Мало того, что она руководила женской группой, ей приходилось еще вести работу и в крестьянском союзе.

«Хорошо же, — решила Дасаоцза. — Вот назло ничего не стану рассказывать. Можешь думать обо мне все, что тебе угодно. Посмотрим, что ты тогда скажешь».

Бай Юй-шань, как ни в чем не бывало, подлил в лампу масла, вытащил блокнот и ручку. Он уже выучился писать и теперь каждый день практиковался, чтобы не забыть иероглифы.

Дасаоцза внесла в комнату таз с горячими углями и глянула на мужа. Увидев, что он старательно что-то пишет и вид у него такой серьезный, словно у настоящего ученого, Дасаоцза сразу подобрела. Она присела на кан и улыбнулась:

— Чего бы ты хотел поесть?

— Ничего не хочу. А вот скажи-ка мне: ты принимаешь какое-нибудь участие в женской группе?

«Даже головы не поднял, даже не взглянул!» — подумала Дасаоцза и, прищурившись, насмешливо посмотрела на мужа:

— Вот еще! Зачем это мне участвовать?

Бай Юй-шань отшвырнул ручку и бросил на жену неприязненный взгляд:

— Как это «зачем участвовать»? Ты, должно быть, даже этого не понимаешь?

Дасаоцза ответила ему таким же взглядом:

— Откуда мне понимать? Мужа целый год дома не было, кому меня учить?

— Сходила бы к людям да попросила, чтоб тебе растолковали.

— Это чтоб ты потом опять сказал, что я все по гостям шляюсь?

Бай Юй-шань с досадой вздохнул:

— Одно расстройство с тобой! Прямо досада берет! Глянешь на тебя и невольно вспомнишь, какие женщины в городе Шуанчэнцзы. Они и в общественных организациях участвуют, и всякую работу делать могут, и обо всем поговорить умеют. Окажись ты в Шуанчэнцзы, я бы не знал, куда мне лицо от стыда девать. Ты такой отсталый элемент, что я просто ума не приложу, как мне с тобой дальше жить и что делать?

— А зачем тебе со мной, таким отсталым элементом, жить? Ты поезжай обратно в Шуанчэнцзы и живи там с той, которая и работать, и говорить, и еще чего-нибудь там… умеет. А с простой деревенской бабы какой спрос? Она — отсталый элемент, ничему не обучена.

Бай Юй-шань, опасаясь, как бы эта некстати проснувшаяся ревность не привела к ссоре, примирительно улыбнулся и терпеливо начал втолковывать жене:

— Подумай, если ни ты, ни другие женщины не станут участвовать в женском союзе, то как же можно будет тогда свалить феодализм? Нам всем необходимо сплотиться и действовать сообща. Один человек разве чего-нибудь достигнет? Ты прежде подумай как следует о самой себе. Если же не подумаешь, прогресса у тебя никогда не получится.

Слово «прогресс» Дасаоцза, конечно, не поняла. Но она знала, что оно взято из ученого языка образованных людей, и это еще выше подняло авторитет Бай Юй-шаня в ее глазах. Неужели он теперь стал таким ученым и умным, что знает столько же, сколько начальник Сяо, который был для нее самым мудрым человеком. Вот она сейчас проверит, действительно ли муж знает не меньше начальника Сяо.

— Сплотиться? — Дасаоцза прикинулась совсем непонимающей. — Это еще для чего понадобилось? Ведь все одно бедняки вечно останутся бедняками, а богачи никогда горя не увидят. Правильно говорится, что «богатство и бедность зависят только от неба». Ты сам погляди: богачи целый год палец о палец не ударят, а едят вкусно и пьют, сколько хотят. Бедняки же работают день и ночь, и все равно им ни еды, ни одежи не хватает. Вот и определи теперь: разве это не судьба?

— Ты вроде гадателя, — рассмеялся Бай Юй-шань, — все на судьбу валишь. А ты понимаешь или не понимаешь, что такое эксплуатация?

— Не понимаю… — ответила она и едва сдержалась, чтобы не рассмеяться.

Бай Юй-шань, не подозревая подвоха, с серьезным видом стал разъяснять то, чему его выучили в партийной школе:

— Эксплуатация… Это вот если помещик-негодяй эксплуатирует твой честный труд, вроде как шкуру с тебя сдирает…

«Как шкуру сдирает?» — на этот раз уже искренне удивилась Дасаоцза. Она хорошо понимала, что значит сдирать шкуру. Во времена Маньчжоу-го японцы обязывали население Маньчжурии сдавать в казну кошачьи шкурки, и однажды ей самой пришлось ободрать свою кошку. Но как это драть кожу с людей, в ее голове не укладывалось.

— Вот, скажем, — продолжал Бай Юй-шань, — ты собрала один дань кукурузы. А помещик, хотя он и не работает, все равно возьмет с тебя три или четыре доу. Собранное тобою зерно — результат твоего труда. Это значит — ты день и ночь работаешь, а помещик получает с тебя чистую прибыль…

— Но ведь это же его земля, — с притворно серьезным видом возразила Дасаоцза.

— А разве ты не знаешь, кто настоящий хозяин земли?

— А откуда же мне знать? Ведь я в партийной школе не обучалась.

— Не знаешь, так слушай. Целину поднимают бедняки и батраки. Они превращают ее в возделанную землю, а помещики ее захватывают. То, что мы сейчас делим землю между крестьянами, это значит, что земля возвращается к настоящему хозяину. Однако земля — это еще не все. Ее необходимо засеять, прополоть всходы, снять урожай, короче — нужен труд. Не приложишь труда — и с десяти тысяч шанов земли ни одного зернышка не получишь.

Дасаоцза утвердительно кивнула. Это было ей понятно. Она сама сеяла, полола, убирала урожай.

— Дома́, еда, одежда, — продолжал с увлечением Бай Юй-шань, — созданы трудом человека. Судьба и боги тут ни при чем. Они просто выдумка помещиков для обмана бедняков.

Дасаоцза была преисполнена гордости. Как толково и складно научился говорить ее муж и как интересно он все это рассказывает. Теперь она уже и сама почувствовала, что многого еще не понимает, и, в свою очередь, начала задавать вопросы:

— Постой, постой… ты говоришь, судьбы нет? Выходит, что и бога тоже нет? По-моему, это совсем не так. Ведь если б никто не управлял на небе громом и молниями, откуда бы все это бралось?

Бай Юй-шань снисходительно рассмеялся. У них в школе как раз был такой урок, и, живо припомнив все, что рассказывал учитель, он начал поучать жену:

— Тучи и дождь — просто испарения от земли, поднимающиеся вверх. Гром и молния — электричество. Получается вроде как на электростанции, а электростанции не богом придуманы, а созданы человеческим трудом…

В этот момент в комнату с шумом вбежала Лю Гуй-лань. Бай Юй-шань сразу ее узнал. Только раньше она была с косами, а сейчас черные подстриженные волосы густыми прядями падали на плечи. Радостно улыбающаяся Лю Гуй-лань с поклоном приветствовала Бай Юй-шаня:

— Я еще издали услышала, что вы тут разговариваете. Когда вернулся?

— Залезай скорей на кан. Ты вся обледенела, — дружески пригласил ее Бай Юй-шань.

Но Лю Гуй-лань не сиделось. Она была слишком возбуждена, и надо было поскорее рассказать обо всем:

— А Дасаоцза как тут скучала по тебе, как ждала! Только вчера вечером вспоминала. «Обещал, — говорит, — вернуться, а самого все нет да нет. Даже письма не напишет». — Она сочувственно улыбнулась Дасаоцзе: — Вот, видишь, и дождалась наконец. Ах, как хорошо! — И, обернувшись к Бай Юй-шаню, снова затараторила: — Брат, ты, наверное, еще ничего не знаешь? Наша Дасаоцза так тут отличилась. Она у нас теперь руководит женской группой, смело выступает против помещиков. Когда разыскивали золото и оружие, была впереди всех и другим пример подавала. Даже старик Сунь говорит, что хоть ему шестьдесят один год и он везде побывал и все знает, а вот такой способной женщины еще не видывал. Вдова Чжао называет Дасаоцзу «нашей славной героиней», а председатель Го хвалит ее за то, что она работает, как мужчина.

— Будет тебе. Ты совсем заболталась, — со смехом ущипнула девушку Дасаоцза, пытаясь остановить поток этих похвал.

— Подожди, подожди, — увернулась Лю Гуй-лань. — Ведь я еще не спросила тебя: чем же мы будем угощать дорогого брата? Встречают ведь всегда лапшой. Ты приготовила лапшу?

— Какую там лапшу? — расхохотался Бай Юй-шань. — Одни упреки приготовила.

— Бранит она тебя только для порядка, а вот любит по-настоящему.

Дасаоцза залилась краской стыда и со смехом бросилась на девушку: