Слух об этой находке разнесся по деревне с той же быстротой, с какой разнеслась весть о тайнике Ду. Вскоре золото стали находить и в других помещичьих усадьбах. Золотые вещи были спрятаны в печах, нанизаны на прутья плетней. Серьги находили вмерзшими в лед оконных стекол. Кольца оказывались зашитыми в штаны, под подошвы туфель, надеты на пальцы ног. Но всеми этими хитростями невозможно было обмануть бедняков.

Только за пять дней в деревне Юаньмаотунь собрали свыше трех фунтов золота. Золотые браслеты и кольца нанизывали на нитки и складывали в сундук.

Сани, запряженные парами, непрерывно везли зерно, жмых, тюки материи, одежду и сельскохозяйственный инвентарь. Большой двор правления крестьянского союза быстро наполнился всяким добром. Восточный флигель заняли под склад. В западном флигеле устроили амбар. Но так как он не мог вместить всего, часть отобранного зерна ссыпали в кучи прямо во дворе.

Сяо Сян принял в правлении крестьянского союза прибывшего из Харбина корреспондента газеты «Дунбэйжибао». Они вместе вышли во двор, осмотрели извлеченные из ям и подвалов богатства и сфотографировали Го Цюань-хая, стоящего возле самой большой кучи кукурузы. Начальник бригады сообщил корреспонденту:

— Найденное золото крестьяне решили продать. На вырученные деньги они купят лошадей и необходимый инвентарь. Мы согласились с этим решением народа. Главная цель земельной реформы — подъем сельскохозяйственного производства.

На другой день после отъезда корреспондента Сяо Сян тоже собрался в путь. В деревне Юаньмаотунь все шло хорошо, и начальник бригады решил отправиться в деревню Саньцзя, которая находилась у подножья гор. Там работа еще не была закончена и требовалось его присутствие. Деревенские активисты во главе с председателем крестьянского союза проводили Сяо Сяна и Вань Цзя. Перед тем как расстаться, начальник бригады обратился к Го Цюань-хаю:

— Тебе, председатель, теперь нужно переехать в помещение крестьянского союза и быть особенно бдительным, чтобы вражеские элементы не подожгли конфискованное добро.

Он тепло попрощался со всеми и сел в сани. Лошади весело побежали по укатанной дороге.

Го Цюань-хай перебрался в правление крестьянского союза и разместился в восточной комнате, где жил прежде.

Уже семь суток люди деревни Юаньмаотунь почти не спали, но никто не чувствовал усталости. Вечером восьмого дня к Го Цюань-хаю зашел Тянь Вань-шунь, который работал в группе старика Чу.

Они разговорились и вспомнили, что помещик Ду до оккупации японцами Маньчжурии был подрядчиком в долине реки Вэйцзыхэ и вывез оттуда немало слитков серебра.

— Они у него, должно быть, еще остались. Но как добиться, чтобы он сам их отдал, — в раздумье говорил Го Цюань-хай.

— Давай разыщем старшего сына Ду и расспросим его, — посоветовал старик Тянь.

— Это какого сына? — поднял голову председатель.

— Покойной жены Ду. Его мачеха с детства невзлюбила, всячески мучила, и ему пришлось уйти. Сейчас он живет у восточных ворот. Потолкуй с ним, может, что и выйдет. Надо только его угостить.

— Это чем же?

— Парень любит выпить…

— Ладно, попробую, старина Тянь.

Го Цюань-хай зашел в кооперативную лавку, купил две бутылки водки и фунт бобового сыра. Он сам приготовил закуску и пригласил к себе сына помещика.

Го Цюань-хай пил мало. Подвернув под себя ногу и покуривая трубочку, он внимательно приглядывался к гостю, который опрокидывал чарку за чаркой и чем больше пил, тем разговорчивее становился. Когда гость осушил обе бутылки, Го Цюань-хай принес третью.

Вскоре сын помещика расплакался, потому что, напившись, всегда начинал плакать и жаловаться на то, как обижала его мачеха, как плохо кормила и в каком тряпье ему приходилось ходить.

— Поверишь ли… поверишь ли, председатель Го, как тяжело! Зимой того года, когда развалилось это чортово Маньчжоу-го, у меня даже обуви… даже обуви на ногах не было, а она заставила меня, понимаешь, свиней кормить. Я себе тогда все пальцы на ногах отморозил. Собственный ее сын еще спал на кане, а мне надо было уже жмых рубить, чтобы этим… лошадям, словом, дать. Так эта старая свинья стала меня всякими словами обзывать… «Дитя, говорит, еще спит, а ты, негодяй, стучать в комнате собрался!» Да это еще в детстве было, а потом… Сколько я от нее натерпелся! Когда умерла моя жена, я еще совсем молодой был, а она, ты только подумай, председатель, женить меня вновь так-таки и отказалась… Она, конечно, очень хитрая, эта старая свинья, но и я, председатель Го, кое-что понимаю. Ты не смотри, что я сейчас пьян. И пью я, председатель Го, просто с горя… А все-таки понимаю, что из отцовского имущества мне ничего не достанется. Ты вот сейчас сводишь с ними счеты, а мне их не жалко… Мне, понимаешь, как есть ничего не жалко! Ты хороший человек, председатель Го… Я всех хороших людей люблю! А эту старую сволочь ненавижу…

— А ты скажи мне… — попросил Го Цюань-хай. — У твоей мачехи есть собственные деньги?

— Как же, конечно, есть!

— А кому она собирается их отдать?

— Кому? Моему младшему брату.

Го Цюань-хай вынул трубку изо рта:

— Так тебе значит ничего не достанется?

— Ничего, председатель Го, не достанется…

Го Цюань-хай придвинулся к нему и, понизив голос, спросил:

— А ты знаешь, где у них спрятано золото и серебро?

Гость тупо смотрел на хозяина невидящими глазами. Рука, державшая рюмку, качалась, и водка текла по пальцам.

— Золото, серебро, говорю, где спрятано? — повторил председатели.

— Золото?.. Это уж, брат… не знаю… не знаю.

— А серебро?

— Серебро?.. Слыхал, как старая свинья наказывала, чтобы сходили на сопку да поглядели под дикой яблоней.

— Чего поглядели?

— Как че…го?.. Не разрыл ли кто…

— Под какой дикой яблоней?

— Это тоже, председатель… тоже не знаю… не знаю…

Выпроводив гостя, который долго и прочувствованно благодарил за угощение, Го Цюань-хай созвал совещание группы, на котором решили, что председатель и старик Сунь займутся Добряком, а Дасаоцза и Лю Гуй-лань допросят женщин.

Помещик продолжал отпираться.

— Вы же сами видите, — со слезами на глазах повторял он, — что у меня, бедняка, ничего больше нет. Ведь все забрали, все как есть забрали. Клянусь Буддой! Пусть гром меня разразит, пусть стану я бездомной собакой в своем будущем перевоплощении, пусть небо лишит меня всего потомства, если у меня хоть что-нибудь осталось…

— Ты лучше не запирайся, — уговаривал его старик Сунь. — За тебя уже другие сказали. Твой же собственный сын честно во всем признался председателю.

Добряк Ду вздрогнул, и в морщинах его лица появилась испарина.

Го Цюань-хай пошептался о чем-то со стариком Сунем, и возчик спросил:

— А что ты закопал под дикой яблоней? Думаешь, мы не знаем!

— Я не понимаю, что ты говоришь…

Возчик прищурился:

— Я тебя спрашиваю, что ты под дикой яблоней закопал?

Добряк Ду украдкой покосился сначала на старика Суня, потом на Го Цюань-хая, чтобы удостовериться, действительно ли они что-нибудь знают или просто хотят его разыграть.

— Если пойдешь с нами и укажешь, где зарыл, этим подтвердишь свою искренность, — заметил Го Цюань-хай. — Твои младшие сыновья скрылись, а старший — пьяница и недоумок. Кому ты оставишь свои драгоценности? Ведь не захватишь же их с собой в могилу? Не скажешь, все равно найдем — и тогда за тобой еще одно преступление будет… Ладно, — обратился Го Цюань-хай к возчику, — раз он не хочет добровольно рассказать, требовать не станем. Уведи его и позови сюда старшего сына.

Подгоняемый возчиком, Ду поплелся к выходу, но, дойдя до двери, обернулся:

— Чего он вам наговорил?

— Кто наговорил? — спросил Сунь.

— Мой сын?..

— Он сказал… да… да… он так и сказал…

Го Цюань-хай подмигнул возчику, и старик тотчас же переменил тон:

— А кто тебе сказал? Ничего он нам не говорил…