Люди были так взвинчены, что швыряли все, что попадалось под руку, нещадно били скотину и ссорились из-за пустяков. Некоторые не пошли в поле, завалились на каны и молча глядели в потолок.

Возчик Сунь чувствовал себя посрамленным. Уходя на собрание, он тоном, не терпящим возражений, заявил старухе, что на этот раз он и начальник Сяо наверняка покончат с помещиком… Домой возчика не тянуло: старуха опять станет посмеиваться и еще скажет по своему неразумию что-нибудь совсем обидное. Поэтому старик пошел в бригаду и без обиняков заявил:

— Ты меня уволь, начальник Сяо. Не могу я больше служить в активистах. Чин у активиста совсем маленький, а расстраиваешься прямо не по-человечески.

— Активист, — спокойно пояснил ему Сяо Сян, — не чиновник, а передовой человек, который ведет за собой других, смело действует и мужественно отвечает за свои поступки. Если не хочешь быть таким передовым человеком — дело твое, старина Сунь. Никакого отказа не требуется. Просто не приходи, и всё.

— Я, начальник Сяо, не про то: приходить или не приходить. Уж раз пошел с вами, не стану же теперь на полпути скидывать туфли и упираться. Только неладно у нас с тобой получилось. Что теперь будем делать?..

Начальник бригады постарался его успокоить и просил помочь:

— Обойди соседей, старина Сунь, побеседуй да растолкуй им как следует, что помещичья сила существует на свете много веков и за полдня ее, конечно, не уничтожишь. Чтобы разрушить эту силу, надо всем подняться на борьбу.

Лю Шэя был раздосадован не меньше старика Суня, но, взяв себя в руки, молчал. Он сидел на столе у окна и в десятый раз перечитывал какой-то роман.

Сяо Ван, убежденный, что помещика давно пора прикончить, предложил начальнику бригады:

— Сходи поговори с Чжао Юй-линем. Как он там думает: будем выводить Хань Лао-лю в расход? Или, может быть, на семена оставим?

Сяо Сян отрицательно покачал головой:

— Нельзя считаться с мнением только отдельных активистов. Надо, чтобы массы сказали свое слово. Надо их воодушевить на это. Чем шире развернем мы среди них движение, тем будет лучше. В борьбе за власть следует привлекать как можно больше народу. Недаром говорится, что сотня простых людей стоит одного гениального Хань Синя[19].

Сяо Ван, хотя сердце его и противилось освобождению Хань Лао-лю, на этот раз спорить не стал.

Начальник бригады тоже был расстроен. Наблюдая за крестьянами, когда они уходили с собрания, он видел на лицах смятение, безнадежность, неверие в свои силы. Но он никогда не отчаивался, был человеком настойчивым, привык добиваться решения самых трудных вопросов. Сяо Сян не терпел ни пустой болтовни, ни фантазерства, не любил он напрасной траты времени.

После ухода возчика он созвал короткое совещание членов бригады и, подытожив опыт работы последних дней, заявил:

— В дальнейшем такие собрания приобретут более ожесточенный характер. Нам следует быть внимательными и осторожными и в то же время как можно шире развертывать разъяснительную работу, тщательнее изучать положение в деревне, зорко следить за деятельностью врагов народа. Ты, Лю Шэн, отложи пока свою книжку в сторону и пойди разузнай, что поделывает Ли Чжэнь-цзян. А ты, Сяо Ван, не ворчи! Отправляйся лучше к Чжао Юй-линю. А я пойду к старику Тяню. Он кое-чего не досказал. Нужно заставить его выложить все, чтобы использовать этот материал против Хань Лао-лю. Будем заниматься каждый своим делом.

Взяв с собой Вань Цзя, он отправился к старику Тяню.

Тянь Вань-шунь резал на дворе солому и, завидев гостей, выбежал встречать их за ворота.

Дом старика был совсем еще новый, но западная комната, из которой помещик уже вывел своих лошадей, выглядела настоящей конюшней. Штукатурка обвалилась, двери были все изгрызаны. На полу лежал навоз. Мухи носились тучами. Для того чтобы здесь жить, надо было как следует все отремонтировать.

Тянь Вань-шунь пригласил гостей в восточную комнату. На кане сидела седая слепая старуха, одетая в залатанный голубой халат, и наощупь сучила конопляное волокно.

Старик Тянь с гордостью объяснил ей:

— К нам пришел начальник Сяо.

— А… а… начальник Сяо! — обрадовалась слепая.

Обернувшись на голос, она вся потянулась вперед, щуря мутные глаза, словно хотела разглядеть начальника бригады. Потом суетливо вытерла рукавом край кана и заботливо пригласила:

— Садись, товарищ, садись. Ты поистине наш благодетель и спаситель! Ведь как только вы приехали, помещик сразу же увел отсюда лошадей.

Она пошарила руками по кану и, нащупав Сяо Сяна, вполголоса заговорила:

— Этот Хань Лао-лю не человек, не человек!.. Это сам князь преисподней. Убейте его, освободите людей из-под страшной власти!

Старуха пошарила на полочке и достала коробку с табаком:

— Покури, покури, наш заступник…

Тянь Вань-шунь зажег пучок соломы и бережно, обеими руками поднес Сяо Сяну. Тот прикурил, стал расспрашивать про помещика и наконец упомянул об их дочери.

Старик остановил его глазами, умоляя не говорить об этом, но старуха уже услышала.

— Ты про дочку нашу спросил, товарищ? Она умерла, бедняжка, умерла…

Из глаз старухи потекли слезы.

Старик Тянь прикрикнул на жену:

— Смотри у меня! Начальник Сяо пришел навестить нас, а ты опять со своими слезами!

— Ах!.. — вздохнула старуха, вытирая глаза узловатыми пальцами. — Дочка моя — несчастное дитя…

— Пойдем, начальник Сяо, погуляем, а то начнет она плакать, так конца этому не будет, — предложил Тянь Вань-шунь.

— Вот уже три года плачет, — со вздохом сказал старик, когда они вышли за ворота.

— Отчего она ослепла? — спросил Сяо Сян.

— А кто ж ее знает! Может и от слез. Беда на нас свалилась… Был сын, и тот умер. Вот это уж действительно жалко. Вспомнишь, так тяжело станет, что и самому жить не хочется. Хотя бы дочка жива осталась, и то нам, старикам, было бы легче…

— А отчего дочь умерла?

— Пойдем, начальник, к северным воротам, там и поговорим.

Косые лучи солнца скользили по поверхности реки, и на воде трепетали ослепительные блики. У берегов река зеленела зарослями тростника. Цвели водяные каштаны. Над водой стремительно носились ласточки. В воздух поднимались цапли и, описав круг, снова опускались в камыши. На противоположном берегу пестрели возделанные поля, по этому берегу раскинулись заливные луга.

Тянь Вань-шунь привел своих гостей к маленькому холмику, затерянному среди густо разросшейся полыни. Это была могила Цюнь-цзы. Они присели на траву, и тут старик досказал последнюю трагическую главу жизни дочери.

Хотя помещик и увел Цюнь-цзы к себе, она наотрез отказалась стать его любовницей. Он пробовал действовать лаской, потом угрожал, но девушка осталась непоколебимой. Тут Хань Лао-лю узнал, что у нее есть жених, и его соглядатаи донесли ему, что человек этот скрывается в деревне и ведет работу в пользу антияпонской партизанской армии. Хань Лао-лю рассвирепел, стал требовать, чтобы Цюнь-цзы выдала жениха, и, так как она молчала, решил заставить девушку заговорить под пыткой. Ее раздели и привязали к столбу.

— А ее жених действительно был связан с антияпонской армией? — спросил Сяо Сян.

Старик Тянь оглянулся по сторонам и вполголоса ответил:

— Да, был… был… Цюнь-цзы, конечно, знала об этом, только она не указала места, где он скрывался, и даже под пыткой не назвала его имени.

— А как его фамилия?

— Фамилия его была Чжан Дянь-юань… И вот Хань Лао-лю бил и мучил Цюнь-цзы до полуночи, а потом прогнал. Не знаю, как она до дому добралась! Упала на кан, и уж не встала больше. Сначала только плакала да кричала от боли, а потом, смотрим, кровью харкать начала. Недели через две и померла.

— А где теперь Чжан Дянь-юань?

— В ту самую ночь она попросила меня предупредить Чжана, чтобы он уходил. И он ушел, а где теперь, не знаю. С той поры вестей о нем не было.

Они встали. Сяо Сян с грустью посмотрел на могилку, потом участливо похлопал старика по плечу и утешил как мог. Тронулись в обратный путь.