Несмотря на усталость после схватки, спать никто не хотел. Не спадало недавнее боевое возбуждение, да и предстоящая встреча со своими отгоняла сон. Разговоры то затихали, то возобновлялись. В дальнем углу сарая Хохлов с пристрастием «допрашивал» переводчика отряда Гутмана.

— Правда это, что фашисты к военному параду на Красной площади новые парадные мундиры получили?

— Правда. Среди трофейных документов, захваченных в немецком штабе в Надеждино, я сам читал накладную на их получение в Волоколамске, а также пропуска на парад, пригласительные билеты «Ладунскарте» на торжества по поводу захвата Москвы. «Москва взята! С нашими Знаменами — Победа! Предлагается грандиозный фейерверк. Начало в 19 часов» — такими словами начиналось это приглашение.

— У тебя не сохранился случайно такой пригласительный? — спросил Хохлов. — Подарил бы на память.

Переводчик вытащил из полевой сумки красиво оформленный на глянцевой бумаге пригласительный билет с портретом Гитлера:

— Вот он, но подарить его не могу. Комиссар приказал беречь, как ценный документ.

— А вот о парадных немецких мундирах, вы товарищ Гутман, поздновато поведали нам. Вдруг там и генеральские мундиры были, — сказал Полшков. — Вот была бы находка, если б он оказался в наших руках. Мы б один на нашего Хохлова напялили и представили бы его по начальству.

— Хохлов на немецкого генерала не тянет, — сказал кто-то полусонным голосом.

— Это почему же? — обиженно спросил тот.

— Маловат росточком и фигура не генеральская — живот к спине прирос. Потом — язык у тебя без костей. Болтаешь дюже много. Если тебя, не приведи, конечно, господь, убьют, то у тебя язык еще с неделю трепаться будет. А немецкие генералы — народ степенный…

— Был бы генеральский мундир, нашли бы другого кандидата в генералы, — сказал заместитель политрука отряда Черкасский. — За этим дело не станет. Главное, мундира-то нет.

— А еще что интересного в твоей сумке? — допытывался Хохлов. — Может, есть открыточки с красивыми девчушками? Подарил бы одну на всю нашу компанию.

— Кто о чем, а шелудивый о бане, — с досадой сказал сержант Полшков. — Вот и наш Хохлов даже в такое время все о бабах думает.

— Война — войной, а любовь — любовью, — отбивался Хохлов. — Мышь вон — соломинку точит, а любви хочет.

— Ладно, кончай, дай серьезного человека послушать, — прервал его усатый сибиряк и спросил у переводчика: — Ну, а еще что интересного в фашистских бумагах? А то берем их чуть не пудами, а что в них толком, не знаем.

— В этом же штабе, — продолжал Гутман, — были изъяты солдатские книжки сто тридцать седьмого полка охранной дивизии, в которые были вложены пропуска для хождения по Москве в ночное время, а для ориентировки — карманные планы Москвы. Всерьез собирались обосноваться в Москве фашисты.

— Такие пропуска и нам бы не помешали, — пошутил кто-то.

— А тебе-то зачем?

— Как зачем? — вмешался в разговор Хохлов. — Вот, к примеру, вернемся в родимую. Ты со своей кралечкой пойдешь в Большой, скажем, театр, а представление — и затянись. Наступит комендантский час. Вот пропуск и пригодился бы.

— Да и карманный план Москвы, конечно, пригодился бы… Только вот не знаем, когда в нее попадем. И попадем ли? Могут после встречи с нашими сразу послать на новое задание.

— Возможно, так и будет, — сказал сержант Григорьев. — Хотя, конечно, после этого рейда всем неплохо бы отдохнуть, отоспаться чуток. Но обстановка сейчас складывается такая, что, может, и не придется в городской баньке попариться. А хорошо бы передохнуть хоть недельку. Потом уж — по-новому, куда прикажут.

— Все будет зависеть от начальства. Помните сентябрьский Велижский рейд? Тогда командование дивизии Калининского фронта, в полосе обороны которой вышел отряд, тоже хотело оставить всех нас в дивизии. Но командир с комиссаром настояли на своем и отряд вернулся в распоряжение штаба своего фронта. Ну, а командующий наш — голова! И солдата понимает. Говорят, по личному приказу самого Жукова нас тогда и награждали и отдых предоставили, — задумчиво сказал сержант Корытов.

— Кстати, тогда от Селижарова до штаба фронта подальше было, — добавил Хохлов, — а сейчас он рядом будет.

Разговор прервал подошедший комиссар Огнивцев:

— Почему не отдыхаете, гвардейцы? Неужто не устали после боя?

— Устать-то устали, но не до сна, — ответил за всех Хохлов. — Толкуем вот, как в Москве отдыхаться будет. Или сразу — на передок?

— Ишь ты, хитрец, — рассмеялся комиссар. — Без разведки, значит, и к своим выйти не можете.

— Как учили, — поддерживая шутливый тон, продолжал Хохлов. — Вот и хотел бы узнать, есть ли шансы получить увольнительную на сутки-другие. Прошвырнуться кое к кому из противоположного пола.

— А в санаторий не хочешь, на курорты? — с подначкой спросил сержант Григорьев.

— А что, Хохлов больше других заслужил, — с серьезным видом добавил сержант Нестеров, — особенно за последний бой, когда у него автомат заклинило и он заканючил: «Братцы, займите гранатку, в Москве, говорит, ей-ей отдам».

Он так мастерски передразнил Хохлова, что разведчики разом взорвались хохотом. Сквозь дыру в крыше провалился ком подтаявшего снега и угодил прямо на голову Хохлову. С новой силой грохнул смех, словно и не было за плечами бойцов огненных дней и ночей, кровавых боев, горьких потерь друзей и товарищей.

Глядя на смеющихся от души солдат, комиссар почувствовал, как у него невольно повлажнели глаза. «Золотые люди, — проносились мысли, — прошли огонь, воды и медные трубы, и хоть бы что. Таких убить на войне, конечно, могут, но сломить их дух никто и ничто, не а состоянии».

— Товарищ комиссар, — отдышавшись от смеха, спросил Григорьев, — интересно, как Гитлер объявит народу, что наступление под Москвой провалилось?

— Найдет, что сказать, — отозвался Огнивцев. — Отбрешется. Геббельс-то у него на что!

Комиссар раскрыл полевую сумку, достал блокнот, отыскал нужное место и продолжал:

— Еще в июле, когда немецкие танки подошли к Смоленску, он писал:

«Смоленск — это взломанная дверь. Германская армия открыла путь в Россию. Исход войны предрешен». Во как: «предрешен»! А как за этой дверью им морду набили — молчок. Но на этот раз им не отделаться молчанием. Блицкригу-то капут!

— Можно по началу разговора, товарищ комиссар? — обратился Хохлов.

— Пожалуйста.

— Как все же будет: дадут нам после встречи со своими передышку или с ходу в наступление?

Комиссар не сразу ответил на этот вопрос. Он и сам не знал, как распорядится командование фронтом, где и как предстоит действовать отряду. Тем не менее…

— На войне все может быть, — откровенно сказал Огнивцев. — Но по секрету скажу, мы уже по радио попросили вывести отряд на отдых на Красноказарменную. Ну, а как решит штаб фронта, сказать не могу.

Время перевалило далеко за полночь. Комиссар вышел из сарая. Под разлапистой елью горел костер. Возле него на валежнике, застланном плащ-палаткой, сидел командир и задумчиво шевелил палкой догорающие головешки. Рядом с ним, как всегда безотлучно, находился его ординарец сержант Черный. Начальник штаба с Увакиным лежали на еловом лапнике и, казалось, спали. Но нет. Услышав шаги, Увакин проговорил:

— По бодрым шагам чую: комиссар идет.

Шевченко оторвал взгляд от огня:

— Да, это он. И ему не спится, — сказал он. — Да в такую ночь заснуть трудно. Да и обдумать кое-что надо…

— Что именно? — присаживаясь к костру, спросил комиссар.

— Прикидываю, как докладывать начальству о рейде.

— Ну, и что надумал?

— Конечно, в основном отряд выполнил приказ командующего фронтом, но захватить фашистского генерала мы так и не сумели. А значит, одну из задач не решили.

— Ты прав, командир, но не во всем. Во время совместных действий с авиацией мы все-таки одного генерала ухлопали и, как показали пленные, очень крупного. Это во-первых, а во-вторых, командующий такую задачу перед нами и не ставил. Это член Военного совета высказал пожелание, что неплохо бы пленить немецкого генерала. А потом война еще не кончается. Здесь не удалось — махнем в новый рейд, поглубже, и там, глядишь, повезет больше.