— Тебе еще рано! Ты не отработал тех денег, которые я затратил на гроб твоего отца. Сыновья обязаны платить долги родителей: это закон неба. Проработаешь еще лет пять, тогда можно будет считать, что ты расплатился. Раньше же и думать не смей.

Когда пастушок рассказывал обо всем этом на собеседовании, многие женщины плакали.

— Брат Го, спаси меня от Хань Лао-лю! — восклицал мальчик, хватая Го Цюань-хая за руки.

— Ты не бойся, не бойся! Мы этого дела так не оставим, — утешал его Го Цюань-хай, нежно гладя по голове.

С этих пор пастушок каждый вечер убегал на собеседования. Он-то и сообщил, что Хань Лао-лю принимал у себя Братишку Яна. От него крестьянский союз узнал и о намерении помещика вывезти оставшиеся вещи.

Как-то после полуночи, когда измученный страхом и бессонницей помещик бродил по своему большому двору, издали донесся собачий лай. Хань Лао-лю прислушался. Его обостренный слух уловил шум торопливых шагов. Во дворе тоже залаяли собаки. Хань-шестой свернул под крышу западного флигеля, не спуская глаз с ворот. Калитка приоткрылась, и в бледном свете звезд Хань Лао-лю различил щупленькую фигурку У Цзя-фу.

Помещик выскочил и схватил его за руку:

— Ли Цин-шань! Ли Цин-шань! Воры! — закричал он не своим голосом.

Из восточного флигеля выбежал управляющий с палкой в руках. Они втащили мальчика в комнату.

— Где шляешься по ночам? — грозно спросил Хань Лао-лю.

— А тебе какое дело!.. — неожиданно сорвалось у мальчика. Он сам не знал, откуда взялась у него такая смелость.

— О! Да ты, я вижу, заважничал! — рассвирепел Ли Цин-шань. Он замахнулся палкой и скверно выругался. — Если твоему господину нет дела, так этой палке дело до тебя найдется!

Пастушок вовремя пригнул голову, и удар пришелся ему по спине.

— Подожди бить, — сдерживая бешенство, прохрипел помещик. — Пусть прежде расскажет, куда он бегает и о чем у них там говорят. Расскажешь все начистоту, я тебе ничего не сделаю.

Пастушок гордо поднял голову:

— Не скажу.

Хань Лао-лю побагровел:

— Будешь запираться — убью!

— Не скажу… убей, не скажу.

Сухая жилистая рука помещика опустилась ему на голову:

— Ах вот как! Меня прикончить замышляете?! Я тебе покажу переворот! Ли Цин-шань, сними с него рубаху! А я сейчас плетку принесу.

Ли Цин-шань повалил мальчика лицом вниз и коленом прижал к полу.

— Спасите! Убивают! Спасите! — изо всех сил закричал пастушок.

Ли Цин-шань схватил со столика тряпку, которой вытирали пыль, и крепко заткнул мальчику рот.

Был предрассветный час. Стояла чуткая настороженная тишина. Крик был услышан двумя дозорными. Один из них засвистел и бросился к дому помещика.

— Во дворе Ханя убивают! — кричал он.

«Уж раз туфли все равно вымочены, пойду вброд!» — решил Хань Лао-лю, входя в комнату с плетью в руках. — Я им всем покажу! — Он занес плеть. — Все равно теперь. Вот тебе, получай! Вот вам всем! Всем!

Плеть глубоко впилась в тонкую кожу, оставляя на спине набухающие кровью полосы. Ли Цин-шань бил мальчика палкой по ногам и голове.

Кровь брызнула на белые шелковые штаны помещика. У Цзя-фу потерял сознание.

Хань Лао-лю заскрежетал зубами:

— Ли Цин-шань! Рой яму в конюшне. Переворот! Я уже перевернул его носом в землю! Теперь не встанет!

Ли Цин-шань выбежал. В ворота стучали. Собаки надрывались. Криков за стеной становилось все больше, а издали нарастал гул, поглощавший все другие звуки.

Ли Цин-шань метнулся обратно в дом:

— Господин! Беги!

Управляющий кинулся на задний двор, вернулся, принес лестницу и приставил к стене. Поднявшись на стену, он прыгнул в канаву, пробежал огород и помчался к дому Ханя Длинная Шея.

По всей деревне пели петухи. В юго-восточной части неба вставали огненные облака. Из лачуг, с огородов, из-за куч соломы, стогов пшеницы выбегали люди. Заполняя шоссе, они устремлялись к большому двору. В руках у них были мотыги и топоры. Те, которые вышли с пустыми руками, выдергивали по пути из плетней палки и ломали ветки.

На шоссе образовался бурлящий человеческий поток. Восходящее солнце освещало серые рваные шляпы и бритые головы.

Впереди всех бежали Чжао Юй-линь и Бай Юй-шань. За ними по пятам несся отряд самообороны с пиками наперевес. У черных ворот толпа задержалась, но открыть их не смогла и, повернув, потекла вдоль восточной стены. Люди, задрав головы, разглядывали высокую кирпичную стену.

Чжао Юй-линь передал свою винтовку Бай Юй-шаню и с одним из бойцов отряда самообороны пошел искать лестницу. Вскоре они вернулись, волоча по земле тяжелое сосновое бревно. Десятки рук подняли его и прислонили к стене. Чжао Юй-линь вскарабкался по нему и спрыгнул во двор. Он плохо рассчитал и при падении сильно ушиб ногу. На него с бешеным лаем набросились собаки. Он прижался спиной к стене, схватил острый камень и точно угодил в голову одной из них. Она взвизгнула и с поджатым хвостом отбежала. Остальные скалили зубы, но подойти не решались.

Чжао Юй-линь, хромая, прошел через двор, выдернул засов и распахнул ворота. Толпа хлынула в них и волной растеклась по двору.

Чжао Юй-линь взял у Бай Юй-шаня свою винтовку, примкнул штык и направился к главному дому. За ним следовали Го Цюань-хай и Бай Юй-шань. Отряд самообороны окружил дом лесом сверкающих под лучами утреннего солнца пик.

Чжао Юй-линь, Го Цюань-хай и Бай Юй-шань проникли в восточную комнату. В ней было еще темно, и они чуть не споткнулись о тело пастушка, лежавшего возле кана.

Чжао Юй-линь присел на корточки и протянул было руку, но испуганно ее отдернул. Со спины мальчика сочилась кровь.

Чжао Юй-линь быстро нащупал пульс. Сердце еще билось.

— Жив! жив! Клади на кан. Старина Бай, зови скорее доктора!

Вбежавшие следом люди замерли на месте.

— Сейчас же разыскать убийцу! — крикнул начальник бригады, пробираясь вперед.

Чжао Юй-линь и Го Цюань-хай бросились в соседнюю комнату.

Родственники помещика сидели на кане. Они встретили вошедших взглядом бессильной злобы.

— Где Хань Лао-лю? — спросил Чжао Юй-линь.

— Дома нет, — коротко бросила старшая жена.

— Есть у кого-нибудь веревки? — обернулся Чжао Юй-линь к бойцам отряда самообороны.

— Нету…

— Найдите живей! Всех связать, — скомандовал Чжао Юй-линь.

Вместе с Го Цюань-хаем они приступили к обыску. Открыли сундуки и шкафы. Обыскали все углы, но помещика и след простыл.

— Ты, Го, останься здесь, — приказал Чжао Юй-линь. — И пусть эти женщины скажут: куда ушел Хань Лао-лю. Надо осмотреть западный флигель, — и он быстро ушел.

Когда принесли веревки и Го Цюань-хай начал вязать старшую жену, она завопила:

— Брат Го, прости нас!

— Теперь и ты выучилась притворяться! — прикрикнул на нее Го Цюань-хай.

Едва притронулись к младшей жене, та упала в обморок.

Го Цюань-хай и бойцы невольно отступили. В комнату вошел возчик Сунь. Усидев эту картину, старик даже плюнул с досады.

— Чего ломаешься? Головка болит? Вставай, подлая! — вдруг заревел он. — Не встанешь — убью! Одним тухлым яйцом меньше будет. Отойди, ребята, дай размахнусь!

Но не успел Сунь принять нужную для этого позу, как младшая жена опустилась на колени и взмолилась:

— Не бей! Уже поднялась… Видишь, уже поднялась…

— Ты кому здесь вздумала фокусы показывать? — грозно сдвинув брови, спросил возчик.

— Она у нас больная. Какой же фокус? — вступилась за нее старшая жена.

— Верно, верно, у нее женская болезнь, — подтвердила Ай-чжэн.

— Убью! — заорал старик Сунь, уже в самом деле поднимая палку.

Домочадцы шарахнулись и забились в угол.

— Не бей, пожалуйста! Я все скажу, дядя! — заговорила вдруг младшая жена.

— Это кто тебе дядя? Такая племянница, как ты, сущее наказание для порядочного человека. Ну, говори живей!

— Я много приняла гашишу… — пыталась объяснить свой обморок младшая жена.

Возчик бросил палку.

— Ты мне голову не морочь! Я, старый Сунь, не про то спрашиваю! Я тебя насквозь вижу. Мне уже шестьдесят лет, а еще через год шестьдесят один будет. Я — человек бывалый. Думаешь, не могу разобраться, кого ты из себя разыгрываешь, тухлое яйцо!