— Даже не знаю, Камилла. Конечно, мне очень хочется с тобой повидаться, но твое приглашение застало меня врасплох.

Камилла уважала занятых людей.

— Понимаю, дорогой, — сказала она. — Если ларингит не убьет Эдди, можешь не сомневаться, я непременно это сделаю. Но мне так хочется тебя увидеть. И если это хоть сколько-нибудь компенсирует твои неудобства, могу заверить, что прием предстоит грандиозный. Чудесная кухня…

Когда дело касалось светской жизни, Камилла проявляла в достижении цели редкостное упорство.

— Джейми, там совершенно точно будет множество народу из Оксфорда. И… — она сделала паузу, пытаясь придумать, чем еще меня заманить, — и кузина Эллы тоже обязательно там появится. Она очень хорошенькая. По всеобщему мнению, весьма странная девушка, — не могла, разумеется, замолчать этот факт Камилла, ведь она была исключительно правдива, — но очень хорошенькая.

— О да, — согласился я, вспоминая-холодную красоту Сары.

— Так ты согласен меня сопровождать?..

Через час я уже топтался на лестнице дома на Честер-сквер. Камилла стояла рядом и сжимала мою руку, испытывая облегчение и улыбаясь хорошо отработанной, идеально красивой улыбкой: красные губы, белые зубы, подходящее случаю выражение лица.

— Дорогой, ты — мой спаситель, — прошептала она мне на ухо, пока я звонил в дверь.

Мы опоздали, поскольку Камилла всегда принципиально давала окружающим почувствовать свое отсутствие, и, когда мы вошли в гостиную, другие гости уже начинали с голодным видом сновать туда-сюда, поглядывая на часы.

Гостей собралось, вероятно, человек тридцать: пожилая пара в неброской и немодной твидовой одежде, но все же весьма респектабельного вида — я решил, что это Стэнхоупы, и не ошибся; несколько моих сверстников, среди которых я узнал и девушку с виллой в Биаррице, и сами Харкорты, высокие, статные, именно такие, какими я их себе представлял: они беседовали с Сарой, стоя возле одного из высоких и узких окон, выходящих на площадь. Ни Эллы, ни Чарли нигде не было видно.

Камилла двинулась прямо к хозяевам, руки ее вспорхнули в приветственном жесте. Я потащился следом за ней и заметил, что разговоры смолкли.

— Леди Харкорт… — произнесла Камилла, обнимая высокую, угловатую женщину с рыжими волосами, стянутыми вверх и уложенными на голове в форме сложных колец и завитков. — Как чудесно видеть вас.

В ответ Памела Харкорт с протяжным бостонским выговором поведала Камилле, какой та совершила изумительный поступок, явившись на прием. У Александра Харкорта лицо и волосы были того же оттенка, что и у дочери, однако его светлая шевелюра уже начала редеть, а щеки выглядели не столько розовыми, сколько пунцовыми. Глаза у него были голубыми, подобно Сариным, но сияли, как у Эллы, двигался он уверенно, как это свойственно красивым мужчинам, чья красота всеми безоговорочно признана. Крупные кисти рук, широкие плечи, открытая манера общения. Он мне понравился.

— Ну, вот и они, — сказал он, любезно кивнув мне, и проследовал мимо, к дверям гостиной.

Леди Памела, очень прямая, в зеленом платье, которое ей не шло, тоже двинулась навстречу падчерице, чтобы поприветствовать ее.

— Ты чудесно выглядишь! — С этими словами она поцеловала Эллу в щеку.

Может, Элла и выглядела чудесно, но мне так не показалось. В старомодном платье с высоким кружевным воротником, она походила на куклу Эдвардианской эпохи, и движения ее были столь же деревянными, неестественными, чопорными. Меня она как будто не замечала.

Камилла, как всегда, оказалась первой в импровизированной очереди из желающих поздравить обрученных, выстроившейся в комнате. Стэнхоуп, в темном костюме, с очень ровным пробором в волосах, стоял позади Эллы и, светясь от удовольствия, наблюдал, как его приятельница заключает в объятия его невесту. Камилла с неохотой разжала руки, и Чарльз с Эллой двинулись дальше вдоль очереди, принимая поздравления от родителей и друзей, а я в числе прочих присутствующих дожидался, пока они не дойдут до меня.

Элла заметила меня, когда между нами оставалось три человека. Она в этот миг церемонно целовала Сару в обе щеки, и глаза ее, скользнув дальше по веренице гостей, остановились на мне. Она тут же отвела взгляд, а я втайне восторжествовал.

— Не знала, что вы придете, — проговорила она, когда очередь дошла до меня, и протянула руку для поцелуя, вместо того чтобы подставить щеку.

— Меня пригласила Камилла… К тому же я еще не имел возможности вас поздравить.

Она коротко взглянула на меня, скорее смущенно, чем враждебно, и двинулась дальше.

Стэнхоуп, поравнявшись со мной, поприветствовал меня, словно старого друга.

— Так это и есть та самая чудесная девушка, о которой я не должен был никому рассказывать? — спросил я с улыбкой.

— Именно она, — ответил он, глядя в дальний конец очереди, туда, где находилась Элла. — И она действительно чудесная, разве не так?

— Мои поздравления.

Он проследовал дальше.

Прием шел своим чередом. Ленч был накрыт на длинном столе, сверкавшем серебряными приборами, в столовой — великолепной комнате с красными обоями, большой люстрой и окнами, выходящими в сад. За окнами шел дождь.

Я сидел между Камиллой и Сарой, напротив девушки с виллой в Биаррице. Еда, как и предсказывала Камилла, оказалась превосходной, да и вино было недурным. Розы, стоявшие в вазах, наполняли комнату благоуханием. Я случайно уловил обрывочные фразы Эллы, оказавшейся в соблазнительной близости от меня: между нами сидело всего три гостя.

Но по мере того как ленч продолжался, я все лучше слышал разговоры и понимал, что каждая фраза, доносившаяся до меня, стоит ровно на предназначенном ей месте: моя любовь говорила с той бездумной и хорошо отработанной небрежностью, о которой столь неодобрительно отзывалась всего несколько недель назад. Она очень мило благодарила гостей за подарки; как и положено, скрытничала по поводу свадебного платья. И никак я не мог разглядеть в ней ни единой черты той женщины с суровым лицом, что говорила со мной об океане на темной лестнице дома Бодменов. Это превращение привело меня в ярость. Элла как будто решила плыть по течению, вместо того чтобы сопротивляться ему, и плыла она с изысканным изяществом, которое напоминало манеру поведения Стэнхоупа и точно так же мне не нравилось.

И все-таки я не отчаивался. Какие-то модуляции в этой светской болтовне навевали воспоминания о том голосе, что я слышал в парке и в комнатке с книжными полками. Я снова улавливал то же смятение, ту же искренность, с какой Элла восставала против сил, которые… как она выразилась? «Тянули ее на дно». И утянутая на дно Элла решила утонуть с достоинством.

В таком ключе я размышлял и был отчасти прав; в этих рассуждениях я подошел к истине ближе, чем в остальные мгновения полета моей средневековой фантазии. Ошибался я лишь в одном: считал, будто знаю, что именно утянуло ее на дно.

Хотя присутствие Эллы было для меня большим искушением, я все-таки не забывал о своих обязанностях в качестве спутника Камиллы Бодмен, впрочем, мне и не позволяли о них забыть. Заразительный смех женщины, с которой я пришел на прием, то, с каким заговорщическим видом она сплетничала о чужих оплошностях, с каким вниманием и с какой признательностью слушала мои ответы, — все это привело меня в весьма приятное расположение духа. «Не одна Элла умеет прятать истинные чувства в потоке непринужденной болтовни», — думал я. И намеревался продемонстрировать ей, что в этом деле я не менее искусен, чем все остальные.

И вот я поддерживал беседу с Камиллой, с Сарой, с хозяйкой виллы в Биаррице, одновременно стараясь придумать, как на минутку похитить у всех Эллу, и решил, что не уйду с приема, не попытавшись реализовать этот план.

Сара Харкорт, стройная, в голубом льняном платье, сидела слева от меня и рассуждала о своей нелюбви к розам. Я подозревал, что ее осуждение, не дошедшее до слуха хозяйки вечера, относилось больше к Памеле, чем к ее цветам, а еще мне показалось, что я понимаю причины этой враждебности. Для Сары Памела была захватчицей. Начать с того, что говорила она с американским акцентом, и это едва ли играло в ее пользу. Но еще более неприятной была та старательность, с какой миссис Харкорт пыталась англизировать каждую черту в своем облике и поведении. Волосы она зачесывала наверх, как во времена короля Эдуарда, носила тяжелые старинные драгоценности, в обращении с лакеем проявляла положенную меру вежливого высокомерия.