— Завтракал, завтракал, — соврал тот.

— Как рано ты встаешь! Не слишком ли много работаешь? — покачала головой вдова Чжан и с лукавой улыбкой спросила: — Куда же отправился в такую рань?

— Да так… надо зайти в крестьянский союз, поговорить с председателем Чжао по важному делу… — снова соврал Хуа Юн-си.

— Вы все там, видно, очень заняты? Жалко, что ты не бережешь себя и так устаешь… — сказала она со вздохом и бросила на Хуа лукавый взгляд.

— Да… в эти дни действительно много забот. В особенности у меня… Председатель Чжао без меня ничего не начинает и обо всем со мной советуется. Я ему всегда говорю: старина Чжао, ты не стесняйся, делай по-своему, а он говорит…

Хуа Юн-си замялся: выдумки больше не хватило. Его даже в жар бросило с досады. Но вдруг на ум пришла спасительная мысль, за которую он тотчас и ухватился:

— А как у тебя кан? Переложила уже или нет?

— Мне некому перекладывать… — смущенно потупилась вдова.

— Давай я переложу!

— О!.. Какой ты добрый… — сразу обрадовалась женщина. — Вот и хорошо, не нужно будет никого искать и тратить лишние деньги. Когда придешь?

— Да в любое время. Мне делать все равно нечего… — нечаянно проговорился он.

Женщина подавила улыбку, а смущенный своей неловкостью Хуа Юн-си поспешил уйти.

Ждать Хуа Юн-си ей пришлось недолго. Он явился еще до обеда и приступил к работе. Начался разговор о дровах, а кончилось тем, что они порешили из двух канов оставить на зиму лишь один.

Первым, кто увидел Хуа Юн-си в доме вдовы Чжан, был ближайший сосед вдовы — старик Чу. Он под большим секретом сообщил новость одному приятелю.

— Только не проболтайся! — предупредил его старик.

— Как можно!.. Никому не скажу, — обнадежил тот.

Через несколько минут приятель передал новость своему приятелю, тоже предупредив, чтобы он никому не рассказывал. Так весть облетела всю деревню, причем последний, сообщая ее своему другу, тоже предупредил:

— Ты смотри, чтоб никто не узнал!

Пока Хуа Юн-си и вдова Чжан радовались (теперь уже вместе) вещам, полученным при разделе помещичьего имущества, старик Чу со своей старухой никак не могли налюбоваться на серого в яблоках жеребца, которого получили в совместное владение с тремя своими соседями.

Он так полюбился старикам, что они поставили его к себе во двор и первую ночь так и не сомкнули глаз.

— Ты спишь? — окликал старик Чу жену.

— Нет, какое там!.. А ты?

— Тише! Послушай только, как жует!

— Иди скорей, подкинь ему.

Старик вскакивал и, взвалив на плечо мешок с рубленой соломой, шел во двор. Старухе тоже не лежалось, и она, кряхтя, тащилась следом.

Они зажигали лучину и одновременно заглядывали в кормушку. Пусто! Старик проворно подкладывал в корыто мелко накрошенную солому, старуха высыпала туда ковш отрубей, и оба с материнской нежностью смотрели на своего любимца.

Через несколько дней они чуть было не поссорились:

— Этот жеребец принадлежал раньше семье Вэй, — сказал старик, укладываясь спать, — помнишь, которая арендовала у Хань Лао-лю пять шанов земли. Во время наводнения у них весь посев пропал. Аренду платить было нечем, вот Вэй и отдал жеребца помещику. Теперь председатель Чжао хотел вернуть его бывшему хозяину, а тот отказался.

— Это почему же? — удивилась старуха.

— Человек он темный и несознательный, всяким небылицам верит. Говорит, примета такая: «Добрая лошадь не станет есть травы там, где уже ела. Тигр никогда не возвращается на то место, где он упустил добычу».

— Так чего же ты, старый дурак, позарился? Люди не берут, а ты подбираешь!

— Это ты дура, а не я, — рассердился старик. — Такая же несознательная и суеверная! Я на эти разные там феодальные приметы плюю. Где найдешь еще такого жеребца? Погляди, ноги какие крепкие!

— Тебе из четырех ног всего одна досталась, чему радуешься? — съязвила старуха, однако сама была рада-радехонька, что Вэй отказался от жеребца, и, прислушиваясь к мерному хрусту во дворе, шептала, утирая слезы умиления:

— Ты только послушай… послушай, как похрустывает…

Была в деревне и еще пара, которой не спалось, — Тянь Вань-шунь и его слепая старуха, получившие при разделе земли хороший черноземный участок, который находился невдалеке от могилки их дочери.

Как только поставили вехи, слепая старуха заторопилась в поле. Ей не терпелось посидеть на собственной земле. Тянь Вань-шунь, поддерживая жену под локоть, привел ее на берег речки.

— Пришли? — спросила слепая.

— Пришли.

Она присела, обшарила руками грядку, потрогала стволы кукурузы, захватила полную горсть земли, помяла и пересыпала с ладони на ладонь. По лицу старухи расплылась счастливая улыбка. Это их земля, ее земля! Будь она у них раньше, не попали бы они в зависимость от Хань Лао-лю и не погибла бы Цюнь-цзы.

Солнце клонилось к горизонту. Легкий ветерок шевелил побуревшие стебли гаоляна, на которых уже появились красные крапинки, и шуршал желтеющими листьями кукурузы. А старуха все сидела на краю поля и думала. Начало смеркаться.

— Пора домой. Скоро совсем стемнеет, — позвал ее Тянь Вань-шунь.

— Ты иди, а я пройду еще на могилку к нашей Цюнь-цзы…

— Пойдем, пойдем скорее… Вон какие черные тучи, — заторопил старик, стараясь придать голосу как можно больше тревоги. — Скоро дождь пойдет. Еще вымокнем…

Он знал, что слезам не будет конца.

Старики поплелись домой и только вошли в северные ворота, как их обогнала телега Суня.

— Старина Тянь! — окликнул возчик. — Садитесь подвезу. — Он остановил лошадь и с улыбкой спросил: — Ходили землю осматривать? Земля у вас хороша, что и говорить. — У каждого теперь своя радость, — продолжал возчик, когда старики уселись в телегу. — И у меня тоже… Вот она — моя радость! — Он указал на рыжего коня. — Гляди, как бойко бежит!

— Ничего, — одобрил Тянь. — А сколько ему лет?

— Восемь. Мне сначала досталась только одна его нога, а теперь я уже двумя владею. Вторую ногу сперва по распределению получил Ли Всегда Богатый. Я к нему и подъехал. «Ведь ты, — говорю, — только молотом стучишь, извозом не занимаешься, на что тебе конская нога? Раз всех лошадей в деревне подковываешь, откуда у тебя время за лошадью ходить? Отдай мне эту ногу по-братски. Ты член комитета и пример подавать должен». Он, конечно, размяк и говорит: «Ах ты, старый горшок! Ладно, так и быть, бери!» А я ему за это посулил: «Ты, — говорю, — человек хороший, только тебе и буду давать подковывать лошадь, больше никому». Нет, ты гляди: бежит-то как, а?

— Ты куда едешь? — поинтересовался Тянь Вань-шунь.

— На северный двор. Теперь так большой двор Хань Лао-лю называют. Председатель Го, когда зерно делил, всем дал, одного себя забыл. Вот везу ему немного кукурузы, а то он совсем отощал… Но! — крикнул он на лошадь, объезжая грязь. — А ты слышал, — продолжал разглагольствовать возчик, когда телега покатилась по гладкой дороге, — пастушка ведь вылечили. Военный доктор смазал ему чем-то раны и вылечил. Доктора Восьмой армии все такие же, как Хуа То[21]. А ведь как был изранен, места живого на нем не было.

— А у кого живет теперь сирота? — спросила старуха.

— Председатель Го сказал, пусть у меня живет, а председатель Чжао не согласился. «Как можно! Ты, — говорит, — холостой, где тебе воспитывать мальчика! Надо ему и чай вскипятить, и обед сварить, и одежу починить. Возьму к себе: голодным не будет…» Стой, ты! — крикнул Сунь на лошадь.

Телега остановилась у бывшего помещичьего двора.

Возчик спрыгнул, взвалил на плечи тяжелый мешок с кукурузой и понес его Го Цюань-хаю. Пока он ходил, старик и старуха Тянь приволокли из дому полную корзину картофеля и попросили отвезти в подарок пастушку.

Возчик поставил ее на телегу и поехал к дому Чжао Юй-линя. На полпути он встретил Бай Юй-шаня и, заметив под его левым глазом огромный синяк, придержал лошадь.

— Никак ранение получил на поле брани? Кто тебе поднес?