, погладил тугие завитки ее волос, дотронулся до ее губ, подбородка, шеи.

— О, господи, — вздохнула она. — Столько всего навалилось.

— Дело в том, — заявил он, — дело в том, что нам никогда не дадут еще один шанс. Понимаешь? Когда становишься старым, то понимаешь, что делал в жизни не так, и только тогда знаешь, как надо делать. «В следующий раз сделаю лучше», — говоришь себе. Но следующего раза не будет. Или ты делаешь все с первого раза правильно или ты — конченый человек. Я прав? Да, я прав…

Они сидели на краю кровати, спрятавшись от мира в объятиях друг друга и все еще дрожа…

— Элен, — сказал Ричард Фэй, — ты — одна большая эрогенная зона.

Это искреннее признание было вызвано реакцией Элен на то, что он всего лишь провел пальцами по ее обнаженной спине и чуть ущипнул туго натянутую кожу на ребрах. Она вцепилась в матрас и так заработала ногами, словно пыталась догнать уходящий автобус.

— Просто я очень чувствительная, — задыхаясь, пробормотала она. — Просто очень чувствительная.

Он рассмеялся и наклонился, чтобы укусить ее за аппетитную ягодицу. Даже не кусить, а так — ущипнуть губами.

Он встал и голый прошелся по ее спальне. Было время, когда собственная нагота вызывала у него одно желание — поскорее скрыть ее. Но теперь…

— Посмотри на меня, — похвастался он, хлопая себя по животу ладонью.

— Сбросил еще пять фунтов. Живот исчезает. Согласись, Элен, живот определенно исчезает.

Она перевернулась, села, натянула простыню, согнула колени, оперлась на них локтями, прикурила сигарету и критически осмотрела его.

— Да, — кивнула она, — ты правда хорошо выглядишь. Что говорит по этому поводу Эдит?

— Она говорит, что я похудел. Она говорит, что я мало ем.

— Какие у вас сейчас отношения?

— Нормальные. Нейтралитет. Ищу себе квартиру; я об этом говорил. Но квартиру не так-то легко найти.

— Я знаю.

— Кстати, она больше не зовет меня Дикки. Теперь она зовет меня Ричард.

— Это хорошо. Юк, ты должен что-нибудь сделать с варикозными венами на ногах.

— Сделаю непременно, но сначала приготовлю нам выпить. О'кей?

— Хорошо. Только не лей так много воды. В прошлый раз виски почти не чувствовалось.

Он взял стаканы и вышел из спальни. Элен сидела, склонив голову на колени, и курила. Она гордилась им, гордилась тем, что он сделал ради нее, и еще больше радовалась тому, что он сам собой гордится. Мешки у него под глазами исчезли. Живот уменьшился до разумных пределов. Иногда под слоем подкожного жира можно было даже найти его ребра. Она посмотрела на туалетный столик, где стоял принесенный им букет маргариток, и улыбнулась.