— Не надо! Не надо! — закричали присутствующие. — Кто не знает всей этой истории!

— Дать ему третье место! — поддержал кто-то из присутствующих.

— Верно! Верно! Дать третье! — согласились остальные.

Поднялся шум.

— Тише! Не шуметь! — крикнули из президиума. — Значит, У Цзя-фу дадим третье место, а старине Чу — четвертое? Какие еще будут предложения?

Тут заволновались женщины и вытолкнули вперед Дасаоцзу.

— Мой хозяин, — начала Дасаоцза, — сперва был в Хулане на курсах, а теперь работает в городе Шуанчэнцзы. Погостил немного дома, а сейчас уехал в командировку. Хотя во времена Маньчжоу-го он был большой лентяй, однако с тех пор, как приехала к нам бригада, совсем переменился…

— Что ты его все расхваливаешь! — прервал Дасаоцзу один из присутствующих.

Дасаоцза повела широкой бровью, резко повернулась и угрожающе посмотрела на обидчика:

— То есть как это расхваливаю? Ах ты тухлое яйцо!

— Тише! Тише! Пусть Дасаоцза все расскажет, — раздался голос из президиума.

— Мой хозяин, — продолжала женщина, — сперва был начальником отряда самообороны, а потом работал по безопасности. Трудился он день и ночь и даже домашние дела забросил.

— Что Бай Юй-шань хороший работник, никто не сомневается. Однако как же насчет самой Дасаоцзы? — спросили из президиума.

Послышались голоса:

— Она очень работящая женщина.

— Что и говорить, на все руки мастерица.

— Вот язычок больно остер. Никому не спустит, — заметил кто-то из мужчин.

— И молодец, что за себя постоять умеет. Всем с нее надо пример брать! — возразили женщины.

— Дело только в том, что Дасаоцза — просто беднячка, а нам сперва надо батраков выдвигать…

В президиуме стали совещаться.

— Батраки и бедняки — одна семья, — выступил после совещания один из членов президиума. — Нельзя одних вперед выдвигать, а других назад отталкивать. Надо оценивать людей по работе и по участию в нашем революционном движении. Если поставим Дасаоцзу на четвертое место, будут возражения или нет?

— Нет, не будут!

— Стало быть, возражений нет? Так и сделаем.

— Вот и опять тебя на шаг отодвинули. Пожалуй что доведется тебе и еще отступать, — со смехом толкнул локтем старика Чу его сосед.

Поднялся старик Тянь:

— Мы еще одного человека забыли. Он на фронте сейчас, носильщиком служит, воюет за нас с вами. Его тоже нужно будет внести в список.

— Ты о ком говоришь, старина Тянь? — спросили из президиума.

— Известно о ком. О кузнеце Ли говорю, да кто же его не знает! Еще Всегда Богатым все прозывают. В прошлом году, когда мы боролись с Хань Лао-лю, он нам день и ночь ковал пики. У него не только происхождение хорошее, он и сам человек неплохой…

Не успел старик Тянь окончить, как все кругом зашумели:

— Выдвигаем Ли Всегда Богатого на пятое место!

— Старина Чу, вот ты и на шестом месте оказываешься…

— Нет! Постойте! Предлагаю поставить на шестое место старину Тяня! — выбив трубку и быстро сунув ее за пояс, крикнул человек, сидевший рядом с начальником бригады. — Дочка старины Тяня Цюнь-цзы умирала, а все же не выдала своего жениха. Это настоящая бедняцкая стойкость! И можно считать, что Цюнь-цзы тоже имеет заслугу перед революцией. Как вы считаете: должны мы уважать ее родителей?

Загремели аплодисменты, и все единодушно поддержали:

— Должны! Должны! Поставить отца Цюнь-цзы, старину Тяня, на шестое место!

Лишь после этого, оказавшись уже на седьмом месте, старик Чу почувствовал, что отступление его наконец окончено и он закрепился на прочном рубеже, с которого его не сдвинешь.

Собрание перешло к обсуждению кандидатуры старика Суня. Возчика любили за его занимательные рассказы про медведя и разные другие шуточные, а иногда и поучительные истории, но кто мог сказать о его выдающихся революционных заслугах?

Выручил Сяо Сян. Взяв слово, он заявил, что хотя у старого Суня больших заслуг и нет, однако он тоже немало потрудился для народа, и предложил поставить его на восьмое место.

Возчик был очень доволен, но старик Чу и на этот раз съязвил по его адресу:

— Как же так, ты такой лихой возчик, а тут, словно черепаха, плетешься в хвосте?

Все развеселились, и только высокий человек, сидевший рядом с начальником бригады, хмуро молчал.

Из тех скупых ответов, которые давал этот человек на случайные вопросы, Сяо Сян узнал, что зовут его Хоу Чан-шоу. Ему недавно исполнилось сорок шесть лет, и двадцать шесть из них он проработал батраком. Так как Хоу был силен и ловок, помещики охотно его нанимали. Хотя по числу лет, проведенных в батраках, ни один из присутствующих на собрании крестьян не мог бы сравниться с Хоу, тем не менее никто не назвал его имени, никто не предложил внести его в список.

Сам же Хоу напомнить о себе не решился.

— Почему ты не хочешь выступить и рассказать свою биографию? — спросил его Сяо Сян.

Хоу ничего не ответил, оставив начальника бригады в полном недоумении.

Лишь спустя четыре дня Сяо Сян понял, в чем тут дело.

На четвертый день началось обсуждение трех необычных кандидатур: Осла Ли, старухи Ван и Хоу Длинные Ноги. Хотя все трое были бедняками, но за каждым числилось немало грехов.

Когда возник вопрос об Осле Ли и старухе Ван, последовало так много возражений, что Сяо Сян был вынужден отложить обсуждение. Перешли к Хоу Длинные Ноги, но и тут разгорелись жаркие споры.

По своему положению этот человек имел право получить долю из конфискованного имущества одним из первых, но как только он встал с места, отовсюду посыпались укоры за его женитьбу на вдове племянника Тана Загребалы.

В то время когда в деревне сводили счеты с Добряком Ду, многие члены помещичьих семей, испугавшись, что доберутся и до них, начали искать выхода.

Так как муж Ли Лань-ин умер и ее ничто больше не связывало с семьей Тана Загребалы, она в темную зимнюю ночь, захватив с собой постель и кое-какие вещи, пришла в лачугу к Хоу Длинные Ноги. Батраку было уже сорок шесть лет, а ей только тридцать, и Ли Лань-ин не сомневалась, что покорит его без особого труда.

Но Хоу был смертельным врагом помещиков, а Тана Загребалы — в особенности. Еще свежи были в его памяти те годы, которые провел он батраком в усадьбе этого эксплуататора. Помещик и вся его семья относились к Хоу с презрением. На всю жизнь запомнилось батраку, как они обошлись с ним, когда у него разболелись глаза. Он истратил на лечение все заработанные деньги и под Новый год остался без гроша. Хоу решил обратиться к хозяину с просьбой одолжить ему хоть немного чумизы.

— Где же я тебе возьму чумизу? — вытаращил на него глаза помещик.

А женщины, у которых грязные лохмотья батрака вызывали отвращение, разом закричали:

— Гони этого вонючего чорта. Что еще с ним разговаривать?!

Хоу не забыл и не простил такого отношения, и когда одна из женщин этой семьи прибежала ночью искать у него приюта, он так рассвирепел, что уже поднял было на нее руку. Но сердце старого батрака оказалось намного мягче его руки, да и вид у женщины был такой жалкий и беззащитный.

— Зачем ты пришла сюда? — стараясь придать голосу возможно больше суровости, спросил Хоу. — Ведь раньше ты даже глядеть в мою сторону не хотела. Уходи и не раздражай, пока я не избил тебя.

Ли Лань-ин подняла на него полные слез глаза, в которых светилась мольба, и покорно вышла. Однако, уйдя, она нарочно оставила у него на кане свою постель, зеркало, гребни и другие безделушки, сделав вид, что позабыла их захватить.

Эти женские вещи всю ночь не давали уснуть старому холостяку.

Когда в третий раз пропели петухи и в окно заглянуло румяное лицо зари, невыспавшийся Хоу с трудом поднял голову и злобно выругался:

— Вот ведь гадина, сама пришла! Что за чорт такой?

Вернувшись домой поздним вечером и засветив лампу, Хоу снова увидел на своем кане чужую постель и вещи. Он присел и задумался. «Что же теперь делать? Принять ее нельзя, и отказать как-то жалко… Она, конечно, из помещичьей семьи… а впрочем, по слухам, все ее родственники как будто крестьяне, бедняки».