— А во сколько будет подана картошка? — вдруг спросил Александров. — Ясно! Только предупредите их, пусть внимательно следят за мной.

Положив трубку, командир быстро окинул взглядом помещение, будто соизмеряя силы, и сказал:

— Немцы сосредоточили против нас более трехсот человек пехоты и по всем данным готовятся к штурму. Надо быстро вырыть вокруг дзота окопы глубиной хотя бы на два-три штыка. Установить пулемет на самом берегу, оттуда хороший сектор обстрела. Всем приготовиться к бою. Перед штурмом следует ожидать артиллерийский налет на дзот. Будьте осторожны. Сейчас шесть сорок. — Командир смотрел на часы. — В семь тридцать наши откроют артиллерийский огонь по сгруппировавшейся немчуре. Одновременно и мы должны открыть огонь из всех видов оружия. А сейчас я иду на передовую. Связной! Приготовь ракетницу. Какие ракеты у нас имеются?

— Всякие есть, товарищ старший лейтенант, — ответил связной.

— А зеленые есть? — спросил Александров.

— Есть и зеленые, — сказал связной.

— Хорошо! Товарищ Аверьянов! Вы остаетесь здесь за старшего. Организуйте немедленно рытье окопов вокруг дзота, а также его оборону на случай штурма, — приказал командир.

Взяв с собой двух автоматчиков, повесив на шею автомат, командир ушел, а мы, семь человек, остались в дзоте.

Привыкнув к немецкому педантизму, мы были твердо уверены, что война начнется ровно в восемь часов. Следовательно до начала штурма у нас остается около полутора часов. Аверьянов, несмотря на ранение в голову и руку, не ушел, продолжал выполнять свои обязанности командира взвода связи. Я видел, что ему тяжело, и несколько раз принимался уговаривать сходить в медсанбат подлечиться, но он и слушать не хотел. Собирая все силы, он крепился, не показывая слабости, наоборот: старался показать, что ничего особенного не произошло. Вот и сейчас он бодро встал, осторожно поправил повязку на голове и приказал всем, за исключением Зины, которой он передал дежурство у телефона, выйти на рытье окопов.

Работа закипела. Все, конечно, знали и хорошо понимали, что окопы вокруг дзота необходимы, что их надо вырыть как можно скорее — успеть за время, отведенное нам фашистами. Копать было легко. Под дерновой поверхностью лежал супесчаный грунт, он легко поддавался лопате и не прилипал к ней.

Задолго до начала штурма окоп, глубиной по грудь, был вырыт. Станковый пулемет, оставленный одной из групп пополнения, был установлен у самого берега на открытой площадке. Местом укрытия для пулеметчика служила сама река. Вокруг пулемета был сооружен защитный бруствер, аккуратно обложенный зеленым дерном. Так же был замаскирован бруствер окопа.

Вдруг где-то неподалеку от нас грохнула масса разрывов. Все решили, что, нарушив шаблон, немцы раньше времени открыли огонь, и стали прятаться кто куда. Мы ошиблись. Не таковы немцы, чтобы действовать вопреки схеме. На это способен только «дер-Иван», как презрительно называли нас гитлеровцы. Снаряды летели из многих точек, но все с правого берега и, со свистом пролетев над нашими головами, рвались в самой гуще сосредоточения немцев, готовых к штурму. В расположении немцев поднялись невероятный шум, паника, они находились в мелколесье, на заболоченной местности, где окопаться и укрыться невозможно, особенно сейчас, весной, а огонь нашей артиллерии корректировался с наблюдательного пункта, откуда их было видно, как на ладошке.

Осмелев, поняв, что бьет наша артиллерия, мы все повыскакивали из укрытий и, заняв свои места в окопе, открыли огонь по немцам из своего пехотного оружия. Затакал и наш станковый пулемет, давая то длинные, то короткие очереди. А над нами продолжали проноситься стаи снарядов в тыл немцам.

Над лесом взвилась зеленая ракета, описав полукруг высоко в небе. Мы тотчас же прекратили огонь. И сразу многоголосое «Ур-ра-а-а! Ур-ра-а-а!..» донеслось к нам из-за леса. Выскочив из окопа, мы тоже инстинктивно вознамерились куда-то бежать! Размахивая пистолетом, вперед выскочил Аверьянов, призывая к атаке!.. Я остановил его:

— Куда вы ведете людей?! Ведь за проволокой минное поле!

— Эх, черт возьми! И откуда оно взялось, это минное поле?! Вы знаете, как бы мы помогли нашим, ударив с фланга, — с обидой и горечью высказался командир взвода.

Между тем крики «ура!», прерываемые частыми вспышками автоматно-ружейной стрельбы, все удалялись от нас. Времени было уже 8.20, а немецкая артиллерия почему-то еще молчала. Посоветовав Аверьянову укрыть на всякий случай своих людей, я побежал в дзот.

— Быстро! Вызовите мне комбата! — попросил Зину.

Она принялась зуммерить, но в это время завизжал другой аппарат. Я снял трубку и услышал голос подполковника Горшунова:

— Ну, как там пришлась наша картошка? По вкусу?

— Ваша картошка попала прямо в баланду, — ответил я. — А насчет вкуса узнаем немного позже. Но почему до сих пор молчит немецкая артиллерия?

— А она и должна на время замолчать, так как наши специальные батареи вовремя позаботились об этом, — сказал подполковник.

Меня вдруг охватила какая-то радость и гордость за наших артиллеристов, за наше энергичное командование дивизии, и я громко закричал в трубку:

— Передайте нашим славным артиллеристам и командиру дивизии наше большое солдатское спасибо за их хорошую работу!

— Хорошо, хорошо, передам! У нас с ними хорошая связь. А где же твой командир? Ты что же, опять сам командуешь?

— Нет, теперь не командую. Но командира возле меня нет. Он повел людей в атаку.

— Да что ты! — удивился подполковник. — Вот какого орла мы тебе послали!

— Опять вы все «мне» да «мне» посылаете, словно я у вас тут какой-то наместник, — обиделся я.

— Да нет же, мы так не считаем. Но ты ведь там старший офицер и лучше других знаешь людей и обстановку. На кого же нам больше опереться, как не на тебя? — возразил Горшунов.

— Я, конечно, благодарю за доверие, но не пора ли кому-то еще побывать здесь и познакомиться с обстановкой? Четвертые сутки люди не видят горячей пищи. Уже и мостик через ручей сделан.

— Это ты правильно говоришь, мы это дело исправим, — пообещал Горшунов.

В районе атакующих послышались частые разрывы мин и снарядов, усиленно затрещала пулеметно-автоматная стрельба. Прервав разговор с подполковником, я выхватил из рук Зины трубку и закричал:

— Товарищ третий, что там у вас случилось?

— Немцы атакуют новыми силами, — ответил Александров. — Мы выгнали их из леса на поляну, но из леса с противоположной стороны наступают свежие силы, открыли пулеметный огонь и бросаются в частые контратаки. Филатов залег со своими людьми, ведет интенсивный огонь по наступающим цепям. Пошлите мне остальных людей и передайте обстановку выше. Потребуйте подкреплений. Нам очень трудно. Придется вернуться обратно, — добавил он.

Передав Аверьянову приказ командира, я вновь связался с Горшуновым и подробно передал ему сложившуюся обстановку. К обеду на командном пункте накопилось много раненых. Зина еле справлялась с перевязкой и эвакуацией. Работала быстро, уверенно, временами обращаясь к нам, чтобы помогли переложить тяжелораненого.

К вечеру вернулся на свой командный пункт и командир батальона, усталый и охрипший. В дзоте стоял полумрак, в дальнем углу мигала коптилка, густо гудели комары. Солдаты, одни сидя, другие полулежа, обмахивались от них зелеными вениками, неистово ругая бога и всех святых. Командир сидел у коптилки, низко опустив голову, о чем-то думая. Завизжал зуммер, и он нехотя снял трубку, устало ответил:

— Третий слушает. Да что атака? Атака была успешной, выгнали их из лесу за нашу первую линию. Да что толку?! Закрепить успех у меня нечем! Что вы мне даете в день по чайной ложке?! Разве это подкрепление?! Дайте мне больше людей! — закончил Александров и положил трубку.

Поздно вечером, впервые за все время боев, подошла кухня. Обрадовались ей, как долгожданной гостье. Загремели котелками, разыскивали ложки, кружки.

— Связной! — позвал командир. — Термосы есть у нас?