«Самсон! – замерла в невольном восхищении правительница. – И кудри Самсоновы, и очи его орлиные!»

Но это длилось одно мгновение.

– В ход! А то куда же! – выпалила она, почувствовав, как на лбу проступает холодный пот и в груди растут ужас и лютый гнев. – В ход! Не у тебя ли на сие благословения испросить?

Молящиеся любопытно следили за столкнувшимися царём и правительницей.

– Ан не пойдёшь! – спокойно, так, как может произнести лишь человек, который сейчас, сию минуту потеряет человеческий облик, весь отдастся бешеному порыву звериного гнева, заявил государь.

Иван Михайлович, увидев, что царевна робеет, сорвал г места икону Богородицы О Тебе Радуемся и сунул её в руки племяннице.

Присутствие Милославского сразу успокоило Софью. Высоко подняв образ, она поплыла величественно на паперть.

Расталкивая молящихся, опрокидывая по пути налои и паникадила, Пётр стрелой вылетел из храма и умчался на коне в Преображенское.

– Извести! Одно, что осталось – извести его с Натальей Кирилловной! – скрежетал зубами Шакловитый.

– И не откладаючи! – брызгал слюною Иван Михайлович. – Чтоб духу ихнего не было!

Софья сидела на диване рядом с возвратившимся недавно из бесславного похода Василием Васильевичем и гневно перебирала гривы на широчайшей турецкой шали, подарке князя.

– Попытайся-ко, изведи, – жёстко взглянула она на Федора Леонтьевича. – А все ты! С конюхами-де царь потешается. Не страшен нам-де такой ворог. – Она вдруг вскочила. – Ан проглядел потехи Петровы с конюхами Преображенскими! Не приметил, как из потешных робяток повырастали полки!

Дьяк слезливо захлопал глазами.

– И в мыслишках не держал я, что хитроумный Борис Алексеевич нарочито подбивал Петра на потехи военные, чтоб силищу противу нас сотворить.

Чтобы отвлечь царевну от неприятного для него разговора. Фёдор Леонтьевич, помолчав немного, умильно осклабился.

– Каково ещё обернётся да кто победит, там видно будет. Ныне же вместно бы, как изволила ты, государыня, давеча сказывать, созвать сидение…

– Какое ещё сидение! – недовольно цыркнул Иван Михайлович.

Шакловитый постарался изобразить на лице строгую деловитость.

– Надобно ж народу возвестить о победах да пожаловать по сей пригоде князя Василия со споручники наградами за верные службы.

Щёки Голицына зарделись стыдливым румянцем. Софья теснее прижалась к князю.

– И впрямь, за печалями позапамятовала я про витязей наших.

Она готова была уже усадить Федора Леонтьевича за написание приказа, но Милославский решительно остановил её:

– Коли хочешь горло позатыкать Нарышкиным, вокруг пальца их обвести, сотвори так, чтобы Василий Васильевич со товарищи получил награду с соизволения обоих-двух государей. Узрит народ, что приказ скреплён подписом не точию царя Иоанна, но и Петра, волей-неволей перестанет верить нарышкинским языкам, правду распускающим о войне.

Предложение дядьки понравилось Софье, и она с охотою приняла его.

Многих усилий стоило царевне уговорить младшего царя подписать грамоту. Пётр долго и слушать не хотел о наградах.

– Едино, что истинно заслужил Василий, – твердил он сестре – батог да дыба! И не лезь! Сама подписывайся под кривдой!

Но царевна была так настойчива и так униженно просила за князя, что Пётр, только бы отвязаться, подписал бумагу.

– Да будь оно проклято! Убудет нас, что ли, ежели Васька твой в новую цепь обрядится! На, получай, покель замест цепи я его железами не пожаловал, вора-мздоимца!

Двадцать шестого июля Голицын, Гордон и некоторые офицеры отправились в Преображенское, чтобы принести царю благодарность за полученные награды.

Лютый гнев охватил Петра, когда перед ним предстал Василий Васильевич.

– Зачем пожаловал?! – крикнул он так, что зазвенели стёкла и погасла лампада. – Не поделиться ли златом, полученным от Селим-Гирея?

– Земной поклон отдать тебе, государь, за великие твои милости.

У царя перекосилось лицо и глаза сверкнули безумием.

– Поклон отдать да тем временем из-за пазухи нож вытащить противу меня?

Он схватил табурет, поднял высоко над головой и со страшною силою швырнул его в стену. Табурет раскололся в щепы. Это послужило словно сигналом для того, чтобы Пётр потерял последнюю каплю самообладания.

Всё, что было в терему, полетело вдогон выскочившим в сени Голицыну и офицерам.

– Убью! – рычал государь. – Всех! И её, полюбовницу твою Софью! Убью!..

На перекошенных губах кипела пена. Лицо дёргалось в мучительных судорогах, а кулак тяжелобойным молотом с головокружительной быстротой рушился на столы, стулья, окна, посуду, дробя все, что подворачивалось на пути.

Узнав о том, как Пётр принял Голицына, Софья, посовещавшись с ближними, распустила по Москве слух, будто Борис Алексеевич и Лев Нарышкин замышляют извести её, а сама поспешно уехала в Новодевичий монастырь.

Царевну провожали пятисотные и пятидесятые всех стрелецких полков.

Шакловитый распорядился приготовить человек по пятьдесят и по сто от каждого полка, чтобы дать достойный отпор нарышкинцам, которые, по дошедшим до него слухам собирались напасть на царевну. Его языки сбились с ног, разыскивая крамолу и подбирая в отряды верных Милославским людей.

По стрелецким слободам снова заговорили о великих милостях, которые дарует царевна всем поднявшимся на защиту её.

Отслушав обедню, Софья вышла из монастырской церкви. Князь Алексей Голицын подал ей стул.

Царевна перекрестилась на все четыре стороны и, усевшись, низко свесила голову.

– И так была беда, – стиснула она пальцами грудь, – да Бог сохранил, а ныне сызнова беду начинают!

Стоявший за стулом Пётр Андреевич Толстой вытер рукавом сухие глаза.

– Боже мой! Боже мой! Пошто испытуешь ты богомолицу и заступницу нашу, государыню Софью Алексеевну?

Кто-то всхлипнул в толпе. Появившийся неожиданно на дворе епископ воздел руки горе и застыл в немом молении. Из церкви ночными шорохами донеслись тихие звуки великопостного песнопения. Скорбно, как падающая листва осенняя, стыли в воздухе медлительные перезвоны.

– Годны ли мы вам? – густым басом бросила вдруг Софья в толпу и встала. – А буде годны, то вы за нас стойте, а буде не годны, мы оставим государство.

Перезвоны ширились, крепли, кружились уже в хмельной пляске, торжественней лилось из церкви пасхальное пение.

Епископ опустился на колени. Метнув седою бородою пыль, он стукнулся обземь лбом.

– Воля ваша, – сквозь слёзы изрёк он, – мы повеление твоё исполнить готовы. Что велишь делать, то и станем.

Стрелецкие начальники, как один, пали ниц и повторили слово в слово за епископом:

– Воля ваша, мы повеление твоё исполнить готовы…

Царевна незаметно подмигнула Толстому и, сунув руки в подставленный им мешок, бросила в толпу пригоршню золотых.

– А то вам, сиротины, для начала малый гостинец!

Часть стрельцов сделала движение, чтобы подобрать золото, но большинство грубо остановило товарищей.

– Честью ли мы Русии служим, а либо душу на злато меняем, подобно Иуде?

Царевна обманулась в своих ожиданиях. Испытанный способ покупать сторонников золотом оказался негодным, когда дело коснулось не стрелецких начальников и отдельных полчан, а людской громады.

Поздно ночью в монастырь прискакал гонец с неожиданною вестью о скоропостижной смерти Ивана Михайловича Милославского.

Софья тотчас же собралась в Кремль.