Недалеко от Кижозера один из полков нашей дивизии пробирался глубокой ночью по склонам холмов и глубоких лощин, покрытых могучим сосновый лесом. На склоне противоположной сопки показался небольшой хуторок, в окнах домов горел странно яркий электрический свет, да и по времени — более двух ночи — свет этот был необычен. Лес, укутанный темнотой, тревожил. Деревья во тьме казались гигантскими чудищами, обнаженные корни огромных старых сосен, выползая из-под стволов, извивались по склону, пересекая размытую проселочную дорогу, словно убегающие от преследования удавы, где-то внизу журчал ручей. Свет от ярко освещенных окон хуторян падал глубоко вниз, освещая хозяйственные постройки у подножия холма. Стояла полуночная тишина, и, продвигаясь в предвидении встречного боя, полк соблюдал исключительную осторожность — никаких излишних звуков и команд, никаких шорохов.

Выбравшись на самую вершину холма, явно господствующего над хутором, штаб полка сделал небольшую остановку в густой чаще, чтобы немного передохнуть и связаться со штабом дивизии, информировать его о нашем местонахождении. Радисты развернули рацию и, получив закодированное донесение, начали работать ключом. Внезапно свет на хуторе погас... — и вдруг на нас посыпались мины. Погасив рацию, мы перебежали в сторону. Противник немедленно прекратил огонь. Но как только радисты опять включили передатчик, на нас опять полетели мины.

— Прекратить работу рации! — приказал командир полка, когда мы перебежали уже на третье место.

Было ясно, что мы попали в зону минометной батареи противника, которая пользовалась радиопеленгатором. Злость перемешивалась с чувством зависти и недоумения. В самом деле, как не завидовать немцам, в широких масштабах использующим радиопеленгацию — вплоть до отдельных батарей! Мы же этого не имели. Сам метод нам был хорошо знаком, но столь широко и практически мы им тогда не пользовались.

Только к шести часам утра нам удалось почти со всех сторон обложить хутор и ликвидировать засевший там гарнизон, а заодно и ту минометную батарею, которая ночью гоняла нас с места на место.

Помощь рыбаков

Кижозеро находится в рижском пригороде, на его берегах живут сами рижане, владея здесь дачами, садами и огородами; обитают тут и постоянные жители, по преимуществу рыбаки и огородники. Неглубокое озеро раскинулось к северо-западу от Риги. С севера и востока к нему примыкает вплотную большой массив леса, с юга — отделенная небольшой полоской суши, протекает могучая Даугава (Западная Двина), а на западе возвышалось большое здание рижской Кинофабрики.

Когда мы вышли на берег Кижозера, по нему уже шла переправа частей 119-го стрелкового корпуса в район Кинофабрики. Засевшие там гитлеровцы пытались остановить наше наступление с запада, прикрывшись с одной стороны Кижозером, а с другой — широкой и глубокой Западной Двиной. Однако наши амфибии сорвали эту попытку врага. Рассыпавшись, как бобры, по всему озеру, они плыли, задрав свои передки, а сидевшие на них десантники казались издали маленькими букашками. Не ожидая такой смелой и дерзкой операции, гитлеровцы спохватились, стали перестраиваться для боя... Но было уже поздно. Дорога Рига — Кинофабрика оказалась оседлана десантниками 119-го корпуса. Форсировав Кижозеро и высадив десант в тылу укрепленного района немцев, мы вынудили их бежать на левый берег Западной Двины, где они имели только редко разбросанные доты, кстати, очень хорошо наблюдаемые.

Путь на Ригу был открыт. Неожиданно для противника мы вклинились между внешним кольцом обороны города и сидевшим в Риге гарнизоном. Больше того, наши части и целые соединения с ходу бросились форсировать Даугаву, создавая тем самым угрозу окружения Риги.

Когда я пришел рано утром на берег Даугавы, здесь уже шла переправа наших частей на левый берег. Форсирование поначалу шло медленно и инертно, так как осуществлялось в основном с помощью подручных средств и купаться в октябрьской воде охотников было мало — река-то большая, судоходная, широкая и глубокая. К тому же мешала немецкая артиллерия. Но как только наши артиллеристы заставили замолчать вражеские доты, ситуация с переправой резко изменилось.

Бог весть откуда на реке появилась целая флотилия рыбаков — на двухвесельных лодочках, на легких моторках, на баркасах с однотактным мотором. Хорошо владея русским языком, а многие, оказалось, и были русскими, рыбаки с шутками, прибаутками, сдобренными крепкими словечками в адрес удирающих гитлеровцев, горячо взялись помогать нам. Как трудолюбивые муравьи, они сновали, поторапливая друг друга, от берега к берегу, перевозя солдат и офицеров, а также легкие грузы материальной части. Форсирование реки пошло усиленными темпами. Переправившиеся части и подразделения, не ожидая остальных, принимали боевой порядок и устремлялись вперед.

Поняв, что могут оказаться отрезанными, гитлеровцы на наших глазах бросали свои доты, разбросанные на левобережной равнине Даугавы, и удирали в леса в направлении Рижского взморья.

Ночь в Риге

Глубокой ночью, закончив с переправой дивизии, я возвратился в политотдел корпуса, который размещался в дачном поселке на восточном берегу Кижозера. Усталый и голодный, только переступил порог, как услышал голос ординарца:

— Товарищ майор! Вас вызывает начальник.

Доложил о своем прибытии и что дивизия, в которую я был командирован, успешно форсировала реку Западная Двина и устремилась в преследование противника.

— Все это хорошо, — сказал полковник, — но вот беда: какая-то наша часть, вступив в Ригу, бесчинствует на спиртоводочном заводе, о чем только что звонил мне член Военного совета армии, потребовав немедленно разобраться, принять меры пресечения всяких бесчинств и мародерства. Мародеров приказано расстреливать на месте преступления.

Слушая начальника, я напряженно думал: какая же наша часть могла оказаться в Риге? Не найдя положительного ответа, я заявил начальнику, что в Старой Риге никакой нашей части быть не может, так как передовые наши дивизии, не заходя в Старую Ригу, только что переправились через Даугаву. В новую Ригу, возможно, сейчас уже вступили какие-то части одной из наших дивизий, но, как известно, там никакого спиртзавода нет.

— Да, я тоже доказывал члену Военного совета, что это, должно быть, не наша часть. Но попробуй не выполнить его приказ! Вам необходимо срочно выехать в Ригу, разыскать этот злополучный спиртзавод и детально выяснить, что там случилось. Нужно навести там порядок.

В два часа ночи 13 октября 1944 года я впервые прибыл в Старую Ригу.

Старая Рига! Чем же она старая? Да если бы все наши города были такими «старыми», мы бы заткнули за пояс всю, действительно старую, Европу. А вот новая Рига мне менее всего понравилась — тут дело только начиналось, и, собственно, ничего интересного пока что не было. А Старая Рига — это и есть настоящая Рига. Что в ней старого — так это ее узкие и нередко кривые улицы, улочки, проезды и тупики. Застроенные высокими многоэтажными зданиями, эти улицы и улочки в темную ночь казались дикими горными ущельями, в которых беспрепятственно орудовали только летучие мыши.

Света в городе не было. Предутренняя темнота, как нарочно, сгустила свои черные краски, затрудняя мою и без того трудную задачу: разыскать в незнакомом городе, среди ночи, незнакомую воинскую часть. Дело усугублялось еще и тем, что из города только что ушел враг. Немцы, спокойно сидевшие в городе, заметив форсирование Даугавы западнее Риги, забеспокоились, забегали и быстро, в течение нескольких часов, выкатились из Риги, как горох из мешка. А наши войска полностью город еще не заняли. Наступило безвластие. Опасное время! В такой ситуации могли свободно орудовать и банды мародеров, и оставленные неприятелем группы диверсантов, и контрразведчики врага, и прочая сволочь.

Точного адреса злосчастного спиртоводочного завода я не имел; на карте города мне был указан лишь район, где его следовало искать, но городской район — это ведь не один дом, не группа домов и даже не один квартал, их множество, это действительно целый район города. Вот и попробуй, разыщи тут какой-то захудалый заводишко. Однако необходимо было не просто искать, но во что бы то ни стало найти этот завод — и немедленно! Предупредить бесчинства и мародерство — пресечь их в самом зародыше, не дать распространиться этой позорной заразе.