— Думаем заняться у себя машиной для синтеза схем. Пусть сама проектирует…

Да, вот это сообщение!

— Мы для анализа. Вы для синтеза. Полный комплект! — сказал Зуев, чтобы что-нибудь сказать.

Мартьянов потерпел еще немного и спросил:

— На каком же принципе вы думаете строить?

— Известно на каком. — За очками гостя мелькнуло нечто вроде деликатной усмешки. — Наш метод мостиковых соединений. Метод каскадов. Немного препарированный для машины.

Надо признать, этот Ростовцев последовательно бьет в одну точку. Сначала тихо, но упрямо искал свою методику мостиков, уклоняясь от мартьяновской символики. Потом неплохо настроил своего сотрудника-математика. И вот в недрах их лаборатории возник этот самый метод каскадов. Хотя и ограниченный, но очень простой графический метод, состоящий из однотипно повторяющихся приемов. А то, что повторяется, — то и поддается легко механизации. И теперь шаг к машине. Логично!

Он идет к машине от определенного метода. У них же, у Мартьянова с Зуевым, как раз, пожалуй, обратное. Они идут от машины… к чему же? К методу, который им еще неизвестен или известен только наполовину. А другая половина — «надо же все переиначить!» Выходит, на стороне Ростовцева несомненное преимущество.

Неужели они так и допустят, чтобы он оставил их за кормой?

— На сколько же элементов вы рассчитываете емкость вашей машины? — спросил Мартьянов?

— Думаем, элемента на четыре, — ответил Ростовцев. Мартьянов и Зуев быстро переглянулись. Ну, тогда они еще не так позади!

Задача была ясна. Мартьянов поставил ее по пунктам. Чтобы их машина не имела ограничений, какими страдает анализатор Клодта Нэйшл. Чтобы машина проверяла разные схемы, а не только двухполюсные. Чтобы она могла анализировать и схемы многотактные. Чтобы она отвечала, когда условия работы неизвестны. Чтобы она сама находила эти условия. И, конечно, чтобы она могла переваривать гораздо большее количество элементов.

Серьезные, жесткие требования. Но к ним можно было наметить какой-то подход. А вот главное-то оставалось еще далеко не ясным. Самое главное, от чего зависит осуществление всего остального. Как разрубить противоречие между принципом действия и размерами? Между перебором всех комбинаций и необходимостью фиксировать их все на фасаде машины, на этой невообразимой стене переключателей. Это огромная память машины, требующая баснословно огромного вместилища. Несуразная логика! Она путала всю задачу.

«Хорошо Ростовцеву!» — вздыхает про себя Зуев. Тот держит в руках свое главное и от него продвигается, как по мостику, к задуманной машине. Вероятно, и сейчас продвигается там у себя в лаборатории, пока они тут топчутся перед неразрешимым противоречием.

Зуев приносил Мартьянову свои предложения — плоды разных догадок. Что можно было бы в американской машине улучшить, немного сжать, потеснить. Григорий Иванович отсылал его обратно:

— Мелко думаете. Шаблонно. У вас нет никакой руководящей идеи.

Зуев приносил иногда нечто фантастическое. Григорий Иванович опять отсылал:

— Это не воображение исследователя. Это просто изобретательский зуд родить сразу чудо.

О пользе воображения он говорил ему не раз. Надо уметь представлять себе, как это должно быть. Очень четко и очень трезво представлять. А когда так представишь, то и надо вернуться обратно, па исходную точку, и продвигаться затем к тому, что «должно быть», последовательно, по-научному. Воображение плюс расчет.

Зуев возвращался к себе, собрав свои листочки, с видом человека, труды которого все-таки недостаточно оценены. И старался представить, вообразить, что же он, собственно, хочет. А Мартьянов думал ему вслед: «Ничего, он уже достиг кое-чего. Сбрасывает с себя лишний груз, гипноз чужого имени, знаменитости, этого Клодта Нэйшл. Он уже готов… почти готов к самостоятельному шагу».

Мартьянов занят, чрезвычайно занят. Лекции по релейной теории. Конференция по релейной теории. Семинар по релейной теории. Начинка той же теорией упрямых лабораторных голов… Кругом теория. Но Мартьянов не забывал и о том, что служило ему всегда в науке как хлеб насущный. Его телемеханика. Все те же острые, важные и все нарастающие проблемы управления на расстоянии, сигнализации на расстоянии.

И Зуев знал, что в соседней комнате рядом с аспирантской чуть не половина сотрудников поглощена разработкой новейшей системы телемеханического управления оросительными каналами и Григорий Иванович подолгу проводит дни в той комнате над схемами управления. И вдруг снимается спешно, чтобы махнуть самолетом туда на место, где все это происходит, где на гигантской плоскости южных пустынь, как на раскаленной сковородке, под зноем небес без единого облачка, лежит плодороднейшая, но вечно жаждущая земля, тоскующая по капельке влаги. И где она расчерчена, эта земля, гигантской сеткой орошения, и сквозь великую сухость просачивается едва угадываемый, какой-то волнующий запах воды — воды, медленно бредущей сюда из далеких хранилищ, через заборные узлы, по каналам и бороздам. Там на месте и проверяет Мартьянов, что нужно, чтобы управлять этим движением воды, опуская или поднимая перед ней разные щиты и задвижки. Его давняя идея «управления распределенными объектами» должна еще раз подтвердить свои преимущества, — на этот раз в наиболее крупных масштабах и в наиболее современной технической форме. Последнее слово телемеханики. Отстаивая свою систему, он и ведет с местными ирригаторами такие споры, которые, кажется, невозможно уже ничем охладить.

Потом снова появляется в лаборатории. И снова глубины теории.

Вернувшись после одной из таких поездок, Григорий Иванович позвал к себе аспиранта и задал ему вопрос. Ну конечно, все о той же машине.

— Как вам кажется, Алексей Алексеевич… Зачем машине выдавать результаты непременно при всех комбинациях? А если не при всех?..

Зуев замер, пораженный этой мыслью.

Достаточно иногда бывает подставить ко всему тому же лишь маленькое словечко «не» — и самый темный предмет получает вдруг неожиданное освещение. «Не при всех комбинациях…» Частица «не» подсказывает вдруг выход из тупика. У него было при всех комбинациях. А у нас? Что будет у нас, если взять это «не»? «Не при всех…» Недаром же в математике есть способ от обратного, а в алгебре логики — такая операция, как отрицание или инверсия. Не выходит прямым путем — возьмем в обход, операцию с минусом.

Как только появилась эта мысль, возникшая хотя бы из отрицания и высказанная пока лишь в виде простого вопроса, так и началась новая полоса в рассуждениях Мартьянова с Зуевым. Началось нечто вроде руководящей идеи. «Не при всех комбинациях…»

Клодт Нэйшл правильно выбрал основной принцип разложения на конституенты единицы. Но сам же завел его в тупик. Утопил в невероятно громоздкой памяти машины, в этих полчищах переключателей, да еще под каждым своя лампочка. Он заранее изображает на переключателях все теоретически мыслимые комбинации из того количества реле, сколько их в анализируемой схеме, подчиняясь полностью закону «два в степени эн». И все комбинации подряд перебирает, независимо от того, есть ли они действительно в этой схеме или нет, дают ли они действительно единицу, замкнутую цепь, или не дают. И все их подряд заставляет торчать в памяти машины, зажигая лампочки у переключателей. Строчка за строчкой лампочек — и те что показывают единицу, и те, что показывают нуль. И все это горит в процессе всего анализа. Закон «два в степени эн» мстит за себя. Машина задыхается, от собственной перегруженной памяти, от необходимости удерживать на своей доске все комбинации.

Нет, так не должно быть. Не должен закон «два в степени эн» слепо душить верный принцип. Не надо все перебирать подряд, все, что нужно и что не нужно, и останавливать на всем одинаковое внимание. Далеко не все мыслимые комбинации приводят к цели. Надо уметь выбирать только то, что практически необходимо, что и впрямь обязательно.